***
Когда Стайлз со свеже-сваренным кофе в постель прыгает, то Эллисон рассчитывает, сколько ей потребуется времени, чтобы отстирать новое постельное белье. В мире, где они живут, все крутится вокруг временной петли. Ведь никто не знает, в какой момент на наручных часах семь лет превратятся в семь секунд. — Господи, Стайлз, мы же договаривались! Эллисон протяжно стонет и натягивает одеяло до подбородка, мельком смотря на часы. Ещё тридцать два года. Стилински смеётся, листая новостную ленту и попадая на какие-то тупые шутки. Ребёнок. — Да, Элли, мы договаривались. А ещё ты говорила, что неделя до дня рождения – свобода, не обрамлённая правилами. — Я была подшофе. — Ты была в, мягко говоря, полном беспамятстве. Арджент пинает Стайлза в бок, от чего тот летит с кровати, успев ещё и остатки кофе на подушку пролить. Девушка протяжно матерится и встаёт с постели, выслушивая, что ей ещё тридцать два года терпеть все выходки. Эллисон отпускает тупую шутку, говоря, что время может моментально сократиться, если Стайлз будет вести себя как ребёнок. Эллисон не знала, что им осталась неделя.***
Внутри все бьется так же быстро и неожиданно, как когда-то Стилински разбил любимую вазу Эллисон. Тогда Арджент была зла. И тогда ей казалось, будто время на часах уменьшается. Самый большой страх разрывал сердце девушка на куски. Сейчас, когда на безымянном пальце всего пару часов красуется обручальное кольцо, Эллисон чувствует кровь на своих руках и прожженное сердце в тусклых цифрах на руке. У Арджент слез больше нет. Лишь пустой взгляд на пистолет, что валяется в трёх метрах. Тот самый пистолет, что из тридцати двух лет сделал две секунды. — Мое время пришло, Элли. И Стайлз улыбается так, будто это не пуля его смертельно ранила. Шатенка знает, что он должен был жить. Она знает, что у него ещё была жизнь впереди. Не слишко длинная, не такая, что до внуков бы дожил. Но жизнь. А у неё была неделя. И Стайлз врал. Говорил, что время совпадает. Что просто мёрзнет, поэтому ходит в кофте с рукавами. Что поэтому не ходит в универ. Поэтому всегда рядом. Эллисон называется себя идиоткой за то, что верила в такой бред. Эллисон хочет быть на его месте. — Не уходи… Арджент хочет остатки сердца вынуть, чтобы не чувствовать ничего. Чтобы перед глазами его черты лица не плыли из-за пелены слез. Ей оставалась неделя. Ему тридцать два года. Но он не собирался жить без неё.***
— Да, Скотт! Эллисон кричала громче всех, держа дочь за руку. Лидия прыгала от радости, совсем незаметно от матери распуская свою косу. Однако, заметив, как мужчина в форме шерифа поднимается на трибуны, моментально отвлеклась от своего занятия: — Дедушка! — Лидия! – в тон внучке повторяет Ноа и берет девчонку на руки. — Как твоя мама? — Мама в порядке, шериф, - Элисон устало улыбается, не отрываясь от наблюдения за игрой сына. Стилински обнимает Арджент за плечи и едва слышно шмыгает. — Они родились в один день с ним. Возможно, именно из-за них я ещё жив. — Не говори так, Ноа. Если бы не ты, их бы даже не было на свете. Эллисон помнит, как корила себя за его смерть. Как задумывала самоубийство. Даже после того, как узнала, что беременна. В тот ведь год умер не только Стайлз. Скотт и Лидия скончались в автомобильной катастрофе. Дерек до сих пор спокойно имя Лидии Стилински без заикания произнести не может. И Эллисон так странно, сидеть на их местах, не чувствуя едва различимые звуки, которые Стайлз называл «игральные маты». Так странно, но уже до ужаса привычно. И так привычно, что Малия, принеся поп-корн , закрывает до сих пор идущие часы на руке, печально отводя взгляд от Арджент. Привычка въедается, когда приходит время.