песнь темных вод

Море Солис бушевало, словно неутешная вдова. Волны с мерным шумом бились о круглые стекла иллюминаторов. Фургон, не так давно ставший корабликом, покачивался на стеклянно-зеленой толще воды — хоть и ветер был попутный, до берега еще оставалось много лиг. Чтец сидела, закутавшись в плащ и приникнув лицом к холодному стеклу круглого окошка, о которое разбивались сотни маленьких капель. Все уже давно спали, и в фургоне царила особая, теплая тишина, нарушаемая лишь попискиванием ездовых бесов на крыше. Лишь порой из-за тонкой занавески, отделяющей от основной части фургона жилую комнату, доносился тяжелый, рокочущий вздох — Джодариэль снились плохие сны, и она беспокойно ворочалась, задевая рогами бок Мэй, свернувшейся калачиком неподалеку. Сама Чтец уснуть хоть и хотела, но не могла — от морской промозглости, неизбежно проникавшей в их маленькое жилище, все тело ломило еще сильнее, чем обычно. Пытаясь отвлечься от боли, скрутившей колени, она сидела, прислонившись лбом к холодному стеклу, и смотрела на темные воды. Где-то далеко-далеко на морском дне лежали останки титана Плернес, дух которой не пожелал оставить моря Солис даже после смерти — и сама Чтец в тот момент чувствовала себя такой же старой, печальной развалиной. Из темного стекла на нее взглянуло собственное отражение, и она на миг удивилась, увидев собственное молодое лицо, на котором проступали следы недосыпа. Видят Книжники, она не удивилась бы, увидев в стекле череп, обтянутый кожей, или древнюю старуху, которой она себя в тот момент ощущала. За спиной тихонько скрипнула половица — из жилой комнаты белой тенью выскользнул Тарик. Неизменная лютня все так же висела у него на плече, и мужчина аккуратно придержал гриф, обвитый ленточкой, присаживаясь на пол рядом с иллюминатором. Чтец улыбнулась ему, — но вышло бледно и вымученно. Менестрель, по обыкновению, не поднял на нее взгляд, однако чуть наклонил голову, отчего перо на шляпе мягко колыхнулось. — Надеюсь, я не помешал вам, мадам Чтец. — тихий голос прошелестел словно со стороны. — Не думал, что в такой час кто-то будет бодрствовать. — Ничего, Тарик. Сам-то что не спишь? — С вашего позволения, мадам, я и так спал слишком долго. — в прохладном Тариковом голосе отразилось то, что несведущий человек мог бы принять за улыбку. — Вы сами были свидетельницей, если помните. — Ах, ты про это. — девушка ухмыльнулась краем рта, одновременно чувствуя, как к ноющей боли в костях добавляется горячая волна смущения, затопившая грудную клетку. — Прости, пожалуйста, я столько раз трясла тебя за плечо в те дни. Хорошо, что Джоди заметила и сказала, что, мол, не надо так делать и что с тобой все в порядке. — Чтец прикрыла глаза, вспоминая, как с толикой страха смотрела на серую фигуру в плаще и шляпе, недвижно полулежащую в темном углу. Теперь это казалось совершенно ребяческим и совершенно недостойным для взрослого ученого вроде нее — но все неизвестное в Нижнекрае поначалу может испугать. Вне зависимости от того, десять тебе лет или двадцать семь. — Не стоит извиняться, Чтец. Меня бы не смогли разбудить ни вы, ни мадам Джодариэль, пока не пришло бы время. Она ничего не ответила, позволяя успокаивающему молчанию на миг заполнить пространство. Присутствие менестреля пусть и немного, но все же отвлекало от ломоты в теле и жалости к самой себе, и Чтец была ему за это благодарна. Помолчав еще несколько мгновений, она открыла глаза. — Тарик? — Да, мадам? — Можешь еще раз сыграть ту песню, что ты пел сегодня вечером? Тихонечко, чтобы никого не разбудить. — она приложила тонкий палец к бледным губам. — Пожалуйста. — Конечно. — он перехватил лютню поудобнее и легко провел кончиками пальцев по струнам. Мелодия вышла едва слышной, но ей даже нравилось это дрожащее звучание струн. Среди соленых, горьких вод Луна рыдает вновь. Все шепчет уж который год: «Прости, моя любовь». Тарик пел и играл очень тихо, но уже знакомая баллада от этого стала лишь мелодичней и нежнее, словно одна из старых колыбельных, которые Чтецу пела в детстве мать. Серебристые, прозрачные звуки лютни быстро гасли в темных углах, но один из них все же достиг гнезда Ти`Зо, расположенного на деревянном карнизе. Маленький бес выглянул из-за потолочного карниза с недовольным ворчанием, но, увидев менестреля, тут же слетел вниз с приглушенным «скр-хиии!» и устроился в складках белого плаща, разметавшегося по деревянному полу. Чтец попыталась наклониться вперед, чтобы почесать беса в знак приветствия, но тут же передумала — голос Тарика наполнял сознание приятной истомой, и она бессильно сомкнула веки, вслушиваясь в тихие переливы мелодии. Туманным утром над волной Нависли небеса. И звезды вдаль ушли за мной, Туда, где слёз роса. Постепенно отступали и шум волн за иллюминатором, и скрип деревянных переборок фургона-корабля, и даже тупая, ноющая боль — оставался лишь голос Одинокого Менестреля, который уносил ее все дальше и дальше, мимо холодных волн, мимо сияющих звезд — в долгожданные объятия дремы. Чтец уснула еще до того, как он завершил песню — ее голова опустилась на плечо менестрелю, и капюшон спал с головы, обнажив бледное лицо с голубоватыми тенями под глазами. Тарик, казалось, не обратил на это внимания — со стороны его можно было принять за сидящую мраморную статую, и лишь тонкие пальцы легко касались струн, и едва слышно звучали слова старой баллады. И Вечной Бури гул и звон В прибоях вновь шумит. Не бойся, странник, пусть твой сон Плернес благословит.*