Закономерности

Он угасал на моих глазах. Клянусь, я видела, как он каждый раз хватался за руку и стискивал зубы. И каждый раз он обходил тему стороной. Он носил кофты с длинным рукавом даже когда спал, он не давал мне лишний раз касаться его, он всё чаще куда-то уходил, он говорил намного тише, менее амбициозно — он становился холоднее, он постепенно отстранялся от меня. — Ньют, — позвала я его, надеясь, что он всё-таки спит. — Мм.? Я не была готова задать ему тот вопрос. И он, словно прочитав мои мысли, хмыкнул и прошептал: — Спи, детка — завтра тяжёлый день. Лёгких дней не было у нас уже давно. Вернее, их не было никогда. И он поутру исчез. Исчезли и Томас, и Фрайпан, потом и Хорхе с Брендой. Последние просто-напросто отказались меня брать, когда Ньют, в свою очередь, даже ничего не сказал. Спасти Минхо, конечно, было важно. Важно для всех нас — уже тогда было ясно, какой ценой, и именно поэтому я просто рассказала Винсенту про план, который Томас не мог не выполнить. Винс опрокинул стол, когда узнал об отъезде всех вышеперечисленных, ведь корабль был уже почти починен — необходимо было готовиться к отплытию. Я умоляла его дождаться, и он всё-таки сдался, дав ребятам ещё один шанс. И я продолжала верить в их скорое возвращение. Остаться одной — значит остаться наедине со своими дикими мыслями. Он уехал, оставив так много вопросов — и никаких ответов, и я просто начала говорить сама с собой, рассуждая на вечные темы добра и зла. Я стала чаще задумываться о том, любил ли он меня на самом деле. Я впала в своего рода транс, из которого даже не пыталась выбраться. Мой разум блуждал, и вопросы мучили с самого утра и до вечера, поэтому я работала на износ, лишь бы скорее провалиться в сон и, желательно, забыть обо всём. Сон не спасал: во сне Ньют много раз приходил ко мне и успокаивал, и это было похоже на своего рода знак, которому я придавала слишком много значения. Я не считала дни, ведь это было бесполезно, практически невозможно — минуты казались вечностью, а дни… просто стояли на месте. За этот период я стала больше общаться с Робертом — милым маленьким мальчиком, чьи родители были расстреляны служащими ПОРОКа. Он был слишком маленьким для того, чтобы Пейдж отправила его в лабиринт, поэтому все три года Роб провёл в Денвере, помогая в изучении иммунов, также выступая в роли подопытной крысы. Он рассказывал мне различные истории, которые нередко выдумывал сам, а также делился своими воспоминаниями, делая их нашими общими. Благодаря его рассказам, в моей голове всплывали обрывки моих собственных воспоминаний. И я постепенно начинала привязываться к нему, с самого начала чувствуя между нами какую-то связь, но не понимая, не осознавая, какую. Он помогал мне немного отвлечься и не давал раскисать, и я всегда удивлялась тому, что он постоянно улыбался, никогда не грустил, если мы были вместе. В лагере разгоралось недовольство, все вокруг нервничали всё больше, с нетерпением ждали отплытия и возможности начать жизнь с чистого листа. Винсент продолжал сдерживать своё обещание до самого конца, несмотря на растущее возмущение. Всем хотелось спокойной жизни, но вряд ли она могла бы когда-нибудь стать такой. С каждым днём становилось всё труднее — ПОРОК продолжал усиленно искать Правую руку, но все их попытки были неудачны, пока в какой-то момент они не засекли одну из наших машин, которая возвращалась с разведки. Винсенту тогда пришлось заметать следы: он в одиночку сбил со следа их самолёт, и больше ПОРОК не беспокоил. И не только потому, что нас начали искать в другом месте. Томас говорил тогда на последнем собрании: «Обещаю, Винс, мы вернёмся через неделю», и получил отказ, но он не собирался останавливаться. И всё, что мне оставалось — ждать того злосчастного дня. Я плохо спала, ко мне вместо снов будто приходили воспоминания: мне снилось, как шизанулась сестра, и как ПОРОК забрал меня у семьи, и ещё я видела во сне маленького плачущего мальчика, а также все эти многочисленные опыты, которые мы ставили друг над другом в лабораториях, и это был бесконечный, непрекращающийся кошмар. Я вздрагивала и просыпалась слишком часто для того, чтобы выспаться, и каждый раз, проваливаясь в сон, я видела его перепуганное лицо. Сны проникали в реальность, а реальность растворялась во снах, и я уже не могла различить, где настоящее, а где подделка: всё казалось настоящим. Нет, не казалось. Я была уверена, что эти сны были основаны на моих стёртых воспоминаниях. Хорхе не заставил себя долго ждать. Я спрыгнула с гамака так же быстро, как услышала гул мотора, и рванула на звук. Трепет быстро сменила тревога, ведь я рассчитывала увидеть всех, а главное его, в здравии, но Хорхе был один. Мы лишь обменялись взглядами, может, он поздоровался, только этого я не слышала. Он быстро ушёл в кабинет Винса, и я, замешкавшись, побежала за ним. Ворвавшись в комнату, я прервала их разговор: — Я еду, — твёрдо заявила я. Они оба были слишком уставшими, чтобы спорить. Бодрствовали не мы одни. Как только я вышла из кабинета, Роберт схватил меня за руку, притянул к себе и нежно-нежно обнял, прошептав: — Вернись, пожалуйста. Вернись ради моих историй, они же тебе нравились… Вернись… ради меня. Я тебе ещё столько всего могу рассказать, только вернись… Обещай мне, что вернёшься, прошу тебя! — Обещаю. Весь полёт мне было нехорошо. Волнение переполняло меня, и я начинала сомневаться в том, что правильно поступила. Психам не место на войне, но вот я была именно такой. И помощи от меня в этом состоянии сложно было дождаться, однако, пересиливая себя, я старалась держаться максимально уверенно, не давая эмоциям взять верх. Когда мы достигли города, сердце уже бешено колотилось в груди, дышать становилось всё труднее. Слышались взрывы, но из-за лопастей самолёта мало что можно было услышать, и это более-менее успокаивало. Успокаивал и Винсент. От одного взгляда на него становилось спокойно на душе, потому что сам он держался очень холодно, но в то же время собранно и сдержанно. Возможно, он тоже боялся, но по нему сложно было что-то определить. Не знаю, что было страшнее тогда — не хотелось думать об этом, однако мысли сами лезли в голову, не давая прийти в себя. — Снижаемся, — отрывисто сообщил Хорхе. — Кейт, Винс, будьте готовы. К такому нельзя было быть готовой. Как только люк открылся, Минхо и Фрайпан втащили в самолёт бездыханное тело Ньюта. Сначала я его даже не узнала, хотя, скорее всего, я просто решительно отказывалась признать то, что это был он. Вены, где их было видно, вздулись так, что только они и привлекали внимание. Откуда-то сочилась кровь, гной. Пахло потом, а в особенности мертвечиной. Его глаза были закрыты, но я точно знала, что белок в них нельзя было разглядеть. Я попыталась позвать его, тем не менее выдавить из себя что-либо оказалось невозможным. Тело перестало слушаться. Меня начало трясти. Я еле удерживалась на ногах: они стали ватными, и я могла в любой момент упасть. В голове начало усиленно стучать, пульс участился. Воздуха уже не хватало — я словно разучилась дышать или оказалась на самом дне океана. Всё вокруг превратилось в кашу цветов и красок, ведь слёзы текли непроизвольно. Я перестала себя контролировать и просто упала на пол рядом с ним. Я оказалась слишком слабой. Всё это время я верила в то, что я сильная, что могу всё. Я не была никому полезна, и… И я не должна была быть здесь, а должна была умереть тогда в лабиринте. В голове начали быстро мелькать различные воспоминания: жизнь в Глэйде, высочайшие стены лабиринта, его улыбка, счастливые лица друзей и их смерть, и танцы у костра, вновь опыты, лаборатория, разговоры Дженсена с Пейдж, лица моих родителей, смерть сестры и снова Роберт, только намного меньше, будто он тоже часть семьи… Чьи-то сильные руки обхватили меня, и прямо над ухом я услышала голос: — Он жив… он ЖИВОЙ! Ты меня слышишь?! Тише-тише, – Минхо гладил меня по голове, не выпуская из объятий. — Томас огрел его чем-то по голове, но он всё ещё жив! Кейт, Томми пошёл за лекарством, мы спасём его, спасём… мы спасём его, — он не прекращал повторять это, из его глаз тоже текли слёзы, а голос местами дрожал. Я почти пришла в себя, когда мы снижались над городом во второй раз. Томас с Терезой был на крыше здания ПОРОКа, ещё пару минут, и всё было бы хорошо. Думать о чём-то, кроме Ньюта, я уже не могла. Я держала его за руку и ждала, ждала. И эти минуты тянулись намного дольше, чем тогда, без него. И я была бесконечно этому благодарна, ведь возможность как можно дольше находиться рядом с ним была для меня очень важна. Люк открылся во второй раз. Винсент подал руку раненому Томасу, Тереза подтолкнула его, и тот оказался внутри. Я помогла его затащить. Тереза почему-то на долю секунды замешкалась. Рядом прогремел взрыв, и Хорхе немного увёл самолёт в сторону. Ещё немного, ещё чуть-чуть, и здание рухнуло бы, но сваи всё ещё поддерживали его. И мы снова подлетели ближе, и я протянула Терезе руку, и она уже тянулась ко мне… Краем глаза я заметила какое-то движение позади неё. И что-то потянуло меня посмотреть, хотя я была уверена в том, что просто разбушевался огонь. Это был Дженсен. Без одной руки, медленно шёл, хромая на одну ногу, держа теперь в единственной руке пистолет. Выстрел. Очень громкий, кажется. Его можно было сравнить со взрывом. Не было нужды догадываться, в кого он целился — в Томаса, конечно. Промахнулся. Или же план его был другим. Здание обрушилось слишком быстро, чтобы дать ему выстрелить во второй раз. Последнее, что я помню — крик Тома, сливающийся с болезненным криком Минхо, а может даже и Фрайпана, а ещё холодную и потную руку Терезы, её выразительные глаза, и потом тёплые объятия огня. И я подумала о Роберте и Ньюте — о двух самых главных мужчинах в моей жизни, и я вспомнила всё: абсолютно всё.

…

Свет падал на лицо, он был таким ярким, что глаза совсем не хотелось открывать, так как знал, что сейчас будет больно, и оказался прав — свет резко ударил по глазам, и поначалу я видел лишь чёрные пятна и круги, позже и очертание фигуры, узнав в нём своего друга. Томас, откинувшись на спинку стула, дремал. За ним было весело наблюдать, потому что слюна его уже стекла на кофту, и храпел он, конечно, знатно. Правда, как только я зашевелился, он моментально проснулся, протёр глаза, после озабоченно посмотрев на меня. — Дружище, — прохрипел я, — на тебе лица нет, будто шиза впервые увидел. Я знал, о чём говорю. Но я не подозревал, что пока лежал здесь — поправился, а о болезни напоминал лишь шрам на руке. — Ах ты говнюк, — прокричал Томас, — ты хотел умереть! У тебя окончательно крыша поехала, да? Видимо, да. Чёрт. Идиот… идиот. — Я писал то письмо, потому что знал, что лекарства не было. — говорить было очень тяжело, а Томас словно с цепи сорвался: — Оно было!.. в моей крови. Просто, чёрт, как ты вообще мог подумать о том, что я не смогу тебя спасти? — Прости… — я не понимал, за что нужно было извиниться, но считал это необходимым. Он, кажется, успокоился. Наступила небольшая пауза. Томас, видимо, ещё к этому моменту не отошёл ото сна, а я просто не знал, что сказать: столько времени прошло, хотелось о многом спросить, и я уже даже открыл рот, но Томас нарушил тишину первым: — Ты, кстати, сейчас находишься в Тихой гавани, лежишь здесь около недели. И, чёрт возьми, как же я рад, что ты вернулся! — Неделю?! Где же тогда Кейт? Она, по идее, должна была жить здесь всё это время, — пошутил я совсем не смешно. Я уже приподнялся на кровати, даже смог сесть, и, заметив длительную паузу, внимательно посмотрел на друга. Всё было написано на его лице — ему не нужно было ничего говорить. Я сглотнул, пытаясь осознать, что произошло. Томас тихо произнёс слова, которые я совершенно не хотел слышать, и я буквально возненавидел его в этот момент. Руки затряслись, и захотелось ему врезать, прямо в челюсть, но вместо этого я просто схватился за голову, с силой потянул себя за волосы и закричал. Я выкрикнул её имя, но оно уже не звучало. Слёзы потекли сами собой, и я почувствовал себя маленьким беспомощным ребёнком. Гнев смешался с отчаянием, я совсем не хотел понимать, что происходит. Всё это — просто злая шутка. Чувствовалось, что сейчас она вбежит в комнату, накинется на меня и не отстанет ещё долго. В комнату вбежали, но это были Минхо и Фрайпан, а не она. Никто из них не стал меня успокаивать, потому что знали — это было бесполезно. Её смерть было невозможно принять. Я специально не хотел её брать с собой, потому что боялся за её жизнь, я не мог дать ей умереть. Я специально отстранялся от неё, ведь думал, что чем дальше, тем лучше. Я специально не говорил ей ничего, лишь бы уберечь. Я был чертовски неправ, поступая так. Но… как она могла оказаться в Денвере? Неужели она самостоятельно добралась до города? Если нет, то как это всё могло произойти? Только если её взял кто-то другой… Собрав всю свою силу воли, я встал с кровати и направился к выходу. Я не знал, где его искать, но был уверен, что это особо не составит труда. Так и было. Винсент просто стоял недалеко от больничного крыла, разговаривая о чём-то с Хорхе. На меня пялились окружающие, прекращая заниматься своими делами, но я, не обращая на них никакого внимания, громко, через силу, прокричал: — Почему, Винсент?! Какого, спрашивается, хрена, ты взял её с собой? Зачем?! Ты ведь знал, что она не боец, и всё равно согласился… И кто ты после этого? — Никто, — он говорил то, что я хотел слышать, но половину речи я всё же пропустил, потому что упал на землю и разрыдался. Меня не волновало, выглядело ли это убого, жалели ли меня люди, не волновали слова Винса. Я знал, что он не виноват. Виноват был я — никто другой. Я облажался, и это было не просто хреново. Потерять самого близкого, дорогого, любимого человека — это хуже всего на свете. Мы через столько испытаний вместе прошли, а я… вёл себя как сволочь в последние минуты, проведённые с ней вместе. Должна была жить она, а не я. Это всё было как-то… неправильно. Я должен был говорить ей о том, как сильно люблю её, как сильно дорожу ей. Я не мог представить себя без неё, да и сейчас не могу. Вечером я более-менее пришёл в себя и попросил Томаса дать мне нож, чтобы высечь её имя на глыбе. Ребята решили, что будет лучше, если это сделаю я. Не знаю, как было на самом деле лучше, но я ещё долго стоял рядом с камнем, проводя пальцем по высеченным буквам и представляя, как касаюсь её нежной кожи. В какой-то момент мне показалось, что дышать стало немного труднее, будто кто-то нежно обнял меня, и я прошептал: — Я люблю тебя, — а потом, немного помедлив, произнёс, — Кейт. — Она тоже любила тебя… — тихо произнёс маленький мальчик, которого я сначала не заметил. Он вывел меня из лёгкого оцепенения, и я внимательно посмотрел на него, заглянул в глаза, молча вопрошая: «как, откуда ты знаешь, почему ты так говоришь?». И он понял меня без слов, и улыбнулся, и ответил: — За то время, пока вас не было, она столько всего мне про тебя рассказала, и всё время спрашивала меня: «Говорила ли я тебе о том, какой он хороший и как я его люблю? Ты, когда подрастёшь, тоже узнаешь, что такое любовь…» Но я уже знал. Ведь я, как и ты, тоже люблю её. И я завидовал тебе… — он остановился, сглотнул, продолжил, — Кейт — моя сестра, и больнее всего было то, что я не мог ей об этом сказать, потому что… потому… Она бы не поверила мне… посчитала бы шуткой, — слеза оставила мокренькую дорожку на его щеке. И тут я понял, я увидел в чертах его лица её черты: тёмные глаза и густые, хмурые брови, веснушчатый нос с горбинкой, такие же пухлые щёчки и узкие губы, которые были тоже искусаны — он словно был её копией, и я долго не мог оторвать от него взгляд. Опустившись перед ним на колени, я обнял его, закрыв глаза и мысленно пообещав Кейт позаботиться о нём.