Ради мира, ради пути к свету

      Вообще-то, в глубине души она — мечтательница.       Несмотря на то, что ВингДингс уже давно вышла из детского и даже юношеского возраста, ей просто необходимо продолжать мечтать, как и всем учёным, что не только наблюдатели, но и изобретатели. Мечтать о том, чтобы всем было тепло и светло. О том, чтобы защитить тех, кто важен для неё. О том, чтобы мир стал, в конце концов, немножечко лучше. И за всё это она берёт на себя ответственность.       Не все мечты становятся целями, подлежащими сначала разработке, а затем практической реализации, и не всех целей удаётся достичь — в основном из-за проблем с материалами, но это не так уж и важно — иногда процесс важнее самого результата. Особенно если этот процесс с тобой кто-то разделяет.       Вообще, пригласить к сотрудничеству Санс было определённо верным решением. Порой Гастер слишком глубоко зарывалась в работу, забывала о времени и относилась к чему-то серьёзнее, чем оно того заслуживало — или просто концентрировалась не на том. Тут-то и вмешивалась ассистентка; порой её методы были сомнительными — например, не отдать кружку кофе, а вылить за шиворот, или выдернуть стул из-под не желающей прерываться учёной, или просто взять крепко за локоть и утащить в два шага куда-нибудь в Водопадье… Впрочем, последний вариант был не так уж и плох. Мерный плеск воды помогал расслабиться, приглушённый свет давал отдых глазам после ярко-белых ламп лаборатории, да и в целом любимый пейзаж помогал переключиться.       Что думала сама Санс по этому поводу — ВингДингс не уточняла. Они просто проводили время вместе, перебрасывались шутками, обменивались мыслями, никогда не говорили о прошлом — кроме тех моментов, когда смотрели на светящиеся камни на потолке пещеры. Тогда королевская учёная пыталась восстановить весь свой небогатый запас знаний по астрономии, чтобы рассказать о настоящих звёздах. На это уходило совсем немного времени; потом можно было поговорить о настоящем и будущем.       — Знаешь, Санни, — говорит она однажды, подставив ладонь под ледяные брызги, — мне не дают покоя наши исследования времени и реальности. В этом мире мы заперты под землёй и не можем достигнуть компромисса с людьми, но что, если есть мир, в котором это возможно? Чудесный новый мир без войны и страха… Как звучит?       — Весьма сказочно, док, — лениво откликается Санс, выступая в роли голоса разума. — Даже если ты откроешь волшебную дверь, с какого раза ты найдёшь мир, в котором монстры будут счастливы? А где гарантии, что монстры вообще будут счастливы?       Но в этот раз Гастер не отрезвить. Она поворачивается к собеседнице с таким вдохновенным лицом, что той только и остаётся, что добродушно проворчать: «Я узнаю этот взгляд… Работы будет много, не так ли?»       Работы оказывается не просто много, а очень много. Сначала — довести до ума теоретические выкладки. Ни у кого на свете нет достаточных знаний для того, чтобы пронзить пространство, но у них есть магия — и привычка становиться экспертами в любой области, о которой только заходит речь. Первый прототип они сооружают наполовину из костей, наполовину из металла.       — А как мы узнаем, что оно работает? — уточняет Санс с безопасного расстояния. — Это же не телепортация!       Гастер задумывается на долю секунды.       — Живое, маленькое, лёгкое. Нам нужен паук.       — Маффет нам головы оторвёт, — радостно констатируется факт, после чего они обмениваются заговорщическими взглядами.       Паука поймали. Посадили в машину. Что-то бумкнуло, выплеснулась темнота, в которой паук исчез. Темноту, конечно, Гастер успела зафиксировать всеми доступными средствами, изучила полученные данные, тут же прокомментировала в диктофон. Санс не мешала, только уточнила один раз: «Ты сказала «вы двое». Ты о ком?» «Оговорилась», — и на миг смущение пересиливает азарт, — «потом перезапишу».       Пришлось просидеть ещё пару часов — успели возникнуть сомнения, что объект вообще вернётся, учитывая потраченное на исследования время — прежде чем с прежними звуками и «эффектами» подопытное существо появляется в точке старта. Королевская учёная радостно смеётся, стискивает в объятиях ассистентку, после чего отправляется в Сноудин «принести что-нибудь выпить: это надо отметить!» Уже оставшись одна, Санс становится свидетельницей смерти паука, после чего труп исчезает.       Маффет, может, голову им и не оторвёт, а вот их изобретение — может.       Следующие несколько прототипов отказывались работать в принципе: то подводимой мощности не хватало, то её оказывалось слишком много, и даже повторить успех первого запуска не удалось. «Нужно больше магии?» — предположила Гастер. — «Или даже… решимости?» Санс замотала головой, и эта идея была похоронена: «Ты проверяла общий магический уровень? Думаю, дело в чём-то значительно большем».       И Санс оказалась права. Луной для реки времени оказалось Ядро, а Барьер — берегами, около которых порой наблюдались небольшие аномалии. Это было необходимо учесть, вписать в уравнения и разработать хорошие датчики и системы сбора данных, чтобы точно выбрать место и момент для безопасного «открытия двери».       Каждый новый прототип был крупнее предыдущего. Местом для отладки выбрали один из отдалённых уголков Водопадья, чтобы минимизировать влияние основных факторов — и избежать любопытных глаз.       — Надо проверить, запустится ли оно вообще, — озабоченно предлагает ВингДингс, изучая столбики цифр в своём блокноте. В этот раз она полна разумных опасений, а вот Санс не может никак погрузиться в работу. — Санни, да что с тобой? Что-то с братом?       — Проницательна, как всегда, — дурашливо поднимает руки ассистентка. — Слушай, я буквально на пару минут, можно? Ты же её только включишь и выключишь?       У Гастер нет родственников, но она может понять чужую тревогу за тех, кто дорог — особенно когда ей демонстрируют эти чувства, пусть и приправляя кучей иронии над страхами слишком ответственной старшей сестры. Так она остаётся тет-а-тет со своим изобретением. Используя магию, нажимает на необходимые кнопки, продолжая искать закономерности в данных.       Когда учёная поднимает взгляд, она как раз успевает заметить — и откуда она здесь взялась? — сестру Монстрёнка, стоящую на платформе. Рефлекторно пытается оттолкнуть детёныша — но ладони рассыпаются в прах, пересекая край платформы. Мгновение. Её подталкивает волной воздуха, устремившегося к платформе, на которой больше никого нет.       Трясущимися пальцами она поддевает лист, переворачивает. Дата, время. В дверь вошёл живой объект… Масса… Предполагаемое владение магией…       Она записывает только для того, чтобы не поддаться панике, отложить осознание. Потом садится. И ждёт.       Санс возвращается через полчаса. Не задавая вопросов, исчезает. Возвращается с едой. Они ждут вместе. Час, два, три. Сутки.       Неделю.       «Может, энергии не хватает на то, чтобы принять объект такой массы?» Гастер кидает на ассистентку взгляд, в котором отражается больше шока, чем работы мысли, и заметно, что она судорожно вцепилась в эту мысль, обдумывает, прикидывает, сколько времени у них есть.       Выживет ли незапланированный участник эксперимента — вопрос, который они будут задавать через две недели. Пока что есть другие задачи.       И они работали всё то время, что у них было. Королевская учёная с каждым днём становилась всё более нервной, печальной и замкнутой. Она перестала улыбаться и требовала от себя всё больше и больше, ограничивая в еде и сне. Ассистентка снова выступала в роли голоса разума — заставляла съесть хотя бы лапшу, стаскивала магией со стула, вытаскивала подышать условно свежим воздухом.       — Санс.       — Не думай об этом, док. Она вернётся и будет в порядке, — врёт, потому что без надежды не может продвигаться работа. — Представь, как она будет рада, что её судьба была в многочисленных руках лучшего ума Подземелья!       ВингДингс не улыбается.       Когда наступают благоприятные условия, она включает машину уже не с безопасного состояния, а стоя совсем рядом. Вглядывается напряжённо в пустую платформу.       — Кажется, эксперимент тебя слишком… затягивает, — пытается пошутить Санс, готовая в любой момент дёрнуть к себе совершенно сегодня безрассудную учёную. Та не отвечает, застывшая с широко распахнутыми глазами.       Гастер кажется, что она тонет. Грудную клетку заполняет нечто тягучее, холодное. Она не может ни использовать магию, ни пошевелить рукой, ни даже закрыть глаза. Тьма везде — вокруг неё, внутри неё, и ни кости, ни собственная душа не различимы в этой черноте.       Затем появляется шёпот. Ласковый и спокойный, рождающийся прямо в черепе. Заверяющий, что всё будет хорошо. Что Гастер заслужила отдых, как никто другой. Она хорошо поработала. А сейчас нужно расслабиться, и будет удобно и спокойно. И ничего больше не случится.       «Где ребёнок?»       «В безопасности. Ты тоже будешь в безопасности. Иди ко мне и оставь всё позади».       Этому шёпоту так легко верить, несмотря на недавний страх, что кажется естественно просто раскинуть руки и повиснуть в обволакивающей невесомости, позволить неподвижной и текучей тьме вынести из головы все тревоги и заботы, подобраться к воспоминаниям…       «Но я хочу помнить! И запоминать всё, что увидела».       Пустота отвечает, что она увидит всё — и максимально ясно.       Гастер остаётся.       Санс не успевает понять, в какой момент осталась одна, когда из машины повалил густой чёрный дым. Первым делом она бросается тушить возгорание и проверять работоспособность, но хитрый механизм нем. Не горит ни один индикатор, все стрелки показывают на разные — и явно ложные — значения.       Нужно было срочно всё починить, и в одиночку ей было не управиться.       Однако последователей нигде не было.       К этому моменту Санс наконец поняла, насколько непоправимое произошло. Вбежала в лабораторию, магией разметала чужие заметки, нашла карты аномалий.       Бывают же совпадения — всех троих видели в последний раз в потенциально опасных зонах.       Когда же она услышала от других, что «место королевского учёного давно пустует», оставалось только унести в свою мастерскую и накрыть куском ткани машину, которая, может быть, ещё могла что-то исправить.       Через неделю она поклялась себе не забывать и сделала несколько записей.       Через две она помнила только то, над чем работала сама. Сделала дубликаты чертежей Гастер, и вовремя — через три недели она забыла её язык.       Санс никогда не разделяла многие убеждения и принципы той, на кого когда-то работала (так давно, что имя не получалось вспомнить — только факт). Например, взгляд на людей. Конечно, ждать, что какой-нибудь очередной ребёнок всех спасёт и воодушевит, не приходилось, но и чужое мнение, что люди не способны на сочувствие к монстрам ни в какой форме, было слишком категоричным.       Ведь, возможно, каждый может быть хорошим… если просто попробует?       С другой стороны, когда кто-то, пусть хороший и дружелюбный, причиняет слишком много проблем реальности, не осознавая последствий своих поступков — разве это не стоит прекратить?        И всё-таки — пока что — Санс не делает ничего. Ей хватает работы (сразу нескольких в разных уголках Подземелья) даже без присутствия человека, а уж с присутствием свободного времени вообще не остаётся.       «Если бы ещё быть уверенной, что хоть что-то из этого будет иметь последствия», — сообщает она время от времени машине, которую так упорно пытается починить. Почему-то скелет уверена, что даже Альфис знать об этом совершенно не обязательно — и потому, что других дел хватает, и потому, что новая королевская учёная всё забудет. Санс и сама постоянно забывает, что уж там.       «Тебе ещё не надоело?» — однажды вползает в уши шёпот, когда Гастер снова наблюдает. — «Они никогда не оставят этот мир в покое». Гастер улыбается: «А если надоело?»       Тьма улыбается в ответ.       После очередного сброса человек падает в пустоту, что очень скоро становится Пустотой, полной вечно голодной Тьмы. И в этот раз Тьме не надо уговаривать, звать и обещать что-то — она подпитывается злостью открывшей путь и своим отражением в чужой душе.       Если есть свет, должна быть тьма. Если есть Решимость, должно существовать нечто, противоположное ей, в той же самой душе, чтобы сохранить баланс. Всё началось с человеческих душ, переживших тела, и закончилось телом, пережившим душу, заняв не больше минуты: чем ярче огонь — тем чернее и глубже тени.       Вместо человека на жёлтые цветы мягко, на порвавшихся у самой земли чёрных нитях, опускается фигура в черном балахоне.       Бывшая ассистентка встаёт, когда в мастерскую заходит первая королевская учёная, вглядывается обеспокоенно в чужое лицо — но не видит ничего, кроме улыбки. Гастер давно так не улыбалась — вообще давно не улыбалась. «Пора вернуться к работе, Санс. Ты собрала достаточно материала», — неожиданно хвалит она. Санс ничего не понимает, но что-то её беспокоит.       Из прорезей лица-маски смотрит тьма.       Время от времени Санс задаётся вопросом, можно ли ВингДингс вернуть обратно, и смотрит куда-то вверх. Ей, разумеется, никто не отвечает.       Первым делом, вернувшись, первая королевская учёная отправилась ко второй королевской учёной. Санс пыталась присутствовать при беседе, но не смогла переместиться в лабораторию, потому вернулась к брату. «Я вызову тебя». Как будто была уверена в том, что ассистентка согласится не только вернуться, но и подчиняться. И теперь уже не ассистентка, а коллега согласилась — потому что кто ещё сможет противостоять Гастер, если что-то пойдёт не так?       В тот день Альфис лишилась своей должности. «Она могла бы быть полезной, док…» — «Санни, ты же умная. Она чужда нам идеологически и потому будет только мешать работе. Понимаешь?» Подробности остались известны лишь учёным и королю, но факт оставался фактом — лаборатория целиком и полностью принадлежала теперь первой владелице.       И, де-юро, Санс. Но де-факто права её ставятся под сомнение, как и сама она. Скелет постоянно чувствует взгляд сквозь узкие щели, и не понимает, кто именно на неё смотрит. Впрочем, поведение Гастер гораздо ближе к нормальному, чем до исчезновения… как её звали?.. В общем, чем не так давно. Гастер собрана, уравновешена, спит по ночам и аккуратно раскладывает по стопочкам и папочкам все заметки. Как раньше.       Следующим шагом была аудиенция у короля. На этот раз Санс была приглашена и почти принудительно одета в халат; её начальница — коллега — выбрала костюм-двойку, белоснежную рубашку и чёрный галстук. Натянула перчатки, улыбнулась спутнице: «Ну, как выгляжу?» «Головокружительно», — заверила та поспешно. Ещё более головокружительным оказалось то, как и о чём говорила учёная с Азгором. Спокойно, без преувеличений и эмоций, она предоставила убедительные доказательства того, что люди не готовы — и не будут готовы никогда — принять монстров. Её рассуждения строились на анализе действий восьмого ребёнка, который, даже сделав всех счастливыми, начинал заново. Убивал, обижал, обманывал — и всё для того, чтобы посмотреть, что будет. Гастер указала на уязвимость монстров, обусловленную доминированием мягкости и пассивности в их природе, на преступную готовность уступить, если человек поведёт себя «хорошо» — и на последствия этих уступок. «Мы не готовы встречаться с их миром, с деградацией морали и эволюцией боевой мощи», — заключила она наконец, сложив руки за спиной. — «А действия некоторых монстров, направленные на популяризацию людей, ослабляют нас».       Король был подавлен — не тем, что узнал что-то новое, а тем, что сказанное не опровергало, но лишь подтверждало давно известное. Санс попыталась смягчить эффект от чужих слов, но никакие шутки не могли исправить то, что сделали факты. «Неужели нет надежды?» — наконец спросил Азгор. Гастер благосклонно кивнула: «Надежды нет, но есть выход. Мы вымрем, если останемся под землёй. Значит, шестеро из нас должны стать сильнее… сейчас». Король сказал, что пока не может на это пойти. Королевская учёная чуть пожала плечами и склонила голову. Она знала, что так будет, поэтому в её плане было несколько опциональных пунктов.       Шаг третий: заручиться поддержкой Андайн и перепрограммировать Меттатона (надавив на Альфис) — или хотя бы постараться изменить его мнение. Монстрам нужны те, кто готов убивать людей, не восхищаться. Санс, сославшись на дела семейные, осталась на посту в Сноудине. Ей не хотелось знать, как всё пройдёт, но в одном она уверена — Гастер не лишит жизни никого из монстров.       Последствия четвёртого шага Санс наблюдает лично, когда в один день возвращается домой и видит грустного Папайруса. Он сам встаёт ей навстречу, крепко обнимает. «Ты героиня», — слышится совершенно невозможный шёпот. — «Мне жаль, что ты справилась с угрозой в одиночку. Спасибо, что защищала меня. Клянусь, я стану сильнее и смогу сражаться наравне с тобой». Вопрос, что же случилось, задавать бессмысленно. Гастер позаботилась о брате Санса тем способом, который считала наиболее оптимальным — дала правду и путь к силе, которую он смог бы выдержать.       Шаг пятый: убить Флауи. Просто для собственного спокойствия. «Чем меньше элемент случайности, Санни», — говорит она тем же вечером коллеге, облачаясь в белоснежный халат, — «тем легче предсказать результат, не так ли?» Санс кивает и ищет на чёрном костюме серый прах, но не находит — к странному облегчению. У неё нет причин любить этот цветок, особенно после некоторых вскользь брошенных фраз самой же учёной, однако — она устала от смертей.       — Что ты собираешься делать дальше? — спрашивает она однажды, когда развитая было коллегой бурная деятельность так же внезапно прекратилась. Гастер оборачивается, и Санс приходится приложить определённые усилия, чтобы не измениться в лице.       Края рта первой королевской учёной испещрены впадинами, и кое-где плавная линия превратилась в острые зазубрины, от чего улыбка выглядела злобным оскалом. По черепу разбежались трещины, в двух местах особенно глубокие.       — Что, красавица? — хрипит Гастер, касается края глазницы, тут же осыпавшегося на одежду костяными осколками. — Попытка открыть дверь снова уничтожит нас и этот мир раньше, чем мы его покинем. Потому назрел вопрос, Санс. Не хочешь умереть со мной?       Первая мысль — кое-кто всё-таки сошёл с ума. Вторая — кто-то должен позаботиться о брате. Гастер легко читает её мысли:       — О Папайрусе позаботятся Андайн и Ториэль. К тому же… Он будет любить тебя, даже забыв. Это точно, — она сжимает собственные руки в перчатках, и раздаётся лёгкий хруст — будто кто-то наступил на ветку. — Фертильными монстрами, особенно с сильными душами, нельзя жертвовать. Иначе раса не возродится.       И снова Санс не успевает ничего сказать — её перебивают:       — Твоя душа не выдержит рождения ребёнка. К тому же, разве ты не устала помнить, не устала жить?       Теперь, когда в ВингДингс было больше от самоотверженной учёной, чем от хладнокровного тирана, с ней можно и согласиться. Есть вещи, с которыми очень тяжело жить дальше, и никакой хороший конец не поможет с ним справиться. Они долго смотрят в глаза друг другу.       «Допустим, устала. Каков план, док?» Невесёлый смех, во время которого снова осыпается костяная крошка.       «Она голодна, Санс. Первой стала я. Вторым стал Флауи. Догадываешься, на кого мы её натравим?»       Вообще-то, в глубине души они обе — мечтательницы.       Они обе мечтали о том, чтобы всем монстрам было тепло и светло. О том, чтобы защитить тех, кто важен для них. О том, чтобы мир стал, в конце концов, немножечко лучше. И за всё это они взяли на себя ответственность — когда в кости Санс впились чёрные, прохладные иглы, когда Гастер рассказала, как выпустить вечно голодную пустоту и указать ей единственно верную цель, когда ночь окутала всю поверхность в единочасье — и взорвалась затем самым ярким северным сиянием, самой белой ночью, самым многочисленным звездопадом. Муки миллиардов человеческих душ были светом в той ночи, и двух монстров оглушили крики.       «Она всё ещё голодна», — прошептала бывшая королевская учёная, глядя на бесконечное волнующееся море, поверхность которого не отражала свет, — «она всё ещё хочет есть». Во взгляде, обращённом к Санс, были боль и страдание — то ли из-за намерения, то ли из-за близкого слияния с шёпотом хора, твердившего о том, что они должны сделать дальше.       Бывшая ассистентка, а потом и третья королевская учёная обняла рассыпающееся тело своей подруги, и новый свет озарил поверхность — то были лучи от бластеров, ударившие в разлом, и они были лазером, который прижёг края образовавшейся раны. Тьма замерла, а затем хлынула обратно, унеся с собой всё, что осталось от двух мечтательниц. В последнее мгновение склон горы Эботт озарила вспышка. Барьер был разрушен. Теперь — навсегда.