Последний день

Представь себе, что это никакое не самоубийство, а акт самопожертвования! Эти люди смотрят на тебя как на вонючую гниду, но это их проблемы, потому что на самом-то деле ты их ангел-хранитель, благодетель и... кто еще? Ну, короче, это их проблемы, что они живут в твоем доме, едят твой хлеб, распоряжаются твоими гемами и при этом не подают тебе руки при встрече. Типичная римская гнусность... Моро несколько минут размышлял о том, стоит ли посвящать леди Констанс в свой грандиозный план. Здравый смысл говорил, что не нужно. Да, мадам переживет несколько неприятных часов, зато Дик увидит в ее глазах неподдельный ужас матери, теряющей свое дитя. Дик испугается и... А с другой стороны, нет никакой причины умножать страдания, которыми и так переполнена Вселенная. Потому что Дик при одном только твоем имени блюет от отвращения, так что, будет леди Констанс убедительна или нет, роли не играет, Дик все равно сделает то, что нужно. Моро научился не бояться смерти, он рисковал жизнью много раз, делал это профессионально и эффективно, но сейчас ему не удавалось собрать волю в кулак. Мешала надежда, подленькая такая надежда, что они с Диком договорятся... Смерть была последним козырем Моро, но умирать ему не хотелось. Почему–то именно сейчас, когда его желания в общем-то никто и не спрашивает. Он вне закона. За его голову назначена награда. Он снова один против ревущей толпы многотысячного цирка. Только тогда он был готов умереть за веру. А сейчас ему придется умереть за свою собственную гнусность. Нормальный человек давно решил бы проблему: один укол, и ты погружаешься в сладкий сон, плавно переходящий в смерть. А что там будут без тебя делать Дик, леди Ван Вальден, Керет – не твои проблемы. Мысль о суициде, между тем, никак не хотела оформляться во что-то практическое. «Трус и тряпка» — сказал себе Моро и вошел в спальню леди Констанс. Железная леди выслушала его сухие объяснения с непроницаемым лицом, а потом от души влепила звонкую пощечину. Моро не стал уворачиваться: не можешь подставить вторую щеку, так подставь хотя бы первую... Чтобы хорошо сыграть тот спектакль, от которого зависела судьба Дика, нужно было отключить эмоции, оставив только их видимость. Видимость гнева, видимость похоти, видимость обиды, видимость страдания и сострадания. Всегда удавалось, но сейчас сознание давало сбой. Его душили самые настоящие, злые слезы жалости к самому себе. Почему так паскудно? Он мог умереть как мученик от рук вавилонских палачей, он мог умереть как герой, ценой своей жизни спасающий ребенка. А умрет он как ублюдок, садист и палач... — Только о себе... — Что? — Даже сейчас думаешь только о себе, — сказал ему внутренний голос, которого он не слышал уже... сколько же лет прошло с тех пор, как он отрекся от своей веры и перекрасил волосы в платиновый цвет? — Ну, что ты молчишь? — спросил синоби внутренний «сохэй», — на Страшном суде тоже вот так молчать будешь? — Тоже мне, судья нашелся, — прошипел Моро, — придурок! Сидел бы дома, не лез ни на какие подвиги, был бы сейчас цел и невредим и ты, и Дик, и Джек... И... — Ха, — весело и легко рассмеялся внутренний голос, — сразу видно, что ты давно не перечитывал катехизис! Если уж есть на то Его воля, чтобы ты оказался здесь, то здесь ты и окажешься по-любому! — Это Он сам тебе, что ли сказал, насчет планов на меня? — сказал Моро и со стыдом понял, что все-таки втянулся в шизофренический разговор с призраком прошлого, с тем желторотым юнцом, который летел на Картаго, чтобы проповедовать Евангелие! А все потому, что таблетки, которые выписал ему Эш, нужно было принимать вовремя. Так они и вошли в комнату маленького Джека — вдвоем. — Привет, — пересохшими губами прошептал Моро-старший и понял, что сделал еще одну глупость — напугал мальчика своим безумным видом. Джека-то зачем? Его слезы ему вообще не пригодятся... — Здравствуйте, — вежливо ответил мальчик. Он очень вырос за это время — время боли, страха и страдания. — Тебе нравится айпод, который я тебе подарил? (Что я несу?) — Да, большое спасибо. Повисла зловещая пауза. Юный наследник Ван Вальденов смотрел на Моро рассеянно и отрешенно, как будто прислушиваясь к чему-то. — Что ты делаешь? — спросил мальчика Моро, и услышал, как его голос треснул и раздвоился. — Я молюсь, господин Лесан. — О чем? — Об упокоении моей души... — Э, нет, так не пойдет, — проговорил молодой Моро, присаживаясь на кровать рядом с мальчиком, — сначала ты должен прочитать утреннее правило... — Я это уже сделал. — А молитвы перед едой? — А что, будет и еда? — удивился Джек, — я думал, вы меня сразу убьете. — С чего ты взял? — Мне сказал... ну, — тут мальчик замялся, видимо, поняв, что подставил своего неведомого информатора, кого-то из гемов, вероятно. — Ладно, — сказал юный Моро, — если бы у меня было больше времени, мы бы с тобой сварганили что-нибудь вкусненькое, день сегодня не постный... Но, — тут Моро-призрак погрустнел, — боюсь, что времени у нас немного, так что давай вместе вознесем благодарственные молитвы Господу и, вот у меня завалялась шоколадка, я ее, правда, надкусил, немного совсем... — А потом? — насупился Джек — А потом... А потом ты мне будешь нужен, чтобы помочь одному хорошему человеку. — Дику? — обрадовался мальчик — Да, правильно! — выдохнул Моро-старший... А потом он с Джеком шли по узким коридорам и Моро был благодарен своей внезапной шизофрении за то, что ему не пришлось тащить мальчика силой, слушать его вопли... Воевать с ребенком — это совсем не то, чем он хотел бы заняться в последний день своей жизни. Говорят, что перед смертью человек вспоминает всю свою жизнь. Врут, наверное... Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной. Только с горем я чувствую солидарность. Но пока мне рот не забили глиной, из него раздаваться будет лишь благодарность.