Отверженная дочь

Полуденное солнце, стоявшее в зените, нещадно поливало городскую площадь душным томным золотом. Воздух над раскалёнными камнями мостовой мелко дребезжал и шёл волнами. Казалось, его можно было зачерпнуть в горсть и процедить сквозь пальцы. Всегда гордо бьющиеся на ветрах стяги свисали с копий башенок потрёпанными полотнами. Редкие порывы ветра обжигали кожу, заставляя глаза моргать и слезиться. На выцветшем голубоватом небосводе не было и намёка на дождь. Народ на площади обливался потом, падал в обморок, переминался с ноги на ногу, но расходиться не спешил. Несмотря на невыносимую жару количество зевак росло. Спины с прилипшими рубахами толкались и загораживали зрелище. Обшитые металлическими львами двери королевского замка тяжело отворились и из прохлады каменных сводов появилась женская фигура, а сразу же за ней — мужская. Галдёж резко прекратился. Сотни глаз с жадностью впились в них. Внутри купола тишины, накрывшей площадь, можно было расслышать, как перебирают крыльями ленивые жирные мухи в тени базарных сараев. Молодая женщина в богатом платье цвета утреннего океана бесшумно спустилась по лестнице и направилась сквозь толпу. Мужчина на две головы выше и раза в три крупнее громыхал железным подбоем сапог следом. Его покрытая отполированными до зеркального блеска пластинами фигура напоминала шагающую скалу, в тени которой милосердно прятались оголённые женские плечи. Толпа молчаливо расступалась, заворожённая солнечными бриллиантами, изумрудами и рубинами, искрящимися искусной россыпью на ткани. Пшеничные локоны колыхались у незнавшего жестокости лица. Большие глаза отрешённо, потерянно и смиренно смотрели сквозь зевак в ставшее вдруг дорогим прошлое и пугающее безысходностью будущее. Платье переливами волн стелилось по пыльной мостовой, превращаясь в бесполезную тряпку. Уверенный грохот рыцарских сапог сотрясал жару, пугая ворон на крышах. Этот звук разносился эхом, заставляя непрошенных зрителей отступать, повинуясь вполне осязаемой силе, исходящей от фигуры в доспехах. Мужчина не нагонял и не отставал. Он шёл на максимально возможном расстоянии, чтобы суметь вовремя закрыть женщину, играя роль её обязательного дополнения. Необъяснимо было видеть, что вся его мощь меркла перед её хрупкостью. Гора в тени цветка заставляла толпу восхищенно задерживать дыхание. Процессия была бы прекрасной, если бы не обстоятельства… Внезапный окрик «Прочь отсюда!» разбудил замершее людское море, которое взорвалось гневными возгласами. Они полетели вместе с гнилыми картофелинами и камнями, оставляя несмываемые пятна на драгоценной ткани. Женщина еле заметно опустила глаза, и продолжила свой путь. Мужчина одной рукой поднял большой щит, а другой вскинул свой ярко красный плащ с золотой вышивкой, укрыв им виновницу ярости толпы. Женщина слышала его дыхание через крестообразную прорезь шлема, но никогда не видела лица. Королевской охране строжайше воспрещалось оказываться на людях без доспехов. Даже члены монаршей семьи не могли увидеть лиц своих телохранителей, готовых в любой момент, не колеблясь, отдать свои жизни за них. Именно этот человек был королевне едва ли не ближе собственных родителей, неустанно день за днём следуя за ней с юности. Он, как закованный в броню ангел-хранитель, всегда был начеку, не уставая, не нуждаясь в отдыхе, не испытывая нужды и холода. Рядом с ним королевна чувствовала себя наиболее спокойно, какие бы родительские бури ни бушевали вокруг. И именно он оказался единственным, кто покинул строй, спокойно шагнув вперёд, когда под сводами тронного зала прозвучал приговор: «Изгнание!». Это было его собственное решение. Она не имела права просить… Камни сыпались лавиной, бесцеремонно стучали о металлическую поверхность щита и доспехов. Казалось, что мужчине они не доставляла абсолютно никакого беспокойства, зато плечи молодой женщины то и дело вздрагивали. Никто в толпе и помыслить не мог, что каждый камень достигал своей цели, оставляя синяки и кровопотёки на её сердце. Только её спутник сквозь прорезь в шлеме видел, как в напряжении и отчаянии сжимаются в маленькие кулачки изящные пальцы. Только он знал, какая боль терзает юное, но сильное сердце, безропотно принявшее волю отца. Он не испытывал ни жалости, ни злорадства, но был абсолютно уверен в том, что оно не сломается. Толпа бесновалась, как стая диких собак в клетках, сходя с ума от собственной ярости и невозможности излить её на изгнанную королевну. Никто не желал рисковать своей головой, цепляясь злобным взглядом за непоколебимый рыцарский шаг. Королевну не провожали пронзительные звуки горнов, водопады розовых лепестков и гордая поступь лучших жеребцов в дорогих попонах. Отверженная дочь не может быть достойна такой милости — лишь одеяния, в котором ощутила всю мощь отцовского гнева, и одного-единственного телохранителя, пожелавшего сопровождать её в изгнании… Короли — жестокие отцы, но вместе с тем и милосердные. Королевны же — смиренны и упрямы, как воды горных ручьёв, через камни пробивающих себе путь к океану.