Глава 4. «№6905. Дело с промокшей туфелькой (продолжение)»
31 октября 2018 г. в 11:04
***
Было четыре часа пополудни, и Мария Дмитриевна завела пансионерок в круглую залу, где терпеливо ожидающий Штольман сидел у кафедры на маленьком стульчике. Гимназистки молчаливым гуськом прошли вдоль амфитеатра и дисциплинированно уселись на скамеечки между колонн. Они по-школьному, как учили, сложили руки на коленях – и в зале повисла значительная тишина. - Девочки! – ударом колокола вознесся под купол набатный голос Марии Дмитриевны. Она возвышалась над ними своим дородным телом и тем добавляла строгости моменту, – вы все уже знаете, что у нас случилось страшное: пропала Шамханская Лида… Для ее поиска из Сыскного отделения к нам в помощь прибыл г-н Штольман. Яков… эээ… - Яков Платонович. – назвав свое имя, он поднялся со стульчика и вышел в центр. Двенадцать пар девичьих глаз устремились на него с волнением и затаенной тревогой… Он вдруг оробел, но с навсегда вбитой в позвоночник кадетской привычкой «вытянулся во фрунт», и даже подбородок вздернул. - Верно, Яков Платонович, - продолжила инспектриса. – Он задаст вам важные вопросы. Вы же отвечайте без утайки, барышни, так словно вы перед Отцом небесным! – она торжественно подняла пухлый палец. – Мисс Хорнстон временно отстранена от своих обязанностей, и на время разбирательства я стану сопровождать вас всегда и везде. – при этих словах девочки нестройно охнули, а малышки опустили головы: их любимый английский ангел теперь не сможет им помочь… – И знайте: репутация нашей гимназдии... - собралась продолжать Мария Дмитриевна. - Благодарю Вас. – сделав к ней быстрый и точный поворот, прищелкнул каблуками Штольман. – Я прошу пройти к кафедре… мадемуазель Александру Озерову. Испуганная рыженькая Сашенька стремительно поднялась и, беспомощно оглянувшись на инспектрису, пошла, куда приказали. Девочки проводили ее глазами… Яков всем гимназисткам задавал три вопроса: - просыпались ли Вы ночью? - делилась ли Лида планами побега? - не замечали ли Вы тайной переписки? и – тщательно следил за реакцией. «Читайте язык тела, – как-то научил его Путилин, – тело не молчит и вещает правдивее слов». И Яков читал, хотя ему было и нелегко – оттого, что девушки смотрели во все глаза, а глаза у них были… взволнованные, пристальные, с горячими угольками зрачков. Стоп. – строго сказал себе Штольман. Он на службе, и все, кроме дела, должно быть отодвинуто на дальний план. Инспектриса тоже следила зоркой птицей, и Яков вознамерился держаться сухо и деловито. Он вынул записную книжку и поднял карандаш. Саша Озерова вела себя довольно нервно, отвечала сбивчивым шепотом и непрестанно вытирала ладони о фартучек. На все три вопроса она произнесла тихое: «нет» и, совершенно несчастная, пронзила его синими глазами, полными прозрачных слез. Он вздохнул и записал: «Саша. Что-то знает. Расспросить». Следующей он вызвал Нелли Извицкую, недавнюю лучшую подругу Лиды. Нелли отвечала чуть манерно и держалась с ненужным вызовом. Устремив на него в упор зеленые презрительные глаза, она монотонно перечислила три «нет», прибавив в конце: «…не нужны мне ее откровения». Он спросил еще: - Почему Вы поссорились с Лидой? - Мне не хочется отвечать на этот вопрос. - А придется. Так почему? Она смерила его взором от макушки до пояса и, медленно разлепив губы, процедила: - Эта личность перестала меня интересовать. - Хмм, она Вас чем-то обидела? - Меня? – Нелли как будто задумалась. – Нет, право… вряд ли обидела. Просто на ней свет клином не сошелся. - Но ведь еще недавно… - Меня сильно увлекла математика. – гимназистка вдруг усмехнулась и, внезапно наклонившись к нему, опалила опасной, слегка неуместной, интимностью, - В... вы… любите математику, Яков Платонович? Словно какой-то стальной стержень зазвенел внутри Штольмана, и велел немедленно пресечь вольности: - Сейчас речь не обо мне, мадемуазель Извицкая. Скажите, Лида ходила куда-то? Куда запрещено? Я знаю, что у нее туфли испорчены… и не только у нее. - Ах, это… - Нелли секунду подумала, а потом беспечно махнула рукой, - мы всем пансионом как-то выпросились погулять в Румянцевский сквер, с неделю назад. Некоторые из нас принарядились, надели туфельки... но это было зря – мы попали под дождь. Шамханская вымазалась в траве, а я наступила в лужу. Не придавайте значения! Штольман потянул время и сделал вид, что записывает. - А знаете, господин следователь... – вдруг понизив голос, пробормотала Нелли. – Мы могли бы и с Вами погулять в сквере, он совсем рядом, в конце этой линии! – и вновь усмешка мелькнула в ее зеленых глазах. Гимназистка явно заигрывала с ним, но выглядело это так неестественно, что он поморщился. - Гуляю я всегда с невестой, но благодарю. – и неумолимо продолжил. – А за что Вы полюбили математику, мадемуазель Извицкая? Нелли мигом откинулась назад, как отхлынувшая волна, и досадливо поведя глазом, равнодушно бросила: - За то, что она совершенна. «Нелли. Подозреваю.» - вывел на листке Штольман. Дальше подошла Юлия, и, словно не услыхав вопросы следователя, сразу заявила: - Лида в своих нынешних приключениях виновата сама. – и демонстративно сложила руки на груди, изобразив на лице неприступную гримаску. - Подождите, почему Вы думаете, что это приключение? А если ее уже нет в живых? Юлия оторопела, вспыхнула, как застигнутая врасплох, и поспешно отвечала: - Я ничего не знаю, господин Штольман. Я крепко спала, и совершенно ничего не знаю об ее секретах! Он внимательно взглянул ей в лицо. Юлия устремила на него столь же внимательный взгляд и… склонила упрямую голову. Он видел, как ее строгие губы предательски задрожали, и как она изо всех сил стискивала их. Он еще поспрашивал ее, но более ничего не добился, - присутствие других очевидно не делало ее красноречивой... «Юлия. Поговорить наедине». Лия оставила впечатление спокойной личности, у которой ясно на душе, но которая глубоко внутри очень переживает. Она была грустна, и старательно, с легким южным акцентом отвечала: - Н-нет, я ничего не слышала, это странно, правда? Ведь я спала рядом! Как такое могло случиться? - Вы знали что-нибудь об ее планах? - Н-нет, - с запинкой сказала Лия, - ничем определенным она со мной не делилась. Мы и говорили с Лидой мало, она всегда была занята… - Что-то можете добавить? - Н-нет. Н-не сейчас… - Я Вас понял. – сказал Штольман. «Лия. Что-то желает рассказать». – записал его беглый почерк. - Мадемуазель Надя и мадемуазель Полина, прошу вас… - он повернулся к младшим девочкам, и Юлия легонько подтолкнула их. Мышки, взявшись за руки, с огромными от страха глазами, подошли к Штольману. Девочки заметно нервничали и постоянно оглядывались на Марию Дмитриевну. Та смотрела круглым темным взором и походила на грозного филина, охраняющего свою территорию... Якова больше интересовали показания Полины, но вызвал он, конечно, их обеих. - Скажите, барышни, вы что-нибудь видели прошлой ночью? Они нестройно, друг за другом ответили «нет» на все вопросы, и он с жалостью отпустил их. «Полина. Пока неясно». Пора было завершать. Он уже понимал, что при общем собрании и давящем присутствии инспектрисы он сверх узнанного ничего не добьется. К тому же, пора было допросить коридорного.***
Он разыскал нерадивого служаку в комнатушке при входе. Тот, укрывшись шинелькой, полулежал на клеенчатой кушетке и, помятый и грустный, ожидал приговора. Утром, едва он проспался – директриса самолично выгнала его со службы, но велела оставаться на месте и дожидаться следователя. Увидев вошедшего Штольмана, малый вскочил, вытянул руки, однако покачнулся – и его усы обвисли виновато… - Что ж ты, брат! – спросил его Штольман. – Проспал беду? Как теперь отвечать-то будешь? - Как бог свят, не знал! Не хотел! В час ночи я был крепко выпимши и не видел, как прошла барышня, ей-богу, не видел. - Всегда на службе выпиваешь? - Быват, Ваш высокоблагородие. – повинился нерадивый коридорный. – По ночам-то, я думал… греха большого нет! Ведь спят все в девишнике-то? - Так потому и пить нельзя, что в девишнике служишь! – Яков вдруг сильно разозлился и с сердцем выругался: – Дур-рак! - Не велите казнить, Ваше высокоблагородие! – возопил служака и навел на Штольмана умоляющие очи. - Бери выше, теперь тебе только император поможет. - со злостью ответил пропойце Штольман и вышел из каптерки. Толку от дежурного не было… Через четверть часа его пригласили на трапезу, и в молчаливой и строгой тишине, после краткой молитвы, все они: Яков, пансионерки, и устроительницы – отполдничали в столовой. К шести вечера нарочный доставил с Офицерской срочную иркутскую телеграмму:***
В восемь с четвертью в столовой подали ужин. После ужина Яков настоял на еще одном разговоре с некоторыми девочками в библиотеке. Как ни рвалась инспектриса Мария Дмитриевна Дурново надзирать беседу – Яков не разрешил. Первой он вызвал Лию, памятуя о ее тихом намеке. И не ошибся: девушка аккуратно вынула из кармана фартучка и протянула ему письмо. Небольшой лист бумаги, сложенный пополам, на котором уверенным кряжистым почерком было написано: «Моя несравненная Лидия Васильевна. Как давний друг Вашего отца, призываю подумать еще раз. Если Вам хотя немного дорог отец, то заклинаю одуматься от глупых зубрежек, возвратиться в Иркутск и принять мое предложение о замужестве. Этим Вы спасете и отца, и свою юную жизнь. Я обеспечу Вам самое безбедное существование. Со мною Вы будете царицей. Неизменный друг Вашей семьи, М.С. Рогов, купец 1 гильдии». - Где Вы его нашли? - В книге Лиды… - грустно произнесла Лия, - уже месяц назад. Я попросила у нее учебник, и оно просто выпало… – на глазах Лии закипели слезы. – Я не удержалась: каюсь, я согрешила, я прочла его! Я так не хотела, чтобы она огорчалась… И оставила письмо у себя, а потом просто забыла... - Хорошо, что Вы вспомнили. – утешил ее Яков. – И хорошо, что нашли… Не вижу в том большого греха. Спасибо, мадемуазель Лия, Вы можете идти. Лия незаметно вышла. Следующей в библиотеку пришла Саша. - Вы плохо засыпаете, мадемуазель Озерова, - приступил он без обиняков. – Я знаю по себе: при таком чутком состоянии раздражает каждый шорох. А ум цепляется за каждый звук. Вы должны были что-то видеть или слышать. – и он тяжело и строго посмотрел на нее. - Я… Я не хочу никого подвести! Ни девочек, ни гимназию. – склонив лицо, тихо ответила Саша. - Я здесь для того, чтобы помочь гимназии выстоять перед возможным общественным осуждением. Чтобы помочь Лиде. И – чтобы не уволили мисс Хорнстон. – веско сказал Штольман. - А ее могут уволить?! – воскликнула Сашенька и ее синие глаза наполнились слезами. - Да. Притом обвинив ее в пропаже Лиды. Мисс не сможет больше преподавать, по крайней мере в России. - Ах нет! Она же для нас как мама… – Сашенька поднесла ладонь к лицу. – Мисс Хорнстон – сущий ангел на земле, как можно ее обвинять?! Она не заслужила… – и слезы пролились из ее глаз и закапали на платье. - Тогда помогите ей, Саша. - Да… - судорожно выдохнув, сказала девушка. – Да, непременно. Она подумала. – Я долго не засыпала в тот вечер, только дремала. И, знаете, я слышала, как далеко заполночь в умывальне спорили старшеклассницы. Лида и… - Нелли? – быстро спросил Яков. - Что Вы. Нет, не Нелли... Это была Юлия. Яков вскочил, отвесил поклон, и быстро вышел. Он нашел Юлию в передней девичьей спальни: вместе с подопечными мышками она чистила одежной щеточкой их пелеринки, и улыбалась. Увидев Якова, Юлия выпрямилась, положила щетку и спросила: - Вы за мной? - За Вами, мадемуазель Подлесновская. Пойдемте, поговорим. - В библиотеку? - Это зависит от Вас. Или сразу в кабинет г-жи Спешневой или в библиотеку, - и он выжидающе посмотрел на нее. - В библиотеке будет удобнее. – спокойно, после паузы сказала Юлия и, погладив по головке Рослюшу, вышла к коридор. - Юлия, Вы должны рассказать мне правду. – снова заняв одно из зеленых кресел библиотеки, строго промолвил Яков. – Может быть от этого зависит жизнь Лиды. - Лида, если и подвергается опасности, то совершенно по своей беспечности и недомыслию. – повторила свой вердикт непримиримая девушка. – Она нарушала правила, должные защищать учениц от опасностей этого мира. Мы девушки юные, еще неопытные в различении зла, и для нашего блага существует дисциплина... - Мы не знаем, что именно заставило ее уйти ночью. И все же, Юлия, Вы ведь спорили с ней тогда. У меня есть свидетель. Расскажите мне все. Юлия тяжело вздохнула и нехотя проговорила, нахмурив тонкие брови: - Это было не в первый раз. - Что?! – воскликнул Штольман. – Она уже выходила ночами? - Да! – с нажимом сказала девушка. – Она стала выходить в марте. Я говорила с ней, убеждала, я грозилась нажаловаться Марии Петровне… Бесполезно. Лида – очень своевольная, если что решит, делает не оглядываясь. Той ночью я дала ей последний шанс. Я отобрала у нее платье и ботики в умывальне – просто вырвала их из ее рук, когда она собралась переодеться, и упрятала на дно своего сундука. Она легла в постель, но и я тоже!… – воскликнула старшеклассница с неподдельным отчаянием. – Я думала, она не пойдет… не посмеет выйти в одной рубашке! - Вы ошиблись, Юлия. Но и я тоже… - эхом пробормотал Яков, словно про себя. – Ведь она выходила… к кому же она выходила? И вновь обращаясь к девушке, Яков резюмировал: - Спрятанное платье не могло бы остановить ее, для Лиды это была сущая мелочь. Она надела бальные туфельки, накинула пелерину и вышла, когда Вы уснули. - Я не заметила этого! Мне так жаль! – голос старшеклассницы вдруг налился близкими слезами и завибрировал. – Почему, ну почему она просто не могла быть как все?! Нам выпал редкий шанс стать образованными женщинами Петербурга, поступить на Высшие курсы! Почему она не ценила этого? - Может быть, и ценила, просто не так, как Вы предполагаете… - сказал в сильной задумчивости Штольман. И, помолчав, спросил: – О ее уходах больше никто не знал? Мисс Хорнстон? - Не подозревала. - А как же Нелли? Ее верная подруга? - Они очень поссорились пару месяцев назад. Нелли даже поменялась кроватью с Лией, чтобы разъехаться с Лидой. Думаю, она не знала… - И еще вопрос: Лида получала какие-то подарки? Милые или, напротив, дорогие безделушки? Я осмотрел ее тумбочку и нашел всего лишь несколько бутоньерок. Ни писем, ни лент, ни серег… - Да! – оживилась Юлия, – У нее было много прелестных вещичек, их регулярно присылал отец. Правда в последнее время что-то редко… - Юлия на секунду задумалась. - О, она любила раздавать подарки девочкам, вероятно, поэтому ее тумбочка пустовала. – и все же тепло улыбнулась. – У нее была одна дорогая брошь, очень дорогая брошь с синим граненым камнем и отделкой из бриллиантов. Нам всем она очень нравилась. - И где теперь эта брошь? - Ах, это как раз последний Лидин подарок подруге! Лида сделала гравировку и подарила украшение. Нелли носила ее почти не снимая – прятала под фартуком. Иногда ее ловили и очень ругали. – и Юлия снова улыбнулась. Но Якову пришлось вернуть ее к грустной действительности: - Больше Вы не просыпались той ночью? - О, нет. Я так расстроилась из-за этой сцены с Лидой, что даже к Рослюше не встала – заснула как убитая. – и затем пояснила, – я встаю к Рослюше порой, ей иногда снятся страшные сны, и я ее проведываю. - Благодарю Вас, Юлия. - Вы найдете ее? – внезапно потеряв строгость, она обдала его взволнованностью и теплом, – я бы хотела помочь ей, объяснить… Как бывают опасны для юных девушек ночные сумасбродства. - Я постараюсь, барышня, я сделаю все, что в моих силах. А сейчас… не могли бы Вы привести Вашу маленькую подопечную, которая проснулась ночью? - Зачем? – Юлия снова насторожилась и обрела свой прежний строгий вид, – мышка и так плохо спит, она боится чужих. Зря я об этом упомянула… - И все же я настаиваю. Юлия, я прошу Вас, приведите Полину, мне нужно узнать – что ей приснилось. Девочка могла что-то видеть… Это очень важно. Юлия нахмурилась и вышла. Вскоре они пришли. Рослюша смущалась, жалась к старшекласснице и почти плакала. - Простите меня, милая барышня… – как можно теплее произнес Яков. – Нужно помочь Лиде, она сейчас в беде. Скажите, Вам снятся по ночам плохие сны? - Снятся… – прошептала девочка. - Что Вам приснилось в ту ночь, когда Лида пропала, Вы можете вспомнить? - Неет, я не хочу! Юлия! – воскликнула мышка, и слезы градинками покатились по ее щекам. - Рослюша, послушай меня, милая, – присев перед ней, Юлия обняла девочку за худенькие плечики и заглянула прямо в глаза, – я подарю тебе все свои ленточки, и всю неделю стану отдавать свое полдничное печенье. Прошу тебя, прошу, не бойся и расскажи господину Штольману – что ты видела. - Я… – Рослюша обернулась на Якова, – я видела страшную черную женщину, она кралась ко мне и протягивала руки! Я громко заплакала и села… и… я видела Нелли. – она вдруг в удивлении замерла, – она стояла возле кровати, должно быть, я разбудила ее? Но она не подошла ко мне. - Куда она шла? Как выглядела, любые детали, мадемуазель Полина! - Вероятно… в уборную? Она… она была в пелерине! – вдруг воскликнула Полина, – зачем ей пелерина ночью? Ах, Юленька, я была так напугана, и очень, очень хотела спать. Я отвернулась к стене и заснула. - Благодарю Вас, барышня, от имени столичной полиции за проявленную храбрость, –очень серьезно произнес Штольман. Полина сильно засмущалась, а Юлия улыбнулась, и они вышли за дверь. Нелли вошла с независимым видом и стала напротив сидящего следователя. - Присаживайтесь. – пригласил он ее, но Нелли не двинулась. – Вас видела одна из девочек. Той ночью. Одетой. Старшеклассница скривила губы, и какое-то неуловимое движение мелькнуло на непроницаемом лице: - Должно быть, маленькая Росликова? Она часто хнычет по ночам, и будит меня с тех пор как, я переместилась… Все время видит сны. - Мадемуазель Извицкая. Зачем Вы выходили? – кратко вопросил Штольман. - Я не выходила, господин следователь, ей померещилось. Но я все расскажу Вам. Хранить тайну далее бессмысленно. Я знаю, где Лида. И ей нужна помощь.***
Штольман распахнул дверь подъезда доходного дома и побежал наискосок, не разбирая пути, к мозаичным мастерским Академии. Было уже поздно – полночь заливала темнотой тихую улочку. Опаловое высокое небо мая давно погасло, и в окнах не мелькали отблески огней. Это была последняя неделя накануне белых ночей, и громады домов еще довлели каменными великанами, и еще удлиняли тени под зеленью фонарей... Улица спала, и только подковы Штольмановых сапог цокали по булыжникам металлическим стуком: «тук-тук… цок-цок». Через минуту он добежал до здания мастерских – высокие окна неясно темнели. Яков постучал и разбудил сторожа. Заспанный бородатый старик недовольно пробурчал: «ходют тут всякие…», но помощник следователя Сыскного отделения настойчиво убедил недовольного не терять драгоценных минут, и срочно указать ему деревянный флигель в самой глубине Академического сада. Сторож послушался, прихватил фонарь, и они вдвоем почти наугад пошли по мягкому озеру травы, задевая кусты и деревья, в которых вспархивали и перекликались чудесным посвистом ночные птицы. Штольману уже начало казаться, что они ходят бестолковым зигзагом, и старик просто забыл дорогу, когда вдруг заметил темный силуэт домика по горевшему огонечку. Под неясными ветвями темных деревьев, будто под шатром, притаился маленький деревянный домик с уютным оконцем – это за кружевной занавеской горела теплым светом керосиновая лампа. Штольман отпустил старика и распахнул незапертую дверь. В маленькой комнатке, набитой мольбертами, подрамниками и свернутыми холстами, тесной до невозможности, стоял круглый стол со скатертью, пара стульев, а в углу громоздились неструганые полати: с бутылями, тюбиками и щетинистым взводом кистей. В другом уголке скромно ютилась кровать. Чудесная девушка с красиво очерченным и немного напряженным лицом, завернувшись в струящуюся парчовую драпировку, неподвижно позировала перед мольбертом. Прозрачное декольте на гладкой матовой коже, тонкие ключицы, изысканный излом бровей над задумчивыми глазами, – все дышало в ней живою тайной юности и силы. Густым валом забранные надо лбом волосы украшала кокетливая бархотка с перышком. Это, несомненно, была Лида Шамханская, пропавшая красавица пансиона. Молодой, совершенно увлеченный работой художник лет 20-ти с опавшими на лоб прядями темных волос и в перепачканной красками белой блузе, писал ее портрет на большом холсте. Подрамник, и козырек над портретом были облеплены зажженными свечами. Увидев Штольмана на пороге, Лида резко вскочила, так что парчовая ткань опала с ее плеча, открыв прелестное шелковое платьице, и испуганно воззрилась на вошедшего. Юноша обернулся и с немым вопросом также уставился на него. Штольман коротко поклонился. - Вы Лида Шамханская, гимназистка из училища госпожи Спешневой? - Да, – пропел ее текучий голос, – Вы кто? - Разрешите представиться, помощник следователя Петербургского Сыска Яков Штольман. Меня спешно прислали на помощь устроительницам школы – разобраться с Вашим исчезновением. Я весь день ищу Ваши следы, Лида... Вас ищут, о Вас беспокоятся. Вам следует тотчас же вернуться со мной в пансион. - Я никуда. Не пойду. – просто и твердо отвечала девушка, так словно бы она давно готовила этот ответ. - Лида не может вернуться в гимназию, она будет опозорена, а я этого не допущу. – выступил из-за мольберта художник, заслонил собою девушку, и взглянул на Якова со спокойной ясной силой. - С кем имею честь? - Неклассный художник Академии, студент выпускного курса Андрей Латышев. Привычным жестом он стал вытирать ладони о тряпицу, и Штольман заметил, что он совсем не нервничал. Вообще, эта парочка выглядела так, будто между ними все давно решено, и Яков явственно ощутил, что во флигеле царит полное доверие и покой. С теплым сочувствием к этому спокойному раю в деревянном шалаше сыщик помолчал, потом вздохнул, и сказал: - Я знаю о Вашем отце, Лида. И о купце, выдавшем себя за нотариуса, знаю, и о его деньгах за второе полугодие. Девушка вспыхнула, ее красивые ноздри чуть изогнулись, и она выпалила: - С господином Кричагиным покончено! Я – невеста Андрея. На Петра и Павла мы собираемся обвенчаться. - Мы не желаем зависеть ни от чьих денег, господин следователь, поймите. – все так же спокойно и веско произнес Андрей. – Мы заслужим нашу самостоятельность трудом и терпением. Лида окончит гимназию… - Мы будем работать. Много работать! – ободренная девушка встала рядом с женихом, плечом к плечу, и горячо произнесла: – Мы хотим самостоятельно решать свою судьбу. Что меня ждет в Иркутске? Продажа старику за папенькины долги? Нет! Этому не бывать. Я сама себя обеспечу. Мы обеспечим. Я буду преподавать… Андрей писать на заказ… мы все решили! И тогда на будущий год я смогу закончить первый класс, не здесь, так где-нибудь еще, хотя эту гимназию и жаль… я могла бы поступить на Высшие курсы... У нас вся жизнь впереди, – вдруг одним движением Лида обернулась к Андрею, и лицо ее озарилось… – Наша жизнь. Они совершенно одинаково взялись за руки и взглянули друг на друга. Штольман ощутил, как в этот миг завибрировал воздух, и кроме них двоих, как будто никого в комнатке не осталось, да что в комнатке – в целом мире – они искренне, в один миг позабыли о госте. Он позволил им помолчать, но вскоре напомнил о себе: - Это благородно, и заслуживает уважения, мадемуазель Шамханская… Но Вы не сможете скрываться здесь долго. Вы еще несовершеннолетняя, барышня. Вас скоро увидят, и скандала тогда не избежать… Я предлагаю другую вариацию: в гимназии пока никто ничего не знает. Ни об отце Вашем, ни о щедром купце Кричагине, - никто, кроме Нелли. Но я никому не сказал, и Нелли не сказала… Вы можете вернуться в школу вместе со мной, в том же качестве, что и два дня назад, и закончить учебный год. Вы перейдете в первый класс, а за лето у вас обоих найдется время подумать. Услышав про Нелли, Лида вспыхнула радостью и облегчением. Они с женихом переглянулись. - Ну, тогда… - протянул художник, - я сам провожу ее тотчас же. Она вернется в том же качестве – обещаете? Лида не будет оскандалена? - Я обещаю вам: все ограничится выговором. Я поговорю с устроительницами, им сейчас крайне невыгоден общественный скандал, им бы год благополучно закончить. Уверен, что смогу убедить директрису позволить Лиде доучиться. Скандала не будет. Тут Якову пришла еще одна мысль и он оживился: - Я скажу, что нашел Лиду в поезде! Скажу, что она все же собралась поехать в Иркутск – сдаваться в плен, то есть замуж… - и негромко рассмеялся. Муза и ее художник рассмеялись следом. - Хотите чаю? – вдруг спросила Лида, она даже зарумянилась от облегчения и стала чудо как хороша. - У нас с Андреем водятся пряники! - Спасибо большое, но я спешу... – с легкой грустью отвечал Яков. – Мосты вот-вот разведут. И уже собираясь уходить, когда молодая пара провожала его до двери, он спросил: – Ааа позвольте узнать… Чем же все это время так разит из угла? – и указал на затемненную нишу, заставленную рулонами. Художник рассмеялся: - Ах, это… Простите за вонь! Это наш «паутинный» угол. Он давно зарос тенетами, и я храню… хранил там большую бутыль с олифой, пока ее прошлой ночью не разбили. - Паук, питающийся красками? – весело пошутил Штольман. - Можно и так сказать, – блеснул ответной улыбкой Андрей. – Мы с Лидой два часа собирали эту пакость, но она все равно впиталась в половицы. И они оба расхохотались. - Теперь будет источать неделю, но это пустяки! – воскликнула Лида. – Мы привыкли. Яков почему-то совсем не удивился тому, что для влюбленных и запах олифы казался изысканным ароматом. Рассталась троица лучшими друзьями, довольными принятым договором. Штольман спешил: до развода Благовещенского моста оставалось меньше часа, а ему очень хотелось попасть домой. Попить чаю в тихой ночи, переодеться, немного поспать… Ранним утром нужно было возвращаться в гимназию.***
Когда блистающим ранним часом Яков въехал в странно изменившуюся 2-ю линию, у него от предчувствия беды мгновенно захолодело нутро. Улицу перед Академическим садом наполняли встревоженные зеваки и городовые. Возница лихо остановил пролетку у входа в мозаичные мастерские, и одним прыжком Яков выпрыгнул из пролетки. Среди зевак он заметил давешнего сторожа и быстро обратился к нему: «что стряслось?». Тот растерянно заморгал и только развел руками: «бяда, Ваш блахородие». Яков махнул рукой, вбежал в ограду и показал городовому документ. Его пропустили. Он прошел щебечущим майским садом в тенистый восточный уголок – туда, где всего несколько часов назад он беседовал с юными влюбленными, и где теперь участковый пристав Еремеев, бывший тут за главного, проводил осмотр места. Участковый строго спросил Штольмана, кто он таков. Яков представился по всей форме, кратко изложил свой интерес, и его допустили к осмотру флигеля. Они были там – смелая гимназистка Лида Шамханская и молодой, подающий надежды художник Академии Андрей Латышев. Они лежали у подножия мольберта, голова к голове, юные и бледные, и рука Андрея в просторном рукаве белой блузы как бы прикрывала невесту… В теле каждого было по нескольку пулевых отверстий, окровавленных и обожженных темным порохом... Всё в нищей комнатке художника было разгромлено: на полу, испятнанном пастозными масляными кляксами, валялись разбитые бутыли. Рамы расколоты, в холсты вмяты осколки горшков, обрывки тряпиц повсюду. Следы борьбы явственно читались в этом хаосе, и Яков вдруг с горькой гордостью подумал, что Андрей и Лида не из тех, кто сдается без боя... Невыносимо разило едким скипидаром, который перекрывал тот, милый и смешной запах олифы, благоухавший ночью. Но влюбленную пару больше не тревожило земное, они просто молча лежали – два юных создания, жаждавших самостоятельности, свободы и любви. У Якова дрожали губы. Он стиснул их до боли, и склонился над телом Андрея. Поднял с его груди окровавленную записку. Печатными буквами с сильным наклоном влево было выведено:«Господин Поставщик. Если Лида все еще дорога вам, если вы хотите побороться за ее сердце, тогда приходите ночью в деревянный флигель при конюшне в Академический сад. Там она встречается с юным любовником. Она всегда лгала вам! И будущей ночью она опять будет с НИМ».
При свете яркого утра, щедро льющегося из окна, с чувством непоправимой потери, едва сдерживая жар колючих слез, он осмотрел труп юной музы. То же шелковое платьице, дивные распущенные волосы, беззащитная ступня, затянутая в чулочек... Одна бальная туфелька все еще была на Лиде, другая – валялась рядом. Он поднял когда-то белую, а теперь вымазанную в пятнах краски, израненную осколками и борьбой девичью туфельку, и бегло, почти машинально осмотрел ее. Неожиданно он разглядел, что на внутренней стороне перепонки было четко выведено чернилами: Лида Ш. Оказывается, гимназистки свои туфли подписывали! Как же он не знал? Ну конечно, ведь они совершенно одинаковые, и для удобства… Он внезапно заторопился, взволновавшись предчувствием. Уже на выходе он так же машинально заглянул в «паутинный» угол, где среди обрушенных рулонов валялся Лидин потрет. Картина была варварски изрезана, и он покачал головой. Но не это привлекло его острое внимание: в милом «паутинном» углу, который ночью был так темен, что и разглядеть было нельзя, на полу виднелось то огромное, неровное и – истоптанное каблучками маслянистое пятно… Пахло олифой. Пятно, каблучки! Он сорвался с места. Выбегая из флигеля, он почти ударился в широкую грудь входившего пристава. Тот немного удивился, но доложил: - Вот, Ваш благородие, нашли в кустах. Здесь – под окнами. И протянул синеющую гранями, почти черную брошь, изумительно оплетенную мелкими алмазами. Яков взял в ладонь прохладную круглую льдинку и перевернул ее – на глянцевитой изнанке было выгравировано: «Дорогой Нелли в память о нашей дружбе. Лида».***
Штольман взлетел по лестнице на второй этаж, пронесся мимо пустующего стола коридорного, мимо библиотеки, комнат учительницы, и распахнул дверь в спальню пансионерок. Через пролет прихожей он увидел, что несколько девочек мирно занимаются досугом. Увидев его, они побросали рукоделие и книги, и присев в реверансах, нестройно поприветствовали его. Он обернулся к калошнице, перетряхнул туфли, нашел ту, запятнанную, и выхватил ее из ряда других. На туфельке по-прежнему растекалось некрасивое, до конца не просохшее маслянистое пятно... и каблучки тоже были измазаны. Он приблизил туфельку к носу: так и есть – тот самый резковатый и смешной запах олифы из мастерской художника. Плохо слушающимися пальцами он расстегнул пуговку на перепонке и отвернул изнанку: знакомыми печатными буквами с сильным наклоном влево на ней значилось «Нелли И.». Вынув окровавленную записку из внутреннего кармана, он сличил почерк: да, это были те же наклонные печатные буквы. - Нелли… Где Нелли? – прокричал он отрывисто и гневно, потрясая белой испачканной туфелькой. Гимназистки жались у него за спиной растерянным облачком. - В библиотеке она… – тихо ответила Юлия. – На переплетном уроке… Штольман ринулся в коридор, разметав на бегу полы незастегнутого сюртука, и девушки тоже почти бегом ринулись за ним. Каблучки их рассыпали по коридору мелкий гороховый дробот. Так они вместе ворвались в библиотеку… Афанасий Иванович, сидевший против нескольких учениц, неспешно промазывал кисточкой корешок и показывал, как правильно наклеивается каптал. Девочки обложились шкурками разобранных книг и увлеченно сопели над работой. Заслышав шум, учитель поднял подслеповатый взор поверх толстых линз на вошедших и замер с кистью в поднятой руке. - В чем дело, милейший? – спросил он у Штольмана. – Что-то стряслось? Штольман молча шагнул вперед. Нелли, сидевшая как раз напротив двери, побелела как мел…***
- Вы были там! – сиплым от едва сдерживаемой ярости голосом Штольман хлестал, словно плетью, воздух в кабинете госпожи Спешневой. Он метался из угла в угол, а за столом, онемев от жутких событий этого дня, и от причастности к ним Нелли, замерли статуями устроительницы. – Вы были той ночью в саду Академии! – крикнул Штольман. – В ночь, когда сбежала Лида. Вы стояли в темных кустах прямо под окнами флигеля, в котором жил Андрей. Туда пришла Лида после часу ночи. Вы следили за нею. За ними. Для чего? Нелли Извицкая сидела на стуле возле стола, сгорбившись, не касаясь спинки, а ее пальцы скручивали край фартука в безумный комок... Нелли молчала. Мария Петровна и Мария Дмитриевна переглянулись. Директриса вышла из-за стола и встала перед ученицей. - Мадемуазель Извицкая. – дрожащим, но не предвещавшим ничего хорошего тоном произнесла госпожа Спешнева. В ее голосе полыхнули близкой грозой скандальные молнии. – Извольте отвечать правду. Нелли подняла угрюмое лицо, в котором не осталось ни кровинки и, сузив глаза, глянула на Якова: - Вы не сможете это доказать. – сказала она размеренным голосом. Мария Дмитриевна ахнула, и прижала пухлую ладошку к румяной щеке. Штольман вплотную подошел к Нелли, выставил туфельку, и рявкнул: - Вот это. Она – Ваша? - Моя. И что же? - А то, что эта туфелька была в позапрошлую ночь в мастерской флигеля. Вы ее вымочили там, а вовсе не в луже сквера неделю назад. Вы разбили бутыль с олифой, и Андрей и Лида долго потом убирали ее. Они были излишне благородны, и не рассказали мне о Вас. Но это неважно, я все равно догадался: огромная лужа этой жидкости вся истоптана Вашими каблучками! Это Вы – топтались там, и посадили на туфлю пятно. Но главное – запах. Этот растворитель ни с чем не спутаешь. - Вы нюхали мою туфлю? – с презрением спросила Нелли. - Не просто нюхал. Я ее читал! – и сунул перепонку с буквами прямо ей под нос. Нелли все же дала слабину: издала какой-то жалобный свистящий выдох, и немного пошатнулась на стуле. – Но и это не все. Я также читал записку, найденную на теле убитого Андрея. Это Ваша рука? Мария Петровна подошла и склонилась над протянутыми ладонями Штольмана, в которых он зажимал страшные улики. - Это ее почерк. – упавшим голосом произнесла Мария Петровна. – Мы учили девочек ставить метки, и Нелли полюбила печатать… Ах, эта бумага вся в крови! Госпоже Дурново стало плохо, и она медленно осела по стеночке за стол. Госпожа Спешнева бросилась к ней. Но Якову было не до чувствительности директрисс. Дожать немедля подозреваемую – вот что следовало сделать. - Это Вы убили подругу? - Не смейте... – ненавидящим шепотом начала Нелли, но Яков перебил ее. - Кто. Этот. Поставщик? – спросил он с такой угрозой, что Извицкая вдруг задохнулась и на ее презрительных рысьих глазах выступили две маленькие злые слезы. Она закричала: - Я никого не убивала! Слышите? Не убивала! Но она совершила подлость, она не имела права меня бросать! Меня нельзя бросать! - Назовите адресата Вашей записки! - Это Кричагин, купец с Андреевского рынка. Он много лет поставлял реквизит и драпировки в Академию, и однажды увидел Шамаханку на сеансе позирования. - Какого позирования? – переспросил Штольман. - Сеансы позирования по субботам… – очень растерянно произнесла Мария Петровна. – У нас договор с Академией: наши девочки 45 минут в субботу позируют в учебных мастерских, а за это их учат владеть красками… - А почему я! только сейчас! узнаю об этом, Мария Петровна? – серьезно разозлившийся Яков едва не нагрубил директрисе. Если бы ему сказали об этом, он бы сразу начал с Академии, полной увлекающихся мужчин, и не тратил бы драгоценный день на опросы скрытных девиц. - Ох, простите, - совершенно потерявшись, ответила Спешнева, - я... не подумала. - А я не спросил. - в тон ей тут же повинился Яков. И приказал: - Продолжайте, мадемуазель Извицкая. - Шамаханка была в отчаянном положении. – продолжил монотонный голос. – Ее отец прислал в ноябре письмо и велел выходить за своего друга Рогова. Но она не послушалась! Рогов – старый, вместо этого Шамаханка стала встречаться с Кричагиным, и дела свои тут же поправила! Мы отпрашивались в магазины, они с Кричагиным уходили на час, а я гуляла одна. Я ожидала, а потом мы возвращались вместе в гимназию. Он дал Шамханской деньги на пансион, не поскупился. - Как он выглядит? Плотный брюнет лет 30-ти? - Да! Это он. - Вот Ваш нотариус, Мария Петровна. – обернулся он к Спешневой. – Купец Кричагин, представился поверенным Лидиного отца и заплатил за ее обучение. Я проверил «Василеостровский частный нотариат», указанный на штемпеле в Вашем гроссбухе: такого нотариуса там нет. Скорее всего, Кричагин стянул этот штемпель при случае, оформляя одну из своих сделок. - Это что же выходит… - задохнувшись, прошептала Спешнева. – Лида имела любовника? – и расширила глаза до самых орбит. – Но… как это возможно? Ведь у нас образцовая гимназия. - Да, образцовая… - с грустной иронией согласился Яков. – Только вот жизнь у девушек иногда случается совсем не образцовая. Отец Лиды, золотопромышленник Шамханский, уже семь месяцев сидит в долговой тюрьме – мне прислали сегодня телеграмму из Иркутска. А его знакомец, купец Рогов, шантажировал Лиду ее горем и пытался навязать ей постылый брак. Лида сопротивлялась, как могла, и приобрела богатого любовника. А весной она встретила Андрея… Так, Нелли? Он искоса взглянул на бывшую лучшую подругу. - Давно Вы знаете о них? Расскажите все по порядку.***
И Нелли вспомнилось… Ей вспомнилось, как Кричагин начал увиваться вокруг Лиды с ноября, караулил на 2-й линии, дарил подарки. И Лида сдалась. Нелли затаила было на подругу непонимающую обиду, но ждала… Однажды в декабре, вернувшись с прогулки с Кричагиным, Лида увлекла хмурую Нелли в сторонку и стала быстро, взволнованно говорить: - Мне пути домой нет, понимаешь? Я не могу продаться старику. Но если я срочно не найду денег на пансион, мне и здесь не будет места. Я пойду на панель. Понимаешь, Нелли? Я должна найти деньги на гимназию. Вот, прочти… – и вся дрожа, протянула письмо подруге. Нелли внимательно прочитала еще одно оскорбительное послание от Рогова, и оценивая замысел подруги, подумала одно мгновение, а потом сказала: - Я тебя не выдам. И с тех пор неизменно прикрывала Шамаханку в ее свиданиях с щедрым купцом. И Лида была благодарна! Она осыпала нежностью и подарками подругу, даже отдала ей невероятную брошь, подаренную, конечно, Кричагиным. Не просто так отдала, а с памятной гравировкой. Нелли очень ценила этот подарок! Им было так хорошо! Купец платил, верная Нелли хранила их общую тайну, и очень нравилась себе. Она была уверена, она нужна Лиде, как никто. Это была настоящая, идеальная дружба. А потом весной появился нищий художник и все испортил. Лида быстро и безжалостно порвала с Кричагиным, и больше не выходила тайком, когда он приезжал к гимназии. Он не узнал о сопернике, и вскоре совсем перестал появляться. Только вот Лида теперь уже бегала к своему бедняку! Нелли уговаривала ее – не ходить к нему. Она умоляла, грозилась рассказать все Спешневой, Кричагину, ее художнику. Лида только смеялась: «Андрей знает, и прощает меня!». Она светилась тогда, теми весенними неделями, и стала совсем другой, как будто незнакомой девушкой. Ей было все словно нипочем. - Нелли, милая моя. Я должна постоять за себя, понимаешь? Я стану работать. Мы поженимся с Андреем, и будем работать – он рисовать, я учить... Мы хотим все для себя делать сами, понимаешь? Мы заработаем денег, я закончу гимназию, и наверное, поступлю на курсы. Мне не нужен Кричагин, я смогу обойтись без него. Ты понимаешь меня? Этого Нелли никак не могла понять. - Но как же? Он же вроде любит тебя? Он мог бы и жениться. – расстроенная Нелли никак не могла уловить мыслей подруги. - Но ведь я не люблю его. Я сказала ему, что все кончено между нами. И я бы никогда, слышишь, никогда не пошла за него. Нелли видела, как она уходит к своему Андрею, и у нее болело сердце оттого, что их единения, их тайны больше нет. Однажды вечером, возвращаясь из аптеки, куда ее послали за сиропом от кашля, Нелли увидела, как эти двое целовались на углу гимназии, и ее пригвоздило к месту от незнакомой, оглушительной ярости. Она возненавидела их так тяжко и необузданно, что показалась себе сосудом, налитым чернотой. Она вжалась в стену, боясь зарычать, а они прошли мимо и даже не заметили ее… с тех минут она знала, что убьет ее. В ту ночь Нелли не спала. Она слышала все: и перепалку Лиды с Юлией, и вторичные, тишайшие сборы Шамаханки, когда Юлия уже уснула... И только Лида, едва прикрыв длинную ночную рубаху пелериной, натянула бальные туфельки и выскользнула за дверь, Нелли не выдержала. Она больше не могла терпеть. Извицкая поднялась с постели и, миновав маленькую Росликову, которой опять приснился кошмар, прошла в умывальню. В отчаянии заглушая рыдания, она кое-как натянула гимназическое платье и фартук с приколотой к нему, дорогой для нее брошью. По какому-то неясному позыву она так же, как и Лида, наспех втиснулась в бальные туфельки, а не боты, и вышла вослед. Она нагнала Лиду довольно быстро и проследила за ней – осторожно, опасливо. Прокралась за беглянкой академическим садом и заметила, как та вошла в убогий, деревянный флигель. Сарай, а не дом! Нелли пробралась в низкие кусты возле дома и заглянула в окно: Лида позировала, а ее ненаглядный художник увлеченно рисовал ее портрет. Нелли рванулась через кусты, цепляя одежды и не замечая того; распахнула хлипкую дверь и вбежала в теплый, очерченный керосинкой круг мастерской. Идиллия взорвалась руганью, проклятьями, криками... Нелли вцепилась в накидку подруги и попыталась утащить Лиду прочь, вон из этого сарая: - Ты должна вернуться со мной в пансион! Ты должна вернуть все, как было! Вернуть Кричагина и нашу дружбу, слышишь ты? Я тебя ненавижу! Андрей подскочил к Нелли и одним рывком отдернул ее от невесты. Она попятилась, спотыкаясь как слепая, и все говорила и говорила, что Лида во всем виновата. Пятясь, она наткнулась на что-то большое и округлое, не удержалась и опрокинула высокую бутыль. Бутыль разбилась, и пахучая жидкость растеклась по половицам. Но Нелли ничего не заметила и продолжала метаться, почти задыхаясь. - Пойдем домой, Лида. – произнесла она с последней угрозой. - Здесь мой дом, Нелли. В гимназию я вернусь утром. К урокам. Тогда Нелли поклялась к утру все рассказать Спешневой, и ославить Лиду перед всеми. Тогда Лида твердо и неожиданно спокойно сказала, что вообще больше не вернется. И что Нелли вряд ли посмеет, ведь этим она навредит себе, и кем же она сама будет после этого? И самое отвратительное, что вспомнилось Извицкой, – Лида оказалась права… - Убирайтесь, мадемуазель, не то я не отвечаю за себя. – безжалостно выговорил Андрей и стал теснить ее к выходу. Нелли выбежала из сада, и не помня как, добралась до комнаты. Все было кончено. Тогда она и написала записку купцу.***
- Вот так все и произошло. - резюмировал удручающие воспоминания Яков. – И не простив Лиду за перемену своей судьбы, за то, что она посмела обходиться без Вас, Вы решили – что? Убить ее чужими руками? - Нет! Я хотела только вернуть все, как было! Чтобы она бросила своего нищеброда, чтобы купец вернул ее! - Только вот он не вернул все, как было, а обезумев от ревности, убил их обоих. Гимназистка дышала мелко-мелко, словно загнанный в угол кролик. - А платье, которое Юлия отобрала у Лиды и вместе с ботиками засунула в свой сундук? Зачем Вы подложили его в постель? Хотели подставить Юлию? - Я не знала, что делать, я была вне себя. Я не была до конца уверена, что Кричагин придет… И мне пришла в голову шальная мысль наглядно показать всем, что Лида сбежала налегке, но недалеко. Чтобы подняли шум... Чтобы ее начали искать, и застукали во флигеле и… - Вы солгали мне вчера вечером, что желаете подруге добра, и я поверил Вам. – с горечью промолвил Штольман. – Кричагин уже получил записку и готовил пистолет. Я ушел из сада, а через каких-то полчаса во флигель нагрянул убийца. Если бы Вы сказали! Если бы я знал, я проводил бы Лиду в пансион, и она осталась бы жива. И ее жених, наверняка, тоже. Может, Вы не убивали никого сама, но как Вы будете теперь с этим жить – увы, не представляю. Нелли неподвижно сидела, закрыв лицо руками. Она была похожа на измотанного погоней, обреченного на заклание зверька. Но Штольман не снизошел. - Теперь Вы должны сказать мне, где живет Кричагин. …За дверями толпились пансионерки. Когда все было выяснено, и Штольман распахнул двери – гимназистки отпрянули, словно спугнутые бабочки, и с нескрываемым ужасом посмотрели на выходящих. Яков Платонович, Мария Петровна и Мария Дмитриевна медленно, будто коллегия хирургов после операции, потянулись из кабинета. Последней вышла очень прямая, белая как полотно Нелли Извицкая. Девочки, как бы боясь прикоснуться, молча расступились, и дали ей пройти... Но вдруг у тихой, кроткой Лии задрожали губы, она медленно замахнулась и неловко хлестнула по щеке отверженную гимназистку. И Нелли впервые разрыдалась… ...Его провожали всем пансионом. Устроительницы ласково жали ему руки, и Мария Петровна тихо сказала: - Яков Платонович, будьте осторожны с убийцей. И – если найдете время… Лиду хоронить будем мы, и Лиду, и ее жениха. В четверг в академической церкви состоится панихида... пожалуйста, приходите. - Вот она какая, нужда! Во всем виновата нужда. - прочувствованно прогудела Мария Дмитриевна. Но он-то знал: не нужда – это он виноват. Это он должен был проводить Лиду, бесстрастно и неумолимо, не слушаясь влюбленных. Это ему следовало сразу отыскать подписи на туфельках… следовало обратить внимание на пятно, следовало расспросить… тогда бы следствие пошло по другому пути… Аккуратно причесанные девочки, все с печальными лицами – в одинаковых форменных платьях и в сопровождении спокойной мисс Хорнстон, довели его до пустого стола коридорного… он обернулся, еще раз окинул взглядом коридор, где столько всего произошло, и легонько прищелкнув каблуками, поклонился. Гимназистки помахали ему. Отделившись от стайки пансионерок, Юлия вышла вместе с Яковом и сопроводила до первого этажа. - Я была неправа, – проговорила она, спускаясь рядом по лестнице, – я много думала... Я была не права насчет Лиды. Лида билась за свое будущее, как умела… И я не имею права ее судить. Яков улыбнулся, чуть коснулся ее руки, и вышел за дверь, где его ожидал возок с крепкой командой служивых. ...Один квартал вглубь острова по Большому проспекту и он доехал до Андреевского рынка, площадку перед которым заполонили пестрые палатки. Среди криков и скарба, уворачиваясь от ловких зазывал, он прошел к зданию, и в арочных сотах лавок, аккурат меж скобяной и посудной, нашел «Розничную лавку купца Кричагина». На выходе он оставил городового, а сам с парочкой приставов обыскал безлюдную лавку, и приказал удивленному приказчику следовать за собой. Они взбежали на второй этаж, и нашли в верхних покоях зверски пьяного хозяина. В жилых неопрятных комнатах царил хаос. По углам валялись бутылки, горки несвежей одежды наросли по углам. Полуоборванные занавески свисали до полу грязными тряпками. Повсюду была грязь, на массивном обеденном столе засохли в тарелках остатки еды и оплывшие свечные огарки. В развороченной постели валялся заросший щетиной мужчина средних лет. Его расхристанная рубаха и дорогой кафтан с шелковым воротом были страшно изгажены, неопрятные черные пряди волос припорошило сединой. - Эт-то хозяин… Федор Игнатьевич Кричагин. – подтвердил приказчик. – Он заперся и давно не выходил… Что с ним случилось? Штольман не ответил и подошел к купцу. Тот лежал ничком, неловко свесив руку, и золотая цепочка часов протянулась блескучей ниткой до полу, луковка была раздавлена… На левой ноге купца болтался полуснятый сапог. Яков потрогал пульс: живой вроде. - Кричагин! Господин Кричагин, вставайте. – сильно затряс он купца за воротник. –Сыскная полиция. Это Вы убили гимназистку Шамханскую и художника Латышева? - Убил-мр-мбр... Я убил-мбр. – промычал Кричагин, распространяя жуткий перегар, и посмотрев на Штольмана залитыми кровью, больными глазами, уронил голову на грудь. Приставы быстро нашли пистолет. Купца привезли в отделение, и к вечеру он написал полное признание… Не дожидаясь четверга, Штольману снова пришлось поехать в первую «Частную женскую гимназию» на Васильевском острове. В отдел пришла записка, что Нелли повесилась.***
- Я сказал ей... Я сказал: «как Вы будете с этим жить?». Понимаете? Я судил ее. – безутешный Яков сидел возле стола Ивана Дмитрича и дрожащими пальцами надламывал хрупкие карандаши, собранные с бумаг начальника. – Но ведь ее совесть не мое дело! Мое дело – расследовать. Это моя вина, Иван Дмитрич. Я не имел права так говорить. И как уже теперь я... буду с этим жить… А, Иван Дмитрич? Путилин подошел, неловко приобнял сгорбившегося на стуле Штольмана за плечо. - Ну-ну… будет, будет. – тихо произнес он, и со вздохом добавил. – У каждого из нас свое кладбище...
Примечания:
Продолжение Дела с туфелькой, объемное и очень печальное.
---------------------------
Иллюстрации к Главе размещаются на страничке ВК: https://vk.com/pochva_i_sudba
