Королевишна и господин маг

Боддинок Глинкл, гном-маг с острова Лантан, пошёл за ней, потому что… Он и себе внятно не ответил бы, почему. На Лантане, где у магов в чести различного рода механические изделия, где разум главенствует над чувствами, нет места предположениям, предчувствиям, догадкам. И, тем не менее, когда она подошла к нему, почти свихнувшемуся от скуки в «Наёмных клинках», он ощутил нечто необъяснимое. Она была полуорком. Тем сильнее его поразил её голос, неожиданно нежный и музыкальный. «Такой подошёл бы и принцессе», - мелькнуло в мыслях. И речь её, совсем не вязавшаяся с внешностью и родом занятий, тоже звучала бы уместнее в дворцовых покоях. Она называла его – «господин маг», так очаровательно старомодно и в то же время по-деловому. Эта отстранённость делала её похожей на тронутый первыми заморозками цветок из оранжереи отца. Она никуда не делась со временем – церемонное «господин маг» их первой встречи, впоследствии трансформировалось лишь до «господина Глинкла». - Живей, живей! – поторапливал поваров и поварят Босвел, главный повар. Его осанистая дородная фигура вынырнула из наполняющего огромную кухню Академии пара и чада – словно в одном из кругов Ада, – и взгляд круглых навыкате глаз пересёкся со взглядом Шанталь, сидевшей в своём углу. Бородатое лицо искривилось в шербатой улыбке. - И ты тоже не спи, королевишна, - хотя и видел прекрасно, что все овощи уже очищены, миски и противни вымыты и даже корзины для очисток пусты. Шанталь кивнула, и он отвернулся, вновь окликая, браня, поторапливая кого-то – словно флагман, ведущий в тумане кухонных испарений свою верную флотилию. Никогда он не спрашивал её о прошлом – им под завязку хватало настоящего: лихорадочных поисков по всему городу, недолгой радости, когда находился очередной ингредиент, и опять сызнова - дорог, сражений, бессонных ночей и ран. Поначалу в нём вызывала опасение её диковинная речь – но речь речью, а с мечом Шанталь действительно обращалась умело. Его же делом было подстраховывать её. Лишь раз спросил он, для чего ей рисковать собой. - Месть, - коротко ответила она, и выражение её глаз подсказало Боддиноку, что если когда-нибудь и настанет время откровений, то не сейчас. Шанталь терпеть не могла брюкву, но судьба любит странные шутки, и спасла её именно она. А может – настойчивость Босвела, которому позарез потребовалось, чтобы тогда, когда все горшки были отскоблены, блюда отправлены в пиршественную залу, и они чаяли немного передохнуть, Шанталь пошла в чулан и проверила, сколько корзин с брюквой там ещё осталось, и нет ли в них подгнивших корнеплодов. Когда она вернулась, всё было уже кончено. «Как скот на бойне», - помнится, подумала она, отупело глядя на потёки крови, на раззявленный рот Босвела, разжатые пальцы поварихи Мары, чья рука виднелась из-за плиты. И дальше – только тела и свежий, невыразимо неприятный запах крови, разбрызганной по белоснежным ещё недавно курткам и фартукам. Неизвестно, сколько ещё она таращилась бы на всё это, будто примороженная к месту – но в кухню вбежали они. Двое юношей и девушка в ученической мантии мага. Увидев Шанталь, девушка широко распахнула похожие на спелые черешни глаза. Рот её открылся для вопроса, но позади них слышался топот ног и гогот преследователей, в котором сквозило торжество настигающих дичь охотников. - Сюда, - тихо велела Шанталь, и когда молодые люди юркнули к ней, укрыла их огромными корзинами. Сама же не спеша взяла с мраморного стола тесак для разрубания туш. Она знала, что он отменно наточен – Босвел не терпел беспорядка на кухне. Их дело здесь было закончено: дневник одного из культистов - ещё одна стрелочка, указывающая на Лускан, добыт. - Утром, господин Глинкл, мы пойдём в замок Джарег, - сказала Шанталь и, смежив веки, отвернулась к стене. Впрочем, Боддинок не испытывал недовольства – за время их странствий он обогатился немалым количеством артефактов и перспектива пошарить в замке двух братьев-лордов (а заодно изучить феномен временной петли) его более чем устраивала. Она кралась по коридорам Академии, потрясённая случившимся так, что по щекам против воли катились слёзы. У кого достало бесчеловечности содеять такое? Ведь здесь были дети. Дети. Которых родители отправили сюда, уверенные в их безопасности. Которые должны были постигать с наставниками премудрость излечения ран, фехтования, магического искусства. Которые должны были победить Воющую Смерть, снова увидеть город без этой скверны. Жить, любить, смеяться, взрослеть. Всё то, чего никогда уже не будет у её Сарры. Он заметил, как она напряжена – более, чем когда-либо Шанталь напоминала машину для убийств. Двигаясь, будто танцуя. Этаж за этажом, комната за комнатой. Пока, наконец, они не пришли в покои, где на мраморной подставке стояла большая детская книга с цветными картинками, покрытая бурыми пятнами, в которых без труда опознавалась кровь. Её лицо приобрело такое выражение, что Боддинок отвернулся – не смог смотреть. Шанталь была дочерью вождя орков Гурока Энтрейшпиллера от человеческой рабыни. Мать умерла, когда она была совсем маленькой, и от неё остался только маленький сундучок с книгами. Кирстен Лагрив была дочерью книготорговца; на их обоз, возвращавшийся с товаром, напали, перерезав всех, мать же Шанталь понравилась вождю Гуроку своими светлыми длинными волосами, и на целый месяц он сделал её своей наложницей. Она мелькнула в жизни Шанталь смутным ласковым образом, ощущением тёплых объятий, колыбельной перед сном – и пропала навсегда. Но остались книги. К тому времени, как Шанталь добралась до них, они оказались основательно попорчены плесенью, но даже в таком состоянии ещё можно было разглядеть некоторые картинки – и от увиденного перехватывало дух. Там были баллады и сказки, путеводители и сборники кулинарных рецептов, деяния героев Фаэруна и атласы. Там был целый мир, столь разительно отличающийся от окружающей её грубой действительности, что невозможно было не плениться им. Несколько лет это было её прибежищем – несколько лет, пока были живы её старшие задиристые братья, и отцу не было дела до полукровки, к тому же – девчонки. В год смерти сыновей от кровавого поноса он вспомнил о ней – а вспомнив, велел сжечь её сундук: потому что дочери вождя не нужны книги, так он сказал. В одной из таверн Лускана им навстречу кинулась женщина с растрёпанными волосами: лицо было искажено таким отчаянием, что, наверное, ей было всё равно – отзовётся ли кто на её мольбу или прирежет. - Спасите их, спасите, госпожа, - всё повторяла, рыдая, женщина, хватая Шанталь за руки и рассказывая свою историю. – Тамлену всего два годика, а Рассел боится темноты, а Анни… И снова на её лице он увидел это нечитаемое выражение, которое резало сердце. - Я постараюсь, - кратко ответила Шанталь и они вышли в ночь, не успев ни перекусить, ни отдохнуть. Она была послушной дочерью – иначе было невозможно. Но тоска по миру, который она видела лишь на иллюстрациях - по его песням, дорогам, ароматам, звукам – ожила, когда она встретила его. Того, кто нёс с собой всё то, что Шанталь так страстно хотела изведать. Зима в тот год выдалась такой лютой, что клан её отца безвылазно сидел по пещерам, со скуки коротая время в склоках. Скука. Вот что было первопричиной. Иначе у Дилана Камбелла не было бы ни единого шанса миновать их. Одуревший от однообразия вождь Гурок позволил ему остановиться среди них. Позволил спеть. А Шанталь позволила ему завладеть её сердцем. Наверное, только такая, как она и могла сбежать с бардом. Они пробирались так быстро, как только могли: Шанталь рвалась со скоростью магической ракеты – и была столь же смертоносна. И всё же опоздали. Девять коконов разного размера. Игрушечный медвежонок, валяющийся на полу. Шанталь, падающая на колени с отчаянным криком «Нееет!». Всё было как в балладах – красавец-рыцарь, увозящий прекрасную деву в закат. Дилан не был рыцарем, Шанталь внешне ничем не отличалась от других женщин-полуорков. И всё-таки он утверждал, что она красива, и отвечал, смеясь «Я же бард, я умею видеть истинную красоту», в ответ на её наивное «почему?». Всё было как в балладах в тот короткий год её счастья: его песни у скромного очага – их очага, безбрежное, ничем не омрачённое счастье, уверенность в будущем. Как рада она была, узнав, что ждёт ребенка, каким счастливым казался он! «Две красавицы», - говорил он, кружа её по комнате, уверенный, что родится дочь, и Шанталь расцветала от счастья, и в самом деле становясь прекрасной. Когда до родов, по словам повитухи, оставалось не более недели, Дилан ушёл и не вернулся. Она ещё не знала, что той ночью в Невервинтер пришла Воющая Смерть – и Дилан Камбелл стал одной из первых её жертв. Она ждала его – до родов, во время, после. И оказалась – опять же, как в балладах – одной из покинутых мужчиной женщин. «Не я первая», - горько сказала себе Шанталь. Настало время подумать о ребёнке – самом совершенном создании, которое она когда-либо видела. Дилан был прав: у неё родилась дочь. Смышленые глаза цвета спелых каштанов были как у отца – смотря в них, Шанталь не могла не спрашивать себя, что же случилось, почему он не вернулся. А пока её новым миром стала Сарра. Кожа, нежнее лепестка шиповника, милые маленькие пяточки и ручки, прелестное личико – Шанталь не первой собственный ребёнок казался прекраснейшим существом на земле. Она запомнила каждый день, проведённый с ней – ведь судьба отпустила их так мало. Чума шла по улицам, заползала в дома, и не устеречься было от неё, и не устеречь любимых. Перед нею были равны все: суровые воины, мудрые жрецы, дряхлые старики, молодёжь. Но первыми она косила самых нежных, самых невинных. Её малютке было пятнадцать дней от роду. Она завернула её в своё свадебное покрывало – подарок Дилана – сама отнесла к костру, сама положила, долго баюкая перед этим, не в силах расстаться с окоченевшим уже маленьким тельцем. Она то словно каменела от горя, то принималась рыдать. Время спаялось в один жгучий, беспросветный, тугой комок боли и отчаяния. Последний удар подстерёг её неожиданно, враз отняв надежду, что хотя бы Дилан покинул город до того, как его закрыли на карантин. Наверное, говорила она себе, стыдясь за былые подозрения, он мог бы бросить что угодно, даже её и ребёнка, но только не свою арфу, свой хлеб. Она валялась неподалёку от сточной канавы – корпус из клёна, по деке вьётся узор из цветов амариллиса, на колонне едва заметная щербинка – осиротевшая без знавших и любивших её рук. Шанталь подняла её, в последний раз коснувшись струн, и бросила в костёр. Ей оставалось лишь гадать, нашёл ли Дилан свой конец в одном из таких же костров. В любом случае с прошлой жизнью было покончено. Боддинок боялся заговорить с ней – и был рад, что между ними есть лишь это «господин Глинкл - госпожа Шанталь» (фамилии её он не знал ни тогда, ни сейчас). Он сам не мог сдержать слёз при виде детских тел, при виде несчастной госпожи Лонды, при виде Шанталь, тихо шепчущей что-то над мёртвыми. Как человек учёный, до некоторой степени отрицающий суровую непреклонность стали, задающийся вопросами об обоснованности каждой смерти на их пути, в этот раз он был абсолютно уверен – те, кто творит такое, жить не должны. В этот раз его разум не дрогнул при виде корчащихся в агонии чудовищ – не людей, нет. Возможно, если бы не нападение на Академию, она так бы и сидела в уютном прибежище кухни – никто, даже принявший её на работу Босвел, не знал её историю. Ей не нужно было сыпать на раны соль сочувственными взглядами и словами. Её успокаивали грубые окрики и изнуряющая работа. Босвел не мог нахвалиться на безотказную сильную работницу – ей же было довольно и такой жизни. Пока не настал тот день. День, словно разбудивший её. Горе не стало меньше – его прибавилось в разы. Юные студенты, погибшие – иные очень жестокой смертью – в Академии. А ведь сколько детей гибло и там, за её стенами! Сколько матерей, так же, как она, несли своих малышей на костры: нельзя хоронить, надо сжечь, теперь это не чьё-то любимое дитя, а лишь тело – потенциальный источник заразы. Кто-то мог сделать это за неё – найти для лекарства компоненты, разбросанные по всем районам города. Кто-то… Горстка выживших, дрожащих от страха выпускников? Шанталь не винила их за это, она видела, что творилось в Академии. Сколько ещё умерло в день, когда спасение казалось таким близким? И не хватит ли уже медлить, если она может сделать хоть что-то? Вождь Гурок хорошо выучил свою дочь. Она могла. И она сделала. - Госпожа Шанталь, господин Боддинок, - говорит Аарин Генд и подробно инструктирует их, чтобы они могли и дальше идти по следу культа и леди Арибет. – Дело опасное, - прибавляет он в конце. Боддинок едва не смеётся – неужели глава шпионской сети ждёт, что эта женщина откажется сейчас? Он не видел, с каким лицом она убивала Барама, ему не догадаться, что Шанталь, как и сползающую с гор лавину, уже не остановить. Она не думала, что встретит его вновь – и встреча эта была как плевок в лицо. Потому что он был на стороне тех, кто принёс чуму в Невервинтер, тех, кто погубил её ребёнка – и ему не было до этого никакого дела. - Валла, - говорит вождь Гурок, называя именем, которое дал ей он. «Шанталь» значит «певица» - и кто знает, о чём мечтала мать, называя её так, какой доли для дочери хотела? Все её песни обернулись пеплом. - Вождь Гурок, - отвечает Шанталь. В отличие от песен сталь не лжёт никогда. Боддинок Глинкл, гном-маг с острова Лантан, мог бы назвать хронистам точный момент, с которого всё понеслось под откос – для той, кого потом чествовали как Избавительницу от Воющей Смерти. Мог бы, но не стал. Она убивает женщину-паладина. Она приносит темнокожему шпиону планы армии Маугрима – и надеется, что хоть для кого-то это будет означать спасение. Она помогает старому слепому контрабандисту Асгарду вывести детей из осаждённого города, тайком прикасаясь к их хрупким телам. Дети – это всегда радость и надежда. Будь проклято всё, что губит её. Она проверяет, всё ли в порядке со снаряжением и оружием. Они идут в Камень-источник. Боддинок Глинкл, гном-маг с острова Лантан, делает для неё то же, что делал все эти месяцы – о, у него в запасе много козырей! – и он как всегда работает в удовольствие и с воодушевлением. И как прекрасен смертоносный росчерк её меча! Маг представляет, как славно будет отметить победу. Наверное, она думает о том же – медовый свет рушащейся пещеры высвечивает её улыбку. - Господин Глинкл, - говорит она и толкает его в портал. Сама же остаётся там. В песнях и легендах.