Qeemat

К вечеру Зара наконец добралась до деревни. Все вокруг было таким же, как и в прошлый раз — только жителей ей почти не встретилось: должно быть, закончив работу, они разошлись по домам. Дневная жара сменилась пробирающей до костей прохладой, и Зара поплотнее запахнула накидку, смотря вдаль. Вот он, уже недалеко — дом Сингхов, самый большой в деревне, вот и деревце во дворе, вот и невысокая изгородь… Возница сгрузил ее чемоданы на землю, и, получив свою плату, хлестнул кнутом лошадь и уехал. Зара подняла багаж, двинулась вперед, но ее ноги словно приросли к земле, когда в дверном проеме показалась женщина в оранжевом платье и шали. Она помедлила, вглядываясь в лицо гостьи, и внезапно в несколько легких шагов пересекла двор и оказалась прямо перей ней. — Зара, дочка! … — полные слез глаза Маати мерцали, как тусклые звезды. Она взяла лицо Зары в теплые ладони, провела по щекам, затем крепко прижала девушку к груди; поверх ее плеча Зара увидела появившегося на крыльце хозяина дома. Чоудари Сумер Сингх спустился со ступенек — неуверенно, на негнущихся ногах; в этом сгорбившемся и, казалось, совсем ветхом старике с посеревшим лицом сложно было узнать прежнего балагура. Он безмолвно протянул к ней руки, и когда Зара обняла его в ответ, Чоудари вдруг зарыдал — страшно, хрипло, тяжело опираясь на нее и дрожа всем телом. * Закусив губу и стараясь справиться с весом чемоданов, Зара следовала за Маати. Та поднялась на веранду, свернула в ближайшую дверь, потом еще в одну, и они оказались в его комнате. — Зара, ты располагайся здесь… завтра поговорим обо всем, а сейчас — отдыхай. Ты, верно, устала с дороги… может, хочешь есть? — ее голос был, как всегда, ласковым и сердечным, но вырывался из бледных губ через силу, словно она находилась мыслями где-то очень и очень далеко. Зара покачала головой, и Маати не стала настаивать. Кротко кивнув и снова пробормотав «отдыхай, дочка», она бесшумно прикрыла за собой дверь. Оставшись одна, Зара не шелохнулась; прошло, наверное, пару минут, прежде чем она подняла голову и оглянулась вокруг. Зрение впитывало все, даже самые незначительные детали — пестрое покрывало на низкой кровати, легкие занавески, цветы на окне, коричневый шкаф с чуть приоткрытой дверцей, старый сундук в углу, накрытый домотканым ковриком — маленькие домашние мелочи, создающие ощущение уюта и обжитости. Аккуратные рамки, развешанные на стене заботливыми руками Маати… Диплом об окончании летного училища. Уведомление от начальника спасательной службы о переформировании авиационного полка с постоянным местом базирования в Адампуре. Письмо о назначении Вира Пратапа Сингха на должность командира эскадрильи. Благодарность за успехи в профессиональной подготовке личного состава. Медаль «за отвагу и выдержку, проявленные в ходе выполнения спасательной операции при крушении поезда Чандигарх — Калькутта». Детский рисунок самолета… Боль давила в виски, слепила глаза, наливалась тяжестью в затылке. Каждый вдох давался с трудом, для каждого выдоха требовалось нечеловеческое усилие, и не было ни мыслей, ни слез… ничего не было, кроме чувства, что от души — невыносимо медленно, в полнейшей тишине — отрывают один за одним мельчайшие кусочки острые раскаленные когти. Она обернулась к окну, посмотрела в сизые сумерки. Невидящий взгляд скользнул по прикроватной тумбе — и вдруг остановился на фотографии, которую она заметила еще в первый свой приезд. Вир, только что получивший звание майора, в новой военной форме, отдавал честь, уверенным жестом приложив ладонь правой руки к козырьку фуражки. Его красивое, смелое лицо сияло гордостью, лучистые глаза смеялись… Зара взяла фотографию, поднесла к лицу. Слез не было, их не было с того самого дня — была потеря сознания, и недельная горячка, и месяц ожидания, пока будут окончены формальности развода и уложены вещи, и непреклонность в ответ на уговоры родителей, и злой ветер дороги, и алое, как кровь, закатное небо над Пенджабом… Вир улыбался — весело и беспечно. Она резко рухнула на колени, даже не почувствовав удара, сжала рамку в руках с такой силой, что побелели костяшки пальцев, не столько слыша, сколько ощущая со страхом, с незнакомым доселе холодным ужасом, нарастающий грохот — водопадом, многотонной, смертельной толщей воды, выбивая воздух из легких, ломая позвоночник, на нее обрушилось осознание. Вира нет. Его больше нет. Она не могла знать, где находится — есть ли земля, и есть ли небо, есть ли она сама — привычного, вещественного мира больше не было, и несуществующие стихии несуществующей реальности забавлялись, терзая остатки ее души. Горький яд заменил воздух, и черная, черная пропасть разверзалась под нею, и с каждой слезой, которой она не чувствовала, с каждым криком, которого не слышала, с каждым хрипом, разрывающим горло — отчаяние ртутью наполняло вены, извивавшиеся, словно черви, и преходящая всякое понимание боль пожирала внутренности, и единственным, кто мог вырвать ее из этого ада, был он — его голос, его руки, его горячие губы. Только его дыхание могло спасти ее от удушья, только его взгляд мог рассеять выжигающую зрачки тьму, только его прикосновение могло исцелить сожженную дотла кожу — и она умирала тысячу раз в мгновение, и целую вечность, целую бесконечную череду вечностей не могла умереть, последним рефлексом тела, последним инстинктом самосохранения пытаясь вырваться из цепей проклятого знания, поднимающегося из самой глубины ее существа — вкрадчивого и неумолимого знания, что спасения не будет. Спасения не будет, и он не придет, и время не повернет вспять, и никакая сила не изменит ткань мироздания, и не исправит единственной в мире неправильности, единственной в мире ошибки — если бы только она тогда была с ним, там, в том автобусе! Если бы она была с ним, они бы умерли вместе; и, может быть, в следующей жизни… Последние крохи серого света затухали в ночном сумраке, изменяя смутные очертания предметов на темнеющей кухне, свиваясь змеями у незажженной лампы. Чоудари, опершись локтями на стол, закрывал лицо ладонями, а сидевшая к нему спиной Маати смотрела на дверь комнаты сына, и слезы медленно стекали по ее щекам и капали на недвижно лежащие на коленях руки. Там, за дверью, в непереносимой, смертной муке билась Зара, не ища — и не находя — утешения. * В пять часов утра Маати осторожно вошла в комнату; она нашла Зару спящей на полу. Беспокойно разметавшиеся волосы падали ей на лицо, а в руках, не разжатых даже во сне, лежала фотография. За окном занимался рассвет — первый из восьми тысяч.