Ундина

У Михеля есть колодец, В колодце живёт ундина… Йовин Три. Два. Один. Я иду искать. Господи, помоги мне. Кудряшева А.

      Так мотыльки влетают в ламповый ад пожара. Так попадают в когти. Так заплывают в сеть.       Дом возвышался с краю. Дом был большой и старый. Дому почти за сотню.       Михелю — двадцать семь.       Лета вершина — август. Юность — вершина жизни: в этот период каждый в петлях заросших троп не обретая — жаждет, не обладая — ищет.       Михель вот тоже ищет, только не знает — что?       В лёгких тоска и пепел: привкус желаний горек — тех, что погибнут после, тех, что не сбЫлись до…       В ставнях гуляет ветер. (Вдох застревает в горле.) Кличут вороны осень. Михель заходит в дом: в пыльные окна — солнце, скрыта под паутиной, как под вуалью маски, поступь чужих веков… Здесь, говорят, в колодце злая живёт ундина…       Михель не верит сказкам — сказки для дураков. А в голове — полипом, запахом пыльным, тленным каждый случайный скрип и каждый звенящий шаг: вырубить скайп и твиттер, смыться на край вселенной, спрятаться в старый свитер и перестать дышать.       Сплетню смакует город (было бы впрямь в новинку ждать подаянья своры, милости от других) — кто-то смотрел с укором, кто-то смеялся в спину, кто-то твердил: «В конторе вывихнул он мозги, если спустил богатство в доски, где ветер свищет…» — Михель отвык смеяться (как и не помнить зла).       Пальцы дождя по крыше. Лето сгорает в пальцах. Михель под старой вишней — тоже, вослед, — дотла. Отпуск уже окончен: завтра опять в контору…       Это приходит ночью. Дышит в район виска, словно очистить хочет душу от гнойных корок. Михель терпеть невмочь — и Михель бежит…       искать — (три, два, один) — ундину…       Воздух пьяняще-острый, тает в лучах восхода небо — морское дно. Если смотреть в колодец, можно увидеть монстра звёзды. Что ему там увидеть, Михелю всё равно, если и смерть — отрада, если сильнее страха выть в безнадежьи зверем, ночью подушку мять… Лишь бы коснуться взгляда, лишь бы обнять и плакать, лишь бы шептать, поверив, сердцем: «Моя, моя!..»       Светит фонарь, сутулясь. Рыщет бродяга-ветер вдоль по канатам улиц, вдоль по осколкам луж. Город гудит от сплетен: древнее зло вернулось, вновь пропадают дети — боже, какая чушь! — Михелю дела нету. Михель спокойно дышит, не замечая эту светскую канитель: он при любой погоде курит под старой вишней, и, нелюдим, проводит за февралём — апрель. СчАстливей всех на свете кто теперь быть мешает, если поёт ундина слаще весенних птиц…       Время неумолимо. Время — воздушный шарик: рвётся из рук по ветру и улетает ввысь. Кажется вечным чудо,       только однажды всё же Михель с ресниц тревожно утренний сон стрясёт, зябко плечами ёжась, выйдет под вишню, чуя каждым своим подкожным нервом, что это — всё…       Год промелькнул в утехе — не было счастье длинным. Жить ли, коль жизни прежней нет тебе на земле?!       Жди у колодца, Михель, и не теряй надежды. Будет с тобой ундина.       Каждые триста лет.