Талый лёд

      Джек всегда мечтал катать программу на большом льду, возможно, стать олимпийцем или даже чемпионом, но всё так ужасно сложилось.       Оливия — восходящая фея фигурного катания, Джек — свободный орёл с большими амбициями. Их парная программа должна была быть идеальной, они оба обладали невероятным талантом, превосходным чувством льда и умением отдавать всего себя. Они даже не вышли в одну восьмую финала соревнований штата, они не успели показать себя. Ужасная травма сломила тело и дух Хоукинса, из-за чего тот провалялся в больнице более полутора лет, уже бросив даже мысли о том, чтобы встать на лёд. Мисс Райан, бывшая тренер Джека, была той, кого он больше всего не хотел видеть после выписки. Было больно смотреть ей в глаза, видеть за счастливой улыбкой страдания от несбывшейся мечты. Она всегда хотела увидеть, как её спортсмен выступит на всемирных соревнованиях, чувствовать, что внесла вклад в будущего чемпиона. Тот год был последним в её карьере, и Хоукинс тогда отдал душу и сердце, пообещав, что выполнит её мечту, что она будет той, кому он принесёт золотую медаль и скажет спасибо за всё. А ведь были все шансы…       Оливия и Джек катали программы всегда на высокой скорости, с большим количеством трюков и сложными поддержками. Это было невероятно сложно, отрицать нет смысла, в конце тренировок они почти выплёвывали лёгкие, но вновь и вновь рвались на лёд, чтобы отрепетировать “ещё немного”. Каток стал их вторым домом, Мисс Райан – матерью, сами они стали возлюбленными. Два пылающих ещё юношеской любовью сердца плавили лёд, создавали ураганы, летели по воздуху, разрезая стальными лезвиями воду. Им было всё равно на весь мир, лишь музыка, невидимым, но ощутимым силуэтом танцевала рядом, лишь горящее, тонкое и гибкое тело рядом отзывающееся на каждое движение, ведомое и ведущее одновременно, потому что в их танце главной была страсть.       Может быть, они слишком увлеклись, может быть, Джек слишком увлёкся. Но итог оставался итогом с любом случае и при любом виновном — это конец. Им по двадцать лет, они привыкли считать звёзды, чтобы потом, когда они будут их собирать, не пропустить ни одной, они верят, что нет преград, они видели свои результаты, они видели поражение соперников. Они забыли, что не могут всё.       Сколько тогда весила Оливия? Килограмм сорок, если не меньше. Была миниатюрной девушкой, кумиром многих парней, она завоёвывала публику своими движениями, грацией, пластикой, словно играла со взглядами, обращёнными к ней, а Джек играл ею, подбрасывал, крутил, поднимал на руки. Она казалась пушинкой. И эта пушинка почти убила его.       Хоукинс слишком увлёкся, чуть ли не летал по катку, Оливия не отставала. Но оступилась. Глупая ошибка. Джек, не мог не помочь, сначала схватил за руку, пытаясь остановить, но и сам не удержался, ведь ехал не медленнее, потом полетел вслед за девушкой, и в итоге, они теперь оба летели в бортик. Джек не мог допустить, чтобы его девушка пострадала. Это вспыхнуло ярким пятном где-то на корке мозга.       Наверное, прошла секунда. Может быть, минута. Час? Вечность? Оливия, та самая нежная и хрупкая фея была закрыта от удара крепкой спиной Джека, но тот никак не мог ожидать, что это столкновение приведёт к тому, что ледяные — даже холоднее льда — пальцы Смерти вопьются в его горло, не давая сделать ни вдоха спасительного кислорода. Казалось, всё тело треснуло, хрустнуло, как сухая деревяшка, мучительно умирающая в костре. Белый лёд, прекрасный и чистый, заточённый здесь, как грешник в аду, вынужденный терпеть терзания лезвий, вмиг окрасился красным, каким-то порочным, дьявольским, горячим, спасительным. Для льда. Для Джека это было жизненно необходимым, важным, достойным того, чтобы рваться вперёд, спасаться и убивать. Кровь. Когда ты видишь, как алая капля стекает по пальцу, ладони, руке, оставляя следы своего путешествия, тебе кажется, что ты ещё всё успеешь. Успеешь обработать порез, успеешь заклеить пластырем палец, успеешь дожить до того момента, когда кровь перестанет течь. А когда она хлестает из носа и рта, когда она стекает с затылка, когда ты видишь лишь красный и чёрный перед глазами, не можешь вдохнуть и понимаешь, что твоё тело превратилось в ничто, ты осознаёшь, что кровь — не просто красная жидкость, что так эстетично выглядит на фотографиях, кровь — это сама жизнь. И только в момент, когда в твоём организме её остаётся значительно мало, когда на тебя натягивают маску для искусственного дыхания, когда твоё тело качает на носилках, ты почему-то думаешь, что, если бы тебе дали второй шанс вернуться назад, в самое начало своей жизни, ты бы хранил свою кровь, как святыню. Ты бы не разбивал коленки, бегая во дворе и играя в футбол, ты бы не дрался за школой за внимание одноклассниц, ты бы не играл в монетку, стирая в мясо костяшки на пальцах.       Джеку повезло. Отделался переломами почти всех рёбер, ноги, рук, побитием лёгкого, сотрясением мозга и обильной кровопотерей. Это может казаться ужасным, но для Хоукинса это дар божий. Его вырвали из лап Смерти, отогнали её, и в те редкие моменты, когда во время операции он приходил в себя, осознавая себя, но не чувствуя тело, пока не подействует новая доза элениума, он видел её. Стояла за спинами врачей, смотрела, тянула свои костлявые ручки, словно хотела вырвать у врача скальпель, шептала что-то на ухо, уговаривала бросить всё и уйти. А Джек с радостью бы, чтобы не чувствовать раздирающий пустоты в груди, но врачи сражались, наверное, не хуже самого Хоукинса на соревнованиях.

*********

      — Ты вернёшься? — без сожалений, без лишней сентиментальности спрашивает Мисс Райан, смотря куда-то в даль озера.       — А Вы бы что сделали?       Она ответила, ни секунды не подумав.       — Ушла бы. Сбежала даже.        И всё же замолчала на пару секунд, смотря в даль неба.       — Но ты же не такой.       Она кидает банку из-под газировки в урну, стоящую в метрах семи от лавки, на которой они сидели. Мимо. Досадно цыкнув, Райан поднимается и выкидывает банку уже нормально, вновь садясь рядом с парнем, укутавшись в куртку, как замёрзший воробей, пропихивая руки с уже дряхлой кожей глубже в карманы.       — А какой я?       Наверное, каждого интересует этот вопрос. Многие, не задают его близким про причине стеснения, элементарной нехватки времени или по своим, неведомым никому причинам. Но все мы желаем знать, какие мы, как нас видят другие. Как нас видит такое же разумное создание как ты, но мыслящее по-другому, видящее мир не так. Ты можешь даже не знать, но в своём представлении и в глазах других ты можешь быть совершенно разным.       — Упёртый баран.       — Вы хотите покидаться оскорблениями?       — А я говорила, что это плохо? Таких как ты — один на миллион — тех, кто будет сражаться, пока не умрёт.       — А если я уже умер?       — Здесь уже сложнее...       Задумчиво тянет женщина, доставая из кармана пачку сигарет и прикуривая. А Джек получает лишь мощный шлепок по ладони, когда тоже тянет руку к чужой пачке. Старые тренерские привычки и запреты, видимо, никуда не делись.       — Как там Оливия? Я её в последний раз видел только на том соревновании.       — На Гавайях. Вышла замуж за одного из судей, свалила подальше на его денежки и теперь катает соло на потеху публике.       — Она могла добиться большего...       — Могла. Но не добилась. И не добьётся. А ты ещё можешь...       — Не могу.       — Вот только мне не заливай.        Голос звучит устало, словно, Хоукинс ей каждый день ежечасно лжёт. Возможно. Возможно, притворяясь, что твёрдо шагая по земле, он счастлив, он лжёт ей. Мисс Райан всегда была женщиной проницательной. Солгать ей — что-то на грани реальности.       — Я не могу кататься на коньках.       — С каких пор?       — С тех самых.       — Ты боишься границ? Джек замер.       — Ты боишься бортов, верно? Частично развилась клаустрофобия. Такое бывает часто у фигуристов после травм. Это не страшно, тебе просто нужно встать на коньки и прокатиться. Можно даже держаться за бортики. Так ты прочувствуешь их и поймёшь, что у тебя много места вокруг. Я могу забронировать для тебя каток на вечер, и мы...       — Я не могу кататься.       Парень почти шипит, не выдерживая. Руки сжимаются в кулаки, а сам Джек смотрит вперёд, куда-то в пустоту, проглядывая незримое, что-то, что давно хотел увидеть, но что постоянно ускользает дальше, оставляя его ни с чем, с голой пустотой, стыдливо прикрывающейся туманом над озером.       — Почему ты захотел кататься?       — Было интересно. Весело.       — А потом?       Хоукинс прикрыл глаза. Каждый раз, когда он их закрывал на мгновение большее, чем нужно для обычного моргания, он видел каток. Видел Оливию, видел лица людей. Чувствовал холод, ветер. Слышал крики, хлопки, музыку, завывание воздуха в ушах, просящего притормозить, подождать, взять с собой. А ещё, самое главное — свободу. Как будто ты не чувствуешь своего тела, каждое движение заставляет тебя лететь по льду. Шаг, два, и лёд уже сам несёт тебя, режется, ранится, обиженно шипит на поворотах, когда взлетают мельчайшие его частички, на секунду ослепляя отражённым светом и красотой.       — Стало... необходимо?       — Как...       — Как воздух, как мать, как сердце.       — Я спрошу ещё раз — ты вернёшься?       Повисла пауза. Кажется, даже вороны, дерущееся за хлеб, подкидываемый маленькой девочкой, завёрнутой в зимнюю одежду, как в кокон, и истошно кричащие друг на друга на-вороньем, вдруг затихли, словно ожидая ответа, давя тишиной.       — Нет.

**Спустя шесть лет**

      – Зачем она тебе? – глухо спрашивает Джек, уже третий день наблюдая на Руби, что вновь и вновь пыталась выполнить простой, по сути, арабеск*.       — А что? – Мисс Райан беспардонно развалилась на скамье, закинув ноги на бортик и следя за девушкой краем глаза.       — Боже мой, да это пирожок на ножках!       Руби действительно не соответствовала нормам фигурного катания. Слишком полная, слишком неуклюжая, слишком плохо гнётся, слишком тяжело ей даются элементарные стойки. Слишком халатно относилась к внешности, слишком часто приходила как попало. Это было... слишком...       — Я думал, что ты следишь за репутацией клуба.       — Слежу.       — Тогда что это?       — Это моя чёрная лошадка, — голос женщины был насмешливым, но сама она была чрезвычайно серьёзна.       — Ты сейчас серьёзно? – насмешливо спросил парень.       — Я инвестирую в неё.       — И с каких пор ты инвестируешь в… — Джек запнулся. – Да я даже слов подобрать не могу.       — Но я же инвестировала в тебя, — хитрый прищур чересчур накрашенных глаз словно ножом проехался по спине.       — Помню, пришёл ко мне мальчишка лет семи. Весь побитый такой, в слезах, с замёрзшей соплёй. Сказал, что парни со двора побили, а мать вновь выгнала. Ещё помню, он в шутку ездил за мной в коньках, которые были ему велики и которые он плохо зашнуровал, пытаясь повторить фигуры, но только падал, расшибая нос, колени. Растяжка так себе, был хилым, не мог даже нормально стулья носить, координация ни к чёрту, да и в двух ногах своих разобраться не мог…       — Я, вроде, ещё не настолько старый, чтобы забыть своё детство, а ты не моя мамаша, чтобы слезливо его вспоминать, — прервал Хоукинс и даже немного дёрнулся от неожиданности, когда Руби вновь вскрикнула, грузно упав на лёд и подозрительно шмыгнув носом.       — А я бы поспорила. Во-первых, ты ворчишь похлеще старика, во-вторых, на всех твоих школьных фотографиях я, — с неким удовольствием отметила Райан.       — Если так хотела водиться с детишками, что не нашла себе мужика?       — Ты мой идеал, – тихо выдохнула женщина.       — Не понял.       —Так бывает, Джек. В молодости читаешь романы про суженных, которым предстоит встретится в будущем и прожить всю жизнь вместе, но судьба не так легка.       — Хочешь сказать, что всё это время ты меня тайно любила, но никак не могла признаться, так как не хотела рушить мой с Оливией надвигающийся брак? – с неким недоверием переспрашивает Хоукинс.       — Нет, я… — вдруг до Райан дошло, — Стоп, ты хотел сделать ей предложение?!       Крик мисс Райан сбил всех: девчонки-уборщицы в дальнем углу вдруг встрепетнулись, оглядываясь, Руби вновь потеряла концентрацию, плюхаясь на лёд, а сидящий в самом дальнем ряду и на самом дальнем месте пацан, который, видимо, прогуливает здесь уроки, кажется, впервые за час оторвал глаза от телефона.       Хоукинс обернулся, теперь прижимаюсь к борту поясницей.       — Да, хотел. Думал, что, если мы выиграем, обязательно, прямо там, на пьедестале, встану перед ней на колено. По-моему, почти все, кроме самой Оливии знали это.       — Я – нет… — удивлённо выдохнула женщина. Но неожиданно она вспыхнула:        — Ты действительно думал, что мне стоит узнать об этом их сплетен! Мог бы хотя бы мне об этом лично сказать! Неблагодарный сопляк. Я потратила на тебя свои лучшие годы! – Райан обиженно надулась и даже кинула в парня свою лежащую до этого рядом толстовку. Та благополучно приземлилась в лицо Хоукинсу и упала на руки.       В ответ же Джек лишь пожал плечами.       — Ну, это всё равно не то, — вновь тихо начала Райан. – Просто, понимаешь, не любовь – смысл всего на свете, а человек. Как говорилось в «Солярисе» : «Человеку нужен человек». Как же глупо в этом признаваться… — выдохнула Райан, опуская взгляд и зарываясь руками в волосы.       — Я не нашла свою любовь. Все мужчины мне противны, девушки не привлекательны. Я просто… Я просто рождена, чтобы быть свободной, это нормально. По крайней мере, я смирилась. И ты единственный человек, с которым я хотела прожить всю жизнь. Без секса, поцелуев, ласк и приторно-противных сюси-пуси. Я просто хотела, чтобы ты был рядом…       Повисла тишина.       — Прости…       — И это всё, что ты можешь сказать мне после того, что я тебе рассказала?! – вновь воскликнула мисс Райан, но теперь уже тише, не отвлекая всех от своих дел.       — А что тебе нужно? Чтобы я бросил всё и сел рядом с тобой на эту долбанную скамейку? – тоже чуть повысил тон Джек.       — Я… Я не знаю, Джек, — голос Райан вновь успокоился.       — Я буду рядом, слышишь. Но и на расстоянии одновременно. И если ты попробуешь притянуть меня ещё ближе, то я уйду, — тихо ответил Хоукинс, искренне не понимая, что ему делать.       Мисс Райан для него действительно было как мать. Но между ними не романтические чувства, когда не можешь дышать без своей пары, не семейные, где ты просто приживаешься с человеком, а что-то иное. Эта женщина была просто одинока, и могла чувствовать себя полноценно только рядом с Джеком, не с сыном, не с любовником, не с мужем, даже не с другом. Просто рядом. Просто с Джеком. С его скачками настроения, его болью и его радостью. Она любила ненавидеть его, она любила дружить с ним. Она просто любила Джека. Без пошлости, без вульгарщины. Не как в книгах. Не как тело любит тело, а как человек любит человека.       — Я теперь даже не знаю, что сказать, — между тем вбросил Хоукинс, когда пауза между ними затянулась.       — Неловко теперь, да? – с неким сожалением хмыкнула женщина.       — Зачем ты вообще спустя столько лет об этом рассказала?       — Потому что ты такой же, Джек.       — С чего ты взяла?       — Чувствую, — отмахнулась Райан.       — Я не привык доверять чувствам.       — Опять же из-за Оливии, да? – с насмешкой протянула Райан. – Она травит тебе жизнь даже спустя шесть лет.       — С чего ты это взяла?       — Просто знаю, Джек. Просто знаю…