Ставка на любовь

Завтрак Похабова и Керро прошёл под аккомпанемент звона приборов об белоснежный ресторанный фарфор. Оба не решались заговорить — Лёше было неловко из-за того, что Мэри увидела слишком много, а эстонка (повторюсь) была слишком тактичной, чтобы что-то спрашивать. Да и неловкое молчание её и вовсе не напрягало — можно было сосредоточиться на вкусе еды. Однако расправившись с салатом, рыжая всё-таки решилась задать Алексею, допивающему третью чашку кофе, мучающий её вопрос: — Что у вас происходить? Почему вы ругаться? — Мы поспорили с Костей, — опустив глаза, начал Лёша, — ещё по дороге сюда. Я видел, что между ним и Соней что-то есть — это ещё на их сезоне заметно было. Приревновал — привык, что она — моя. А она-то уже давно не моя… Ну, в общем, ляпнул сгоряча, что смогу её вернуть. А потом понял, что ошибся. И что Сонька ни за что дважды в одну реку не войдёт. Но признать это сил не хватило. Не люблю от своих слов отказываться, сама знаешь. Глупо это всё, знаю. Но как есть… — Ты — идиот, — Мэрилин спрятала лицо в ладонях. — Я знаю, Мэр, — спокойно ответил Похабов. — Слу-у-у-ушай, ты же первый раз в Сочи? — Да, — немного растерянно кивнула задумавшаяся о своём эстонка — неожиданная перемена темы застала её врасплох. — Тогда допивай быстрее свой кофе, медленная эстонская женщина, и гулять пойдём! — жестом подозвал официанта и попросил счёт. Гецати тем временем сидел под дверью их с Соней номера и пытался уговорить девушку открыть ему дверь. Егорова держалась стойко, хоть внутри неё и было огромное желание распахнуть этот чёртов кусок дерева и кинуться Косте на шею. Она сама не понимала, почему наорала на мужчину там, внизу. Видимо, злость, не успевшая выплеснуться на Похабова, «сдетонировала» от Костиного замечания. В общем, после грозного «Если ты сейчас же не откроешь, я просто выбью эту чёртову дверь!», городская ведьма сдалась. Ей ни фига не улыбалась перспектива жить в номере с незакрывающейся дверью (или и вовсе без неё) и платить штраф за порчу имущества. — Ну и кто мою Сонечку обидел? — сграбастав завёрнутую в одеяло девушку в объятия и подняв её на руки, спросил у неё осетин. — А то ты не знаешь, — буркнула Соня, надувая щёки и становясь похожей на хомячка. — Ты ж моё солнышко колючее, — улыбнулся Костя, усаживаясь в кресло и устраивая кокон с Егоровой на своих коленях. — Ну, а чего ко мне все лезут, Кость? В жизнь мою? Чего все злые такие? — девушка склонила голову на его плечо. — Вот ты дружишь с ним много лет, не лезешь к нему в тарелку и постель, потому что сама в этой постели когда-то побывала, а он… — далее последовал эмоциональный спич на тему дружбы в общем и между мужчиной и женщиной в частности, как следует приправленный ненормативной лексикой. Гецати терпеливо слушал девушку (даже несмотря на то, что она, активно жестикулируя, дважды чуть не съездила ему по носу), ласково поглаживая её по волосам и спине, а когда поток Сониного красноречия иссяк, лишь крепче прижал её к себе, пробираясь ладонями под одеяло и сжимая тонкую талию девушки. — Ну всё, любимая, всё, — лёгкий, почти неощутимый, поцелуй в висок, — больше тебя никто не тронет. Я буду тебя защищать от всех, чтобы никто тебя не обижал. А за то, что ты нехорошими словами ругаешься надо тебе рот с мылом помыть. — Да ты извращенец, Гецати, как я погляжу, — хихикнула Соня. — Тот ещё, Егорова, — усмехнулся Костя. — Я всегда это знала! Надо держаться от тебя подальше, — девушка закрыла лицо ладонями и расхохоталась. В себя Егорова пришла от того, что Константин резко поднялся, уронив одеяло, в которое она была завёрнута. — И куда ты? — вцепляясь в его плечи, чтобы не упасть, спросила она. — В ванную. Сонь, я не шутил. Пока эти двое развлекались в ванной, Похабов тащил Керро за руку к ближайшему к их гостинице ларёчку с надписью «Экскурсии». Добрая бабуля из окошка, принявшая экстрасенса и ведьму за влюблённую парочку, тут же обрушила на их головы шквал советов, где лучше побывать и, услышав, что «барышня в Сочи первый раз», втюхала-таки им обзорную автобусную по городу. Но долго Лёша и Мэри там не выдержали — уже где-то на третьей остановке им стало скучно и они, еле-еле дотерпев до следующей, незаметно отстали от группы, отправившейся следом за экскурсоводом. Без бубнёжки в шипящий громкоговоритель стало гораздо веселее — Алексей устроил для эстонки свою экскурсию, постаравшись рассказать ей всё то, что знал о Сочи и показать места, в которых чаще всего бывал. Большинство из них было не очень туристическими, но от отсутствия там большого количества людей было даже легче — никто не орал, не лопотал на непонятных языках, не загораживал вид и всё такое. Керро любовалась природой, восхищаясь соседством моря и гор, с интересом слушала Лёшины рассказы и засыпала его вопросами. Но её не отпускало ощущение дежавю. Будто такое уже было когда-то. Да только то ли жизнь другая была, то ли город другой… А вот человек рядом и даже дата совпадали. Он позвонил ей 10 сентября. Сразу же после её фееричного телевизионного появления в готическом зале особняка на Новой Басманной. Она, не глядя, сбросила — решила, что это другой человек. Ведь она ждала звонка. Специально, чтобы на него не ответить, ага. А логика где? А логики нет. Но въедливый айфонный рингтон, то и дело раздающийся в тишине ненавистной квартиры, очень сильно давил на и без того воспалённый мозг. Трубку пришлось взять. — Лиса, ты рехнулась?! — донеслось с того конца провода, едва она успела сказать «алло». — Я что? Я не понимать тебя, Лёш, — Мэри от столь нервного начала разговора аж кипяток мимо чашки пролила. Хорошо, не на ноги, а всего лишь на отполированную деревянную столешницу. — Хорошо, спрошу по-другому. Ты с ума сошла, опять в это лезть?! За каким хреном ты на битву в третий раз попёрлась? — Ты позвонить, чтобы читать мне мораль? — с чайного пакетика с чёрным, пахнущим какими-то ягодами, в лужу воды на столе упало несколько капель. — Я в этом не нуждаться. Мне хватает Саша, — вспомнив о бывшем (или всё-таки не бывшем? Правильно Даши сказал, что «всё сложно»), тяжело вздохнула, чувствуя, как в уголках глаз снова собираются слезинки. — Если тебе нечего больше мне скажи, то не продолжать. Похабов понял, что с рыжей что-то не так и, долго не думая, вылетел в коридор, напугав спящего там Аркашу. — Адрес скажешь или мне самому догадаться, где тебя искать? — путаясь в рукавах куртки, спросил вполне закономерное. Он слишком хорошо знал эстонку. И чувствовал, что ей сейчас жизненно необходимо выговориться. — Сонь, — крикнул в глубину квартиры, — не жди меня. Егорова тогда благополучно пропустила эту фразу мимо ушей и, конечно, ни о чём таком себе не подумала — отношения у них были доверительные, да и Лёша частенько уезжал по субботам — у них с друзьями была традиция собираться по вечерам на своеобразный мальчишник. Но когда Похабов не появился дома ни глубокой ночью, ни в воскресенье с утра, ни даже вечером, девушку заточил червячок сомнения. Трубки мужчина не брал, на сообщения в соцсетях и мессенджерах не отвечал, а вернувшись в понедельник утром, быстро и как-то дежурно поцеловал Соню в щёку, прихватив с её тарелки румяный оладушек, и, кинув «До вечера», убежал на работу. Выяснять девушка ничего не стала — если захочет, то сам скажет. Поняла, что зря, когда в следующую субботу Лёша пропал из дома с самого утра, пока Соня ещё спала, разрушив тем самым все их давно построенные планы и заставив её в компании Аркаши ехать на дачу, копать картошку, на электричке. Дозвониться до него она не смогла — телефон, благополучно разряженный, валялся где-то в машине. А Лёша спокойно пил какой-то «Липтон» из пирамидки, сидя на кухне у Керро. Эта медленная эстонская женщина, собираясь, носилась по квартире, то и дело шипя на периодически попадающиеся её локтям и бёдрам углы и дверные косяки, сбивчиво рассказывая при этом о том, через что она уже прошла на своей третьей «Битве». И кажется, что-то о том, что Саша до сих пор не позвонил. Как оказалось, нигде, кроме как на Красной площади и на Новой Басманной, Мэрилин в Москве не была — то «Битва», то ещё что-то — в общем, как-то не до прогулок почему-то было. А всё появляющееся свободное время рыжая предпочитала проводить дома, в Эстонии — там её душа находила успокоение, а она сама так необходимое ей тепло. Осмотр достопримечательностей (и не совсем достопримечательностей) столицы занял целый день и закончился покупкой бутылки шампанского, вкупе с твёрдым решением дождаться полуночи на смотровой на Воробьёвых горах, чтобы полюбоваться ночной Москвой и начать отмечать двадцать восьмой день рождения Мэри. После хлопка пробки и больших глотков из узкого бутылочного горлышка всё сложилось как-то само собой. И тонкая талия эстонки вошла в Лёшины руки так, будто всегда там была. И его щетина уколола её нежную щёку так, будто бы всегда её колола. И его губы сплелись с её губами так, будто его ещё вчера не целовала другая женщина, чем-то отдалённо напоминающая эту. А ещё у Мэрилин дома шёлковые простыни. Кремовые, нежные. Такие же, как она сама. И пахнет яблоками с корицей. Как-то по-рождественски, что ли. Уютно. И одеяло летит на пол, когда Керро сжимает в тонких пальцах гладкое кремовое под собой. И Лёша шепчет ей что-то на ухо, затем целуя нежную кожу на шее и оставляя яркую отметину. А утром он ушёл. Ничего не объясняя. Пока Мэри спала, разметав огненные пряди по светлому постельному. Дома постельное из икеи. И пахнет вкусным ужином. А ещё дома Соня, которая ждала его к этому самому ужину. И которая уже обо всём догадалась и не ждала вовсе, а сбежала. Точно так же, как и он. Испугавшись неизвестно чего. Соня Лёшу, конечно, уже не ждала, а вот Мэри дома в Эстонии как раз-таки ждали. Но подсознание рыжей колдуньи говорило ей, что всё именно так, как должно быть, и подталкивало к повторению истории двухгодичной давности. И Керро поддалась. Их прогулка закончилась поездкой на колесе обозрения в сверкающем тысячей огней «Сочи парке». Именно там, на высоте шестидесяти метров, Похабов сорвал с губ эстонки наглый, но очень сладкий поцелуй. Игра началась. Только теперь в этих «Кошках-мышках» она «кошка». Красное словно кровь, закипающая от каждого прикосновения, полусладкое «Коварство и любовь» в найденных в номере бокалах. И стрелки на часах за полночь — чудом нашли поблизости магазин, в котором продали после двадцати двух. И вид с балкона на море, которое в темноте выдаёт себя лишь шелестом прибоя. И клетчатый плед один на двоих. И его руки на её талии. И её голова на его плече. И будто бы и не было этих двух лет общения, сведённого после того инцидента к поздравлению с праздниками. — С днём рождения, лисёнок, — приятный звон тонкостенных хрустальных. И вишнёво-смородиновое к дымным табачным облакам. Терпко. Но до мурашек вдоль позвоночника. У него. Телевизор бубнит, кажется, о местных новостях и погоде. На полу сидеть удобнее, чем на кровати — из приоткрытой балконной двери тянет приятным холодком. И щёки горят — полусладкое «Коварство» оказалось слишком коварным. И всё снова сложилось как-то само собой. И её губы вплелись в его. И его руки скользнули под её тонкую рубашку. Так естественно, будто это происходит каждый день. И лямки нежно-бежевого съехали по шёлковой коже плеч. И на тонкой коже шеи и острых росчерках ключиц остались тысячи поцелуев. И оставлять бы их там всю жизнь — лишь бы она позволила. И кроваво-красное, пролитое из случайно задетого ногой бокала, ярким пятном на белоснежном ковре. И шёлковые простыни, такие же, как в той ненавистной московской квартире. И как-то всё равно, что где-то есть тот, кому она ещё утром писала «Ma armastan sind» и что где-то (вроде как) всё ещё плачет крокодильими слезами на камеру один синеглазый медиум, которого она когда-то любила. Сегодня она сверху. Она правит бал. Доводит и себя, и его до предела, резко вскрикивая и зажмуривая кошачье-зелёные глаза. И её пальцы накрепко переплетены с его. «Всегда бы так», — думается ему, прежде чем он тонет в оглушающе-бурном потоке удовольствия. И не всплывать бы. Телевизор всё ещё бубнит, кажется, о местных новостях и погоде. А она спит в его объятиях, крепко-крепко прижавшись к его груди. И не отпускать бы её никогда. Лишь бы она позволила. Утром Похабов проснулся один. От Мэрилин остался только шлейф сладких духов и отпечаток красной помады на зеркале. Не позволила.