Человеческое, слишком человеческое

-…И последнее. Я заштриховывал у себя в блокноте рожицу, которая уже обросла завитками и какими-то словно бы арабесками. Шкиц мне решительно нравился, в отличие от оперативки, которая была скучна и глупа. Хуже всего то, что абсурдность утренних посиделок зевающих ликвидаторов понимала и сама капитан: отбывающая повинность Кацураги была вдвойне суровее. Все эти техники безопасности, ориентировки на новые имплантаты, сообщения о реакции муниципалитета, иски, обращения. -…Любую информацию о побеге с «Саббебарааха» отныне вы передаете старшему лейтенанту Икари. Подчеркиваю, любую. Я поднял глаза над краем планшета, осмотрел помещение — и выглядел, подозреваю, не слишком умно. Впрочем, взгляды коллег тоже впечатляли, хотя вот это как раз ни разу не странно: им только что приказали считать меня самым крутым, а мой заработок ставить выше собственного. Это, конечно, здорово — парни не станут мне стрелять в спину, но… Не нравится мне эта тишина.  — Я, разумеется, понимаю, капитан, — сказал, наконец, Макото, — что это дело Икари, и все такое, но делиться наводками… Самое забавное, что этот невзрачный очкарик первый с готовностью сдаст мне все, что надо — слишком уж он верит в силу приказа, что он такой правильный в блэйд раннерах делает — не представляю. Однако, даже ему любопытны мотивы, и я его очень, очень понимаю. Кацураги облокотилась на спинку кресла и скрестила руки на груди, а ее мимолетный взгляд в моем направлении имел какой-то странный смысл — и я сейчас этот смысл узнаю.  — Сегодня с утра делу присвоен статус «браво». А, так это было сочувствие… Зал для брифингов стал мне как-то тесен — я теперь вел дело особой важности. Фактически, круче только один статус, но на Земле таких не присваивают. Я кивнул и украдкой изучил лица соратников по изведению беглецов. Аоба был близок к бесконтрольному течению слюней — вот уже любитель дешевой славы. Макото поглядывал на меня со смесью удивления и одобрения, а остальные, с трудом различимые в густом табачище, просто любовались счастливчиком, которому светили теперь особые полномочия, повышенные премии и огромные объемы писанины да отчетов. Потому как чем выше твой статус, тем больше инстанций тебя имеет. Внимание, вопрос: выдадут ли мне секретаршу?  — Интересных дел натворили эти Евы, раз им удостоена такая честь, как «браво», — протянул кто-то в сильно задымленном углу. Кажется, Такагаса. — Это еще не секретно? Разглядывая не прикуренную еще сигарету, капитан закрыла ноутбук и обернулась к скрытому в дыму оперативнику:  — Нет, ничего секретного. Евангелионы, сбежавшие с этой колонии, убили оперативника СКЕ. Ах ты ж боже ж ты мой… Вот это лихо. Сначала журналиста, теперь СКЕ-шника — кого дальше? Нагрянут в офис к папе? Или — по его наводке — к конкурентам «Ньюронетикс»?  — А кого убили-то, кэп? Ну, это Винс. Винсу все интересно.  — Убит некто Анно Кобаяси, — сказала Кацураги и встала. — Если возражений нет — все свободны. Икари, за мной. Мне очень хотелось послушать, что сейчас Винс расскажет парням об этом самом Кобаяси — вон глаза какие круглые у лейтенанта, точно что-то знает об убитом. Однако меня позвало начальство, и кроме того, окажись я сейчас с коллегами наедине, разговор все равно через минуту сведется к плохо скрытому смакованию темы: «Как офигенно мы будем пить за счет Икари». Я такого не люблю. Раз уж один черт придется выставляться, то предпочитаю хотя бы не слушать толстых намеков. И вообще, не люблю я эту компанию, все же не зря блэйд раннеры одиночки по психологическому профилю. Я не виноват, что у парней хватает выдержки терпеть общество друг друга, а у меня — нет.  — Икари, распишись вот здесь. Ага, это мы пришли уже к Кацураги в кабинет, а передо мной стандартная форма допуска к следующему уровню сертификатов. Ну да, все логично: «браво» — оно и есть «браво», тут всех радостей только пункт 5.16, о повышенных премиальных. Остальное — бюрократическая волокита с общим смыслом «не читай секретных бумажек в вагоне гравибуса». Я поставил свою подпись и посмотрел на Кацураги. Та кивнула, отобрала у меня планшет и поднесла к уху мобильный.  — Кадзи, зайди. «Кадзи, Кадзи…» Что-то такое смутно знакомое, где-то я уже слышал о нем. Я вопросительно взглянул на капитана, но та или сделала вид, что не заметила, или и впрямь увлеклась выползшей из факса телегой. Нагло оккупировав кресло, я принялся скучать, раз уж меня так подчеркнуто игнорируют. Плевал я на свое повышение и собственную крутизну. У меня вон беглянка дома живет, а на всех нервов не напасешься. Воспоминание об Аянами уже привычно увело мысли в другую сторону. Не знаю, что такого позитивного было во вчерашнем выходном, но провел я его бестолково — ничего толком не узнал, изгадил себе настроение только. Того она не знает, этого не помнит, а о том, почему решила меня искать, — вообще отмалчивалась. Я, конечно, понимал, что все дело в той злополучной прощальной фразе, но хотелось бы… Подробностей, что ли. Зато теперь, если бы я захотел, то мог свободно открыть торги секретами «Ньюронетикс». Ева поразительно легко сообщила мне обо всех нарушениях в работе корпорации, и даже — что она помнит себя только на Земле. Это при том, что активировать синтетиков положено только в космосе. Словом, папочкин бизнес мне окончательно разонравился. Смущающих моментов была тоже куча. Я, к примеру, глубокомысленно отложил на потом прояснение неслужебных отношений моего отца и Аянами. Кажется, даже придумал какой-то тонкий психологический ход, чтобы оправдать это откладывание. А еще я освежил опыт некоторых прелестей сосуществования с девушкой. Вообще, дико увлекательно, особенно учитывая тот факт, что она не человек. Но именно ее схожесть с человеком меня убивала.  — Можно? Я убедился, что у меня нейтральное выражение лица, и обернулся к посетителю. Который оказался тем скользким хлыщом, что покидал кабинет Кацураги аккурат в день моего возвращения на службу. Вот оно как, подумал я, вставая.  — Будем официально знакомы? — сказал давешний хам, улыбаясь. — Редзи Кадзи, глава тактического отдела СКЕ. Выглядел он так же неопрятно, как и при прошлой нашей встрече, и снова был небрит. Однако его рукопожатие неожиданно оказалось приятным — без этого лишнего давления, сухое и горячее, и я сразу поправил свое к нему отношение. Есть у меня такой фетиш: если человек в наше пропащее время умеет жать руку, то он правильный человек, вопреки всем прочим впечатлениям. И обратное следствие тоже верно, кстати.  — Старший лейтенант Синдзи Икари, — сказал я. Кадзи с любопытством поблуждал взглядом по моему лицу, сделал приветливую мину и с каким-то удовлетворением кивнул сам себе.  — Усаживайтесь, — сказала капитан, и я не преминул отметить, что в голосе женщины прорезалась странная ворчливость. Словно наша стальная Кацураги пыталась показать, что, мол, только правила приличия заставляют ее быть вежливой. Отметим это, отметим и проанализируем на досуге, решил я, садясь.  — Значит, от блэйд раннеров это все ведешь ты, — сказал Кадзи, ерзая в кресле с высокой спинкой. — Ну, я рад. Мне всегда нравилось твое досье. Скажи, классно ведь выглядела Мисато, когда ты ей гасил бычок об погоны? Я невольно хмыкнул и тут же поймал бешеный взгляд капитана. Самое забавное, что внешне Кацураги осталась хладнокровной.  — Потом обсудите, — сказала она ледяным тоном. — К делу.  — Слушаюсь, — сказал Кадзи и шутовски дернул головой. Улыбочку он, похоже, лет десять назад как пришил к физиономии, так и не отпорол до сих пор, однако глаза у него были правильные, и взгляд, соответственно, тоже. Я заметил это и подобрался: человек с таким взглядом не может не сообщить серьезные вещи. А что паясничает — так у всех свои причуды.  — Так, с чего начать? — начальник тактического отдела СКЕ потрогал пальцем висок и посмотрел на меня в упор. — Видишь ли, Икари, ты уже ведь понял, что побег Ев — это не случайность?  — Я ему намекнула, — сказала Кацураги. — Он парень неглупый.  — Зная твою манеру намекать, скажу, что это попахивает разглашением, — ухмыльнулся Кадзи. Мне положительно нравится этот тип: он уже второй раз за пару минут с полпинка заводит Кацураги. Определенно, у этой парочки бурное общее прошлое.  — Так вот. Смотри, побег — побегом, но очень уж неслучайные люди гибнут. Троих убитых объединяет интерес к очень опасному вопросу… Я нахмурился и поднял руку:  — Троих? Миямото, Кобаяси и?..  — Козо Фуюцки. Вот тут я просто-напросто обалдел.  — Тот самый?  — Да, научный руководитель Гендо Икари. Твоего отца, — зачем-то уточнил Кадзи. — Строго говоря, он как раз первый из убитых. Напоминание об отце с явным подтекстом: «смотри, не забудь, что ты его сыночек» — меня слегка покоробило, но детские обиды — потом. Фуюцки я даже припоминаю по детским впечатлениям: такой добрый рослый тип, уже тогда старый был. Из всех гостей отца только он и умел улыбаться. С ума сойти, а ведь я, оказывается, помню, как папочка был предупредителен с ним, чуть ли не под ручку водил.  — Фуюцки был главой научного отдела базы, его убили сразу же.  — И что тут такого? — поинтересовался я. — Массовый побег всегда представляет собой резню.  — Ага. Шестьдесят три или шестьдесят четыре человека, — беззаботно сказал Кадзи. — Не помню, выжил ли тот, которого выкинули с вышки… Я скушал эти мизантропические интонации и снова прервал его:  — Тем более. Что заставляет вас думать, что он не попал под горячую руку?  — Обстоятельства. Они гнали его на гравикаре чуть ли не десять километров, рискуя вообще никуда не убежать с планеты. Гм. Это становилось и впрямь забавно. Осталось только услышать, в чем провинился улыбчивый старик. Вполне, конечно, возможно, что вся его вина — это работа с моим отцом, но чтобы тот решился убить своего учителя… Или такое может быть?  — Видишь ли, Синдзи-кун, эти трое интересовались, по данным СКЕ, вопросом сговора корпораций.  — Сговора?  — Да, — мрачно сказала Кацураги. — После инцидента с «Сатихо» появились тревожные знаки. В ООН просочилась информация, что индусы были лишь частью схемы. Я перевел взгляд снова на Кадзи, а тот лишь кивнул и продолжил:  — Мисато-сан права. Столько лет прошло, а мы все довольствуемся теми слухами. Официально все игроки на рынке синтетиков грызут друг другу горло, но… Кадзи полез в карман, выудил сигарету и поднес ее ко рту. Его взгляд блуждал рассеяно по моему лицу, а сам тактик по-фронтовому продул табак и, только прикурив, продолжил:  — Там много тонкостей, не буду пока тебя утомлять. Скажу лишь, что наши аналитики смогли за десять лет точно установить, что вся торговля Евангелионами — это хорошо управляемый бизнес, а не банка с пауками. Понимаешь, что это означает? Мне, конечно, льстило, что Кадзи так высоко оценивал мои мозги, но вопросы бизнеса — это не мое. Мутное это дело. Я, естественно, был в курсе, что монопольные сговоры вроде как наказуемы, тем более в стратегических отраслях…  — Какая-то крупная теневая схема? — наобум предположил я.  — Именно, — сказал Кадзи и ткнул сигаретой в моем направлении, так что я окончательно убедился, что он курил без фильтра. Не знал, что такие монстры выпускаются вообще.  — Не пудри ему мозги, Редзи, — сказала Кацураги неприятным тоном и, навалившись на стол всем своим четвертым размером, наставительно произнесла:  — Ничего точного ни у кого нет, даже не слишком ясно, экономика тут замешана, или что-то еще.  — Это да, — признал Кадзи. — Если бы дело было только в деньгах, кто-то бы рано или поздно слил информацию — очень уж широкие круги привлекаются. Подозреваем, даже среднее звено корпораций не представляет, что они работают на одну шайку. Начиналась какая-то высшая политэкономия и теория корпорации, которых я никогда не понимал. С трудом представляю, как со стороны можно проанализировать финансового колосса. Мне этот процесс вообще чем-то вроде магии кажется: тот, кто сумеет понять и осмыслить все эти жилы из миллиардов, сразу же становится во главе конторы, а все эти аналитики да эксперты — просто маги-неудачники.  — Ясно. Сговор — значит, сговор, — сказал я, видя, что Кадзи и Кацураги хотят какой-то реакции. — Как это должно повлиять на мою работу? Вы же не думаете, что Евам дали какую-то информацию о темных делишках в верхах?  — Конечно, нет, — сказал Кадзи, и я понял, что сказал какую-то ерунду и вообще, от меня ждали страшно умных выводов. — Но пребывание этих Ев на Земле в таком свете приобретает определенный смысл.  — Он всегда есть, — сказал я упрямо. Я, простите, книжки читал и мотивацию своей дичи, в общем-то, знаю. — Кто-то хочет продлить срок функционирования, кто-то бежит от работы, у кого-то мозги сорвало.  — Бесспорно. Только мотивация-то другая совсем.  — И что? Если они просто совершенные наемные убийцы — то определите, кого еще могут убить, и заприте в бункер. Это дело полиции. Мое дело — чтобы эти Евы исчезли. Мне стремительно надоедало это все. Мало того, что новое поколение даже подыхать, как надо, не хочет, так еще теперь и политика с экономикой. Я хочу быть пешкой при большом пистолете и просто получать свои деньги. Ну будут эти теневые дяди, сговорившись, лупить с ООН три цены за свою продукцию — что с того? Тройной налог, тройная премия за беглеца. И кашлял я на геополитику.  — Два крупных игрока, — сказал вдруг Кадзи в пространство. — «Ньюронетикс» и «Гехирн Прогресс Текнологи». Плюс десяток шакалов помельче. И удравший на свободу взвод последней версии Евангелионов, которые убивают знающих граждан. Как по мне, это были не посылки к какому-то феноменальному озарению, а хрень чистой воды. Посему я терпеливо молчал и от всей души надеялся, что выгляжу при этом не слишком нагло. К тому же, мне хотелось спать: возбуждение, вызванное неожиданными полномочиями, уже схлынуло.  — Понятно, — протянула Кацураги. — Тогда поступим проще. Смотри. Есть гипотетический сговор, есть синтетические киллеры. Ты на этих киллеров охотишься. Ну, это ясно — мне расширенные полномочия для того и дали, за это и повышенную премию получу.  — Хотите сказать, что мне не дадут на них охотиться? — уточнил я на всякий случай. — Какой-нибудь несчастный случай?  — Ну, это само собой, хотя наглеть они не станут, — сказал Кадзи, изучая потолок. — Ты теперь в очень крупной игре. Но подумай вот о чем: Фуюцки руками синтетиков убили в колонии, тут все вроде чисто. А вот зачем рисковать и устраивать побег Евам, если можно на Земле нанять ничего не подозревающих исполнителей и тихо застрелить всех нужных — то есть, ненужных — фигурантов? Да, тупею. Не иначе как от избытка впечатлений я увлекся собственной, блэйд-раннерской, значимостью и совсем упустил из виду простой факт: Евангелионы являлись излишеством в выстроенной схеме. Правда, тут есть один нюанс — а существует ли схема? Потому как если она существует, то…  — Скажите, Кадзи-сан, вы предполагаете, что устранение неугодных — это только часть задания?  — Вроде того. Извини, как ты понимаешь, подробностей не знаю. Как раз на твою помощь и уповаю.  — Кого еще могут убрать?  — Меня. Кацураги. Еще около тысячи человек. Теперь и тебя тоже. «Неслабо так», — решил я, пытаясь понять, шутит ли небритый тактик. Тот спокойно курил и всем видом демонстрировал, что ждет от меня дальнейших милых глупостей.  — Тут какой-то подвох еще, — сказал я, мысленно пририсовывая себе маску идиота. — Они же не рвутся убивать всех…  — Естественно, старлей, — Кацураги потерла глаза обеими руками, нажала на отбой ожившего видеофона и снова посмотрела на меня. — У всех жертв разный уровень допуска, разные кусочки мозаики. И понять, что же именно такого особенного они знали — не выйдет. Итак, резюмируем: во-первых, я попал в большую, скажем пока мягко, игру. Во-вторых, я охочусь не за беглецами, а — теперь уже точно — за киллерами, и это в корне меняет тактику моей работы. Вдобавок, придется постоянно делать поправку на пока еще неясный фактор — то ли они учатся адаптироваться, то ли их «ведут» и испытывают, то ли еще что. В-третьих, мне надо форсировать общение с Аянами — надо понять возможности мышления «ноль-ноль». В-четвертых, можно забыть об обращениях за помощью в центры по разработке Ев: по критическим пунктам мне сольют, в лучшем случае, полуправду. Я поднял глаза и увидел одобрение на лицах начальства. Не иначе, очень уж выразительно у меня на физиономии отразился мыслительный процесс. Впрочем, выводами я сам доволен, так что — плевать.  — Прошу прощения, это все? — спросил я. Не то чтобы руки чесались взяться за дело, но интерес появился, и даже пошли кое-какие дельные идеи, с чего начать. Вот, например…  — Нет. Еще ты получаешь напарника. Я посмотрел на Кацураги, ожидая продолжения в духе «ха-ха, попался, попался».  — С чего это вдруг? — полюбопытствовал я, поняв, что ничего подобного не дождусь. — Я получу в два раз больше денег, чтобы потом их делить на двоих? Обижаете.  — Вы оба получите двойное вознаграждение, — сказал Кадзи, улыбаясь. — Руководство СКЕ, конечно, не в восторге, но я их убедил. А вообще, приятно, что вы отреагировали одинаково. Сработаетесь. Это кто еще мог отреагировать так же, как и я? Такагаса, что ли? И что именно значит — как я? Ведь собственно деньги — вопрос второй, и Кадзи с Кацураги вряд ли восприняли это мое заявление всерьез. Значит, моему напарнику тоже не хочется быть напарником, и он тоже просто прикрылся меркантильщиной. Забавно.  — Держи досье, — сказала Кацураги и щелкнула по клавишам своего компьютера, на что у меня в кармане тут же отозвался мобильник, принимая входящую передачу. — И проваливай в стратопорт.  — Еще и встречать? — ядовито спросил я. — А эту командировку мне оплатят?  — Ты жадный паразит, Икари, — сказала капитан, а Кадзи только захохотал. — Как-никак, гость нашей страны. Уж прояви вежливость — вам еще работать вместе.  — Понял, — сказал я. — Номера забронировали? Или мне этим тоже заняться?  — Все уже сделано, файлы изучишь по пути, — Кацураги махнула мне рукой, дескать, выметайся. — И смотри, чтобы без инцидентов. Да, кстати, если что, то от вахт и дежурств ты теперь официально освобожден. Можешь идти. Это называется: «подсластила пилюлю». Ладно, мы не гордые. А если разобраться, то очень даже довольные. Я поклонился Кадзи, капитану и вышел, на ходу вытаскивая из кармана телефон. Любопытно, кто же этот счастливчик, который будет работать со мной. «Старший лейтенант А. Сорью Лэнгли. Информация „хай-сек“», — прочитал я на экране. Эдакая странная фамилия, вот уже дитя глобализации, подумалось мне, а потом я прокрутил страничку вниз и увидел фото. Во-первых, рыжие волосы. Во-вторых — голубые глаза. В третьих, черт возьми, это девушка! Меня кто-то окликнул, но я шел по коридору, лихорадочно листая послужной список вниз, и что я там хотел найти — не знаю. Наверное, просто был невозможно удивлен: блэйд раннер — и девушка. Такая девушка. Нет, конечно, есть Кацураги, но то Кацураги, а это какая-то рыжая немка с обалденными глазами. С этой глубокой мыслью я покинул управление. Уже в ховеркаре я сообразил, что начальство не удосужилось пояснить, зачем нам выписывают столь миловидную тяжелую артиллерию из Европы. В целом, послужной список давал некоторые ответы — за восемь лет ни одного взыскания, сплошь награды и благодарности, а счет устраненных Ев неприятно близок к моему. Ехидную мыслишку о том, что девочка просто кому-то слишком нравится, я отмел напрочь: блэйд раннеры — это не та работа, где можно выслужиться подтянутой попкой и разными неуставными умениями. Я запустил автопилот и принялся копаться в персональном досье уже предметно, так что оповещение о прибытии в стратопорт застало меня уже за некоторыми выводами. Сирота, наследница немаленького состояния, профессиональная спортсменка (там какие-то заоблачные показатели по бегу и пятиборью) попала в инцидент с участием Ев, — подробностей не указано, — после чего плюнула на все и пошла в ликвидаторы. И еще странный пробел в биографии: год выпал или около того. Я сунул мобильник в карман, вышел и завертел головой: забитая парковка стратопорта была полностью накрыта низким силовым щитом, а само здание — угрюмый двухэтажный блок на краю огромной посадочной площадки — ярко светилось прожекторами, разгоняющими густую мглу. По щиту расплывались и шипели капли отравленного дождя, приятный женский голос, объявляющий рейсы, звучал еще смазано, а я лавировал неспешно между машинами и думал о новом повороте в своей жизни. Не о рыжей Сорью — что о ней думать, увижу скоро — а именно о повороте. Так всегда бывает, когда смиряешься с тем, что плывешь по течению, что в жизни нет высших предназначений и целей. В таком бесцельном существовании самое интересное — это именно повороты. Хорошо, наверное, быть Евой — четко знаешь, для чего ты существуешь, у тебя есть функционал, есть четкое знание, когда ты умрешь. Это здорово — и это невыносимо скучно. Быть человеком тревожнее: ничего не знаешь, ни к чему не готов, кроме поворота, и когда к тебе придут подводить итоги жизни, ты, наверное, подумаешь что-то вроде: «Как? Это все, да?». Я махнул значком на входе, поехал эскалатором в приемный терминал, и когда был уже на полпути к нему, объявили посадку машины из Люцерна. Вокруг все было ярким и красивым, светлым от ярких реклам, стратопорт лез в глаза, выпрашивал внимания, как надоедливый невоспитанный ребенок, а еще тут были суетливые толпы людей — пассажиров, встречающих, провожающих, рекламщиков, служащих… Попросту говоря, имелось все, чтобы мне хотелось отсюда сбежать. Я вывинтился из людского потока, подошел к обзорному окну — и как раз вовремя. Серо-багровое небо над летным полем подсветилось алым, и прожекторы-ориентиры третьей площадки уставились в тучи, намечая гостю траекторию посадки. Там, неслышная за толстенным стеклом, бушевала настоящая буря, становился все громче рев посадочных двигателей. Яркая молния хлестнула тучи — и снова, и снова, но сам стратоплан все не показывался, только его отрыжки сейчас бесновались над щитом, еще пока накрывающим поле. Я когда-то слышал это все — даже сквозь беруши, сквозь наушники. Ливень раскаленными лентами наотмашь хлестал меня по лицу, кожа уже горела, а я бежал, несся по летному полю, а эта тварь отшвырнула заложника и прыгнула, пытаясь ухватиться за опору взлетающего гиганта. Парень катился под струями воды прямо под двигатели, а я видел только узкую спину синтетика, его вытянутые в прыжке руки. Я тогда попал, и хоть заложника сожгло струей ионизированного газа из сопла, я уничтожил Еву — впервые смог заставить себя не спасать человека, а устранить цель. Конечно, психологи мне объяснили, что я предотвратил еще большие жертвы, и я даже им поверил.  — Простите, у нас запрещено курить. Я обернулся и встретился взглядом с обеспокоенным охранником, посмотрел на свои руки и обнаружил, что левая судорожно сжимает зажигалку, а в правой у меня сигарета.  — Прошу прощения. Служащий расслабился и отошел, не говоря ни слова, а я бросил взгляд за окно — там остывала воткнутая в поле сигара на трех опорах. Я пропустил и снятие щита, и посадку — впору принимать успокоительное. Вспомнилось, как я вчера ночью рассуждал о слабых разбитых костях, о нежелании жить на пенсии. «Не о том беспокоишься, слабак. Тебя в дурку раньше сдадут». Однако, самобичевание самобичеванием, а курить очень хочется. Я посмотрел на часы — еще две-три минуты до начала высадки пассажиров — и подошел к киоску неподалеку, где продавали всякую ерунду, крайне нужную в дороге, а также все то, что командированные забывают купить друзьям-родственникам-знакомым-коллегам. Сувениры и магнитики, в смысле. Ни карманный маджонг, ни брелоки меня не интересовали, а вот леденец на палочке пришелся весьма кстати. Я сунул эту пакость в рот, подумал и купил еще один: вообще-то, Сорью должна проходить таможню отдельно и в первую очередь, но кто знает, на сколько это затянется. Я посмотрел на свое отражение в зеркальном полу, погонял между губами палочку вправо-влево и пошел выслеживать цель. В очереди на особом пропускном терминале Сорью оказалась номером первым — и я почему-то не был этим удивлен. Она помахала какими-то документами перед носом у таможенника и вышла в зал, вертя огненно-рыжей головой. Старший лейтенант Берлинского управления имела расстегнутый тяжелый дождевик, больше напоминающий плащ, красную куртку под ним и что-то вроде дико непрактичного черного мини, а уж ножки… Я убедил себя, что слюну сглатываю из-за приторно-сладкого леденца, и пошел ей навстречу. Сорью, по видимому, меня тоже опознала (надеюсь, ей дали досье с нормальным фото?) и остановилась, ожидая, пока я соизволю пасть ниц к ножкам. На подходе выяснилось еще несколько деталей: во-первых, девушка была в прескверном расположении духа, во-вторых, она с остервенением грызла леденец — такой же, как и у меня — и несчастная палочка нервно вытанцовывала под вздернутым носиком оперативника. Я невольно улыбнулся, заметил, что голубые глаза зафиксировали мой собственный заменитель сигареты, и так мы и встретились — двое блэйд раннеров, которым курить нельзя, у которых противное настроение и сильные предубеждения против совместной работы.  — Икари Синдзи, Токийское управление.  — Вижу, — Сорью улыбнулась и вытащила изо рта леденец. — Сорью Аска Лэнгли, Берлинское управление. «Гм. Хороший японский». Девушка слегка раскатывала «р» на немецкий манер, не слишком внятно интонировала, но говорила очень мягко и четко.  — Раз уж мы обменялись этой очевидной чушью, — мило улыбаясь, продолжила она, — то давай знакомиться по-человечески. Меня зовут Аска, и я тут по приглашению СКЕ ООН. Понимаешь, что это означает? Однако, какой тяжелый характер.  — Понимаю, — сказал я и улыбнулся так же вежливо. — Это означает, что кризис у нас, а не у вас.  — А еще — вы не справляетесь. С трудом удержавшись от невежливого раздраженного стона, я поклонился. Девушке хочется быть главной — пусть будет. Пока что. Мне, конечно, в корне не нравится такое хамство с первых же слов, но да пребудет в веках старая добрая японская вежливость. Пикироваться посреди зала с красивой коллегой — явный моветон, для этого еще будет много совместной работы. И ей вовсе необязательно сразу узнавать, что я редкостный хам. Поднял самооценку, нечего сказать.  — Прошу, к выходу — это туда, Сорью-сан.  — «Аска», я же попросила. Тебя, надеюсь, можно называть Синдзи?  — Разумеется. Чемодан перекочевал ко мне в руку, а Сорью, на ходу застегивая свой полу-дождевик, полу-плащ, пошла вперед. Я двигался слегка позади и слева и размышлял. Интересно, с чего бы это оперативник с таким послужным списком ведет себя, как школьница-хулиганка? Я, конечно, тоже не подарок, но первому встречному стараюсь не дерзить, особенно если нам еще работать вместе. Неужели настолько отличаются культуры? Пока я размышлял о пробелах в своем образовании и прорехах в воспитании Сорью, мы вышли на парковку, где рыжая с наслаждением вышвырнула прилично изгрызенный леденец, полезла в карман и достала сигареты.  — Так, жизнь налаживается, — доверительно сообщила она, изучая тоскливые окрестности стратопорта поверх тлеющей сигареты. Я, затягиваясь сам дымной отравой, ее мнение разделял, но поддерживать вслух не спешил. Нас обходили спешащие люди, кто-то оборачивался с недовольными минами — мол, чего встали, проход загораживаете. Не знаю, как там Аске, а мне было все равно — я чувствовал себя героем дешевого старенького боевика: у меня есть длинноногая напарница с туманным прошлым и колючим стервозным нравом, страшно засекреченное дело планетарной важности, свой жуткий скелет в шкафу, мрачные перспективы. Хотелось еще хэппи-энд в придачу, но это уж как получится. Приложим, так сказать, все усилия. Я покосился на слегка оттаявшую немку: у нее есть недотепа-напарник, которому страшно везет (Евы сами на убой лезут), чужая страна, совершенно забойное задание. И вот она стоит вся из себя роскошная, рыжая и красивая, под маревом щита, на котором испаряются капли, прищурившись, курит длинную сигарету и думает… Вот о чем она думает — представить не получилось. Но стояла она здорово. Хоть мы с ней и загораживали людям проход.  — Ну что, Синдзи, идем, что ли? Аска щелчком отправила бычок в урну, промахнулась, ничуть не расстроилась и обернулась ко мне:  — Где тут твой ховеркар?  — Идем. К моему изумлению выражать негодования или недовольство моей машиной она не стала, пощелкала бардачком и кивнула, мол, трогай. Я включил ускорители и сделал свечку. Стекло тут же залили потоки дождя, и погода жадно взялась за исстрадавшийся ховеркар, на который так долго смотрела сквозь преграду. Я пристроился в спешащий поток и взял курс на гостиницу, куда поселили Аску. Сорью все больше молчала, глядя по сторонам, и изредка интересовалась особенностями здешних правил движения, — словом, вела себя вполне прилично, а когда я включил едва слышно своего любимого тоскливого Рипдаля, она и вовсе затихла. Так мы и ехали — сквозь дождь, сквозь огоньки машин и реклам, а по сути — сквозь город, и я чувствовал, как какие-то неуверенные ниточки тянутся между нами, словно раздумывая: а стоит ли налаживать контакт?  — Тяжелые у тебя музыкальные вкусы, Синдзи, — сказала, наконец, Аска. — Всерьез считаешь, что жизнь — дерьмо? Оказывается, я такой несложный, прямо обидно как-то, ей-богу. Не одноклеточное все же.  — Что-то вроде. А ты что слушаешь? Аска покосилась на меня и дернула уголком рта:  — Марши. Я решил, что ослышался, и повернул к ней голову, а Сорью, довольная, видимо, произведенным эффектом, сцепила пальцы и потянулась:  — Чего уставился? Да, марши — немецкие, японские, русские, английские. Я попытался представить, что должно твориться в голове у человека, который слушает марши для души, и ничего хорошего мне на ум не приходило. Видимо, лицо у меня все же выразительное, потому как Сорью мгновенно завелась.  — Да, и что? Это ритм, сила, решительность — то, с чем люди тысячи лет шли на смерть. Это музыка прогресса, Синдзи.  — Того самого прогресса, который привел нас к Последней Войне, — не удержался я. Это все же был перебор — тоже мне, милитаристка недобитая выискалась.  — И что такого? Что тут такого, Синдзи? — поинтересовалась она. — Мы что, гоняем друг дружку камнями, как обещал Эйнштейн? Цивилизация уничтожена? Оглянись вокруг.  — На кислотный дождь? Или на висячий город, который стоит над зараженной землей?  — Появились АТ-поля. Появились новые строительные технологии, — жестко сказала Аска. — Развились колонии.  — Да, появилось много миров в космосе, куда люди притащили свою склонность мочить все живое.  — Это сопли, Синдзи, — фыркнула она. — Мы уничтожили этот мир и сделали себя сильнее, теперь на десятках других планет эта эволюция продолжается. Вот это да, фанатик войны после ядерного Армагеддона. И попадает она прямиком ко мне в напарницы -просто феерическое везение. Я не успел вдоволь порадоваться такому приобретению, как Аска вдруг спокойно и тихо сказала:  — В моей семье каждое поколение кого-то убивали на войне. Сотни лет. Но если люди должны убивать друг друга, чтобы стать сильнее — оно того стоит. «Кого убеждаем, рыжая? Меня или себя?»  — Странно, как ты с такими убеждениями уничтожаешь Ев — это же вершина прогресса и все такое. Я сообразил, что Аска не отреагировала, и снова к ней обернулся. И наткнулся на взгляд, целиком состоящий из концентрированной ненависти, и я повис на этом взгляде, как повисают приколотые к стене копьем.  — Странный вопрос, — тяжело сказала Аска. — Потому что это худшее, что создал человек. Так ставят в разговоре точку, и намеки подобной толщины я вроде пока понимаю. Однако же, моя рыжая партнерша становится еще интереснее. Я не люблю, когда в работу мешают личное — а не надо быть душевидцем, чтобы понять, что оно тут есть. Мой опыт подсказывает, что в нашем деле это приводит к ужасным последствиям. Да, есть идейные, есть те же «линчеватели», некоторых спонсируют крупные магнаты, но такие долго не держатся в деле, и я лично склонен поэтично считать, что их убивают даже не Евы — их убивает собственная ненависть к Евам. Когда ты мстишь или там просто искренне ненавидишь свою мишень, ты целишься в какой-то идеальный объект своей ненависти, не раздумывая, а что же на самом деле там, на том конце траектории пули. Но мишень меняется из раза в раз, а чувства — нет, и рано или поздно это становится очень, очень скверной помехой, но когда ты понимаешь, что был неправ, твоя ненависть уже сделала свое дело. Но Аска то ли была исключением, то ли стоило сказать: «пока что была исключением». Словом, до номера мы дошли в полном молчании. Она кивнула мне и остановилась в дверях, а я смотрел из-за ее плеча: хороший у нее номер, на вид — так даже получше моей квартиры. Волосы Аски пахли табаком, уставшей девушкой и какими-то тонкими духами.  — До завтра, Синдзи, — прохладно сказала она. — Я перезвоню вашей Кацураги сама.  — До завтра. Устраивайся тут. Дверь закрылась за Аской, и я пошел по коридору, размышляя. Она привлекательная — грудь на отлично, ноги стройные, — это идет в плюс. У нее очень напрягающие меня взгляды на жизнь. И это, как ни странно, тоже мне нравится, хотя бы потому, что не буду рассуждать, какая она клевая, и как было бы здорово с ней сходить на свидание. А еще она стерва с мрачным прошлым. «Да у меня просто идеальная напарница», — решил я, уже выводя ховеркар с парковки отеля. Итак. Надо сделать пару звонков полезным людям, и можно отправляться домой — общаться с моей личной Евой. Я уже привычно поймал себя на мысли, что мне интересно, как она там, расстроился и погрузился в деловые вопросы. День закончился, как и начался, то есть быстро и внезапно. Я открыл дверь квартиры и прислушался: было темно и тихо, как мы и условились с Аянами, но в комнате шумели кулеры компьютера. Разувшись, я вошел и обнаружил силуэт Евы у монитора. Первая мысль носила привычный характер: она сломала пароли и шлет все мои файлы делягам из «Ньюронетикс».  — Добрый вечер, Икари. Я помотал головой: на экране был текст Кэндзи Маруямы — моя соседка проводила время за чтением.  — Привет, Аянами. Что это у тебя тут?  — «В небе снова радуга». Это новелла.  — Вижу. А зачем ты ее читаешь? Пауза — и престранная. Жаль, я не додумался сначала включить свет, а уже потом задавать свои иезуитские вопросы.  — Я еще не читала это произведение. О да, исчерпывающе. Стремление к самосовершенствованию — одна из направляющих функций у синтетиков, но ее предметное поле, насколько я помню, не включает художественной литературы, Евы попросту игнорируют такие тексты. Я пошел к выключателю — все же лучше ее видеть.  — И как, нравится? Я включил свет и обернулся. На Аянами по-прежнему был мой халат, и я некстати подумал, что неплохо бы ее переодеть и что она под халатом без белья.  — Я поняла не все. Эти впечатления новые для меня, в них много неясных образов и ассоциаций. «Еще бы. Удивительно, что ты вообще там что-то поняла». Синтетика, конечно, можно приучить к образному мышлению, и метафорические формулировки давно вошли в тест Войта-Кампфа, но на повестке дня всегда встает вопрос: «а зачем?» В лабораторных и исследовательских целях — круто, ведь можно даже статью тиснуть в научный журнал, а на практике? Я вспомнил, что призывы и детей не учить литературе звучали с постановкой вопроса: «а зачем?» — и понял, что меня заносит не в тот край. В который раз уже допрос Аянами превратился в умные размышления о судьбах человечестве. «Что-то я устал», — решил я и заметил, что Рей внимательно на меня смотрит.  — Аянами? — «Забавно, неужели я различаю, когда она хочет о чем-то спросить?»  — Я убирала в кладовке… «Копалась в твоих вещах», — перевела паранойя. -…и обнаружила там скрипку. Вы играете? Скрипка. Мне наняли учителя, я ходил на занятия, но слушать мальчика никто не хотел: то нет никого, то заняты все, то устали. Я играл только огромному пустому дому, и мне это когда-то приносило болезненное удовольствие — ни души вокруг, много традиционных японских вещей, и мелодия скрипки, что скользит из-под смычка. Мне всегда нравились именно те звуки и фразы, которые оставляли впечатление скольжения.  — Да, я играл когда-то. А где она?  — Я оставила ее на месте. Я уже встал было, а потом сообразил, что мне пришла в голову идея вспоминать свое мастерство перед синтетиком. Которая эту всю «скользящую» хрень раскладывает на составляющие звуки и анализирует как гребаное уравнение. А еще — если бы Аянами мне не напомнила, я бы даже не знал, что у меня до сих пор есть скрипка.  — Гм. Ладно, идем ужинать.  — Да.  — И это… Ты переоденься, что ли.  — Переодеться? Во-первых, что это я ляпнул, а во-вторых, проклятье, я что, краснею? Тебе сколько лет, милый, а?  — Да, переоденься, — сказал я твердо. — Халат — это не очень удобно.  — Хорошо. Что я могу одеть? А ведь это интересно. Что если вернуть ей вопрос чуть по-другому?  — Что бы ты сама выбрала? Аянами остановилась у стола, внимательно меня изучая, и не спешила садиться. Я с делано беззаботным видом открыл холодильник, но, в свою очередь, глаз с нее тоже не спускал. Интересно же, каков будет осмысленный выбор. Однозначно не «все равно».  — У вас нет такой одежды. «Ах даже так?»  — Хорошо. Я могу заказать. Что именно ты хочешь?  — Что-нибудь по размеру, удобное и мягкое. Убиться можно, эта Ева сведет меня с ума. Она назвала не модель, не цвет, не фасон — она назвала как критерии свои ощущения, личные, черт побери, ощущения. Мне определенно стоит отлучить Аянами от литературы, если я не хочу прочно поехать крышей.  — Хорошо, — сказал я. «Круто быть блэйд раннером — хоть какая-то выдержка есть». — Поедим, и будешь выбирать по каталогу.  — Спасибо. Красноглазка сидела над пустой тарелкой и безропотно ждала, пока я разгружу возмущенную невниманием микроволновку. «Это худшее, что создал человек», — вспомнил я, глядя на Аянами. Сложно сказать, чего мне хотелось больше: до хрипа спорить с этой мыслью или подписаться под ней сто пятьдесят раз.