Insomnia

      Ночь была тёмной и холодной. Августовские тусклые звёзды свисали гроздьями винограда с бархатного черного неба. Гатчина дремала, погруженная в безмолвие, и эта гнетущая тишина давила на уши. Павел ненавидел её. В каждом шорохе чудилась опасность. Он лежал без сна уже пятую ночь подряд. Вечером император, чувствуя, что не уснёт и сегодня, приказал унести из своей спальни часы: казалось, что они сжимали его между стрелок, и он начинал задыхаться.       Из-под шторы в комнату заглянула злая луна. Окрысившись, она бросила жёлтую дорожку на пол, захохотала, и её беззвучный смех наполнил всю спальню, отскочил от тяжёлого комода, пролетел над ширмой и рассыпался над кроватью. Павел заткнул уши и зажмурился. Невыносимо. Полежав немного, император вдруг вскочил с блестящими лихорадочно глазами, сам наспех оделся и вышел в коридор. Он надеялся спрятаться от света там, но лунная дорожка преследовала его. Она ковром расстелилась по всему замку.       — Нет, послушайте, это какое-то безобразие! — воскликнул Павел, обращаясь, по всей видимости, к гвардейцу на посту. — Сomment pourriez-vous permettre cela?*       Часовой жалобно взглянул на императора. Он не знал французского, не знал также и как себя повести. Стоять ночью на посту боялись: когда у Павла была бессонница, он цеплялся ко всем с бессмысленными разговорами и муштровал сильнее, чем на плацу. Отвечать ему было нельзя — на посту не положено, но и молчать тоже страшно. Как-никак, император задавал вопросы.       — Что же мне теперь делать, а? — продолжал допытываться Павел, расхаживая по коридору взад и вперёд. — Ведь это совершенно несносно. Как бы не задёргивали шторы, всюду этот ужасный, кислый лимонный свет! Между тем, дворец мой? Мой. Отчего же я не могу в нем обустроить все так, как хочется мне?       Часовой втянул голову в плечи и покрепче сжал ружьё. Павел, заметив это, сердито хмыкнул, заложив руки за спину и ускорив шаги.       — Вы боитесь! — отчеканил он высоким нервным голосом. — И я тоже боюсь. Боюсь вдвойне. Потому что если боится стража, как же можно чувствовать себя в безопасности?.. Но, mon dieu, неужели вы не можете избавить меня от луны?!       — Ваше величество! — из темноты вынырнул белесый призрак, и Павел шарахнулся в сторону. — Павел Петрович, милый... Ну что вы опять не спите... Пойдёмте, пойдёмте же скорее!       Павел прищурился, разглядывая привидение, и облегченно выдохнул. Это была его жена. Простоволосая, в ночной сорочке, с накинутой наспех шалью на плечи, Мария Фёдоровна смотрела на него с мольбой и жалостью.       — Пойдёмте, — она протянула ему руку. — Все хорошо, ваше величество. Все хорошо.       — Но этот свет!.. — Павел страдальчески обвёл коридор глазами. — Я не могу так.       — А вы закройте глаза, ваше величество. Обопритесь о мою руку, и я доведу вас... — Мария сама подошла к нему, бережно взяла под локоть и, виновато улыбнувшись часовому, повела Павла по коридору назад. — Видите? Так никакого света нет.       — Но он будет там, — почти прошептал император в ответ, упираясь в дверях спальни. — Ужасно.       — Подойдём к окну, ваше величество, — Мария чуть ли не втолкнула его в комнату, подвела к задёрнутой шторе и отодвинула её в сторону. — Посмотрите, как прекрасна ночь. Видите? Это не лунный свет, а звёздный дождь. Он льется с небес и поёт колыбельные уставшему миру. Слушайте... Он звенит по серебру листьев, и ему вторят колокола облаков...       Павел приоткрыл глаза. Злая луна превратилась вдруг в золотую ладью, на которой он вместе с Марией плыл куда-то в небеса. Звёзды ласково мигали им, раскачиваясь морской пеной. На востоке горела заря, и они медленно скользили к ней, беседуя о вечном и главном...       Мария сама помогла Павлу снять наспех надетые одежды, уложила его и накрыла одеялом. Он покорно закрыл веки и почти сразу провалился в сон. Мария стояла рядом, смотрела на его бледное лицо, на круги под глазами, на заострившийся подбородок, и не шевелилась. Если бессонница мужа улетучилась, оставив шлейф усталости в виде складки на его лбу, то ее — осталась, вцепилась в сердце и острыми когтями раздирала душу. «Я испила чашу боли любви до дна», — подумала она, не зная, что самая страшная её ночь ещё впереди.