Big Bad Wolf

      На губах Варга усмешка, а золотистые глаза смотрят цепко: хищник следит за своей жертвой, и Люсэтт от его взгляда пробирает дрожь. Все инстинкты кричат принцессе, что Варг опасен, и это не пустые предупреждения. Не совершать лишних движений, не дразнить зверя попусту, не показывать свой страх: Люсэтт способна безупречно следовать этим правилам. Единственное, о чём забывает Люсэтт: не стоит смотреть хищнику в глаза прямым пристальным взглядом.       Но Люсэтт смотрит, не в силах подавить собственную гордость. И Варг облизывается, ухмыляясь: маленькая дерзкая принцесса смеет бросать ему вызов. А Люсэтт, пряча дрожащие руки, лишь выше вскидывает подбородок, не разрывая зрительный контакт. И отчего-то эти глаза только подпитывают её смелость и дух: этот золотистый оттенок напоминает о том единственном человеке, которому она может доверять. И если смотреть только в эти золотистые глаза, можно позабыть на несколько мгновений, кто на самом деле перед ней… и преисполниться уверенностью, что рядом тот, кто её защитит.       Это помутнение лишь на доли секунды.       И вскоре перед Люсэтт вновь Варг, который заставляет её бледнеть от страха и вспоминать, как неразумно бросать вызов тому, кто способен перегрызть ей шею. Но почему-то делать этого не спешит: к её облегчению, Варга только забавляет её дерзость и игра в кошки-мышки.       Люсэтт же эта игра истощает и злит.       Тот, кто защищает, и тот, кто способен перегрызть шею, — одно целое.       Люсэтт не может это принять, глядя на неизменную усмешку Варга. Она не желает это принимать. Фритц никогда так не усмехается, хотя это его тонкие обветренные губы. Фритц никогда не посмеет посмотреть на неё снисходительно, но ведь это его разрез глаз и именно так он щурится во время улыбки. Фритц никогда не изрыгает сомнительные остроты, и, пусть это его голос, Фритц никогда не звучит так саркастично и ехидно.       — Ты не Фритц, — твёрдо произносит Люсэтт, а Варг ухмыляется губами Фритца и согласно кивает, произнося голосом Фритца:       — Изумительная наблюдательность, принцесса.       Люсэтт жаждет стереть эту усмешку с его лица, лица Фритца, и начинает говорить. Говорить то, что заставляет Варга злиться, ведь пусть он занял тело её верного рыцаря, он никогда не сможет стать им. У неё всегда была способность выводить людей из себя: Люсэтт чувствует удовлетворение, когда видит, что её слова бьют зверя в больные места и заставляют терять контроль. И глядя в его злое лицо, Люсэтт неожиданно понимает: она не боится.       Ведь Люсэтт смотрит в родные золотистые глаза, глаза Фритца… глаза Фритца, которые полыхают злостью. А Фритц никогда, никогда, никогда не сделает ей больно.       — Я не твой хиленький рыцарь, принцесса, — рычит Варг, но Люсэтт знает, что заставит хищника спрятать клыки. Отсутствие страха, уверенность в себе и во Фритце, решительный взгляд в золотистые глаза — и сказанное с придыханием:       — Adiuva.       Большой Злой Волк не сразу понимает, что эта битва за Охотником и Красной Шапочкой. Люсэтт видит изумление на его лице перед тем, как вместо него приходит Фритц. Приходит Фритц… или попросту восстанавливается Фритц?.. Ведь на Люсэтт смотрят те же золотистые глаза, и ей кажется, что она до сих пор видит отблески злости в их глубине.       Растерянный и рассерженный Варг становится растерянным и рассерженным Фритцем.       — Ты… Фритц, — с непривычной для самой себя неуверенностью произносит Люсэтт, заставляя Варга лишь фыркнуть. Ему кажется, что это новая попытка дерзкой принцессы вернуть своего драгоценного рыцаря: отчего-то Варга это очень злит.       И Люсэтт знает, почему, ведь таким же взглядом на неё смотрит Фритц; от этого взгляда у неё учащается дыхание и даже трепещет сердце, уже не такое ледяное и чёрствое, как в начале её сказочного наказания. И она не может сдержать взволнованных слов, продолжая говорить о Фритце, пытаясь сблизить Варга с ним, помочь ему понять…       — Снова ты говоришь о нём! — резко произносит Варг, и Люсэтт замолкает, сопровождая, впрочем, сие действо гордым выражением на лице — будто она сама решила молчать, а не была грубо заткнута. И смотрит в его глаза — глаза Фритца, полные беспомощной злости; такую же можно увидеть и в глазах полноценного Фритца, но… Варг по сравнению с ним совершенно не сдерживается в эмоциях. Эта часть Фритца воплощает собой хаос: внутреннего зверя выпустили на волю, необузданного и жестокого. Возможно, он даже способен причинить ей боль…       Люсэтт смотрит в золотистые глаза Варга и понимает: нет. Это же Фритц. Фритц никогда, никогда не сделает ей больно. На несколько коротких мгновений Люсэтт становится страшно, ведь когда-то она верила, что и мама никогда не сделает ей больно, но сейчас…       Очевидно, что-то меняется в выражении её лица, потому что Варг теперь смотрит на неё взволнованным взглядом; и Люсэтт становится спокойнее. Фритц не причинит ей боли. Даже этот Фритц.       — Я — не он, — шепчет Варг, отводя взгляд, и Люсэтт улыбается уголком рта. Ведь он сам рассказывал ей своё зарождение как отдельной личности… а теперь почему-то противоречит своим словам. Почему-то Варг больше не желает быть частью большего. Не желает быть частью того, кто всегда был рядом с ней, в кого она продолжает верить даже после череды страшных предательств.       — Ты ждёшь только его, — с горечью говорит Варг, почему-то отрицая, что и он — часть этого человека, который всегда поддерживает её и улыбается ей.       — Он слабее меня! — срывается он в злости, но Люсэтт лишь поджимает губы. Ведь Варг и есть сила Фритца, которую проклятый ведьмак отобрал. Разобщил самого преданного её союзника.       — Почему он? — еле слышно спрашивает Варг. — Почему не я?       — Ты и есть он, Варг, — шепчет в ответ Люсэтт.       — Я — не он! — а это уже почти отчаянно.       — И я люблю тебя так же, как люблю его, — продолжает шептать Люсэтт. И как было бы здорово, если бы она и в самом деле это произнесла, а не только прочувствовала своей душой.       Возможно, тогда было бы не так больно наблюдать самопожертвование того, кто так отчаянно захотел отделиться от целого и стать… самим собой. И хоть она счастлива, что Фритц обрёл власть над собственным телом и разумом, ей всё равно ужасно больно. Ведь Фритц всегда был поразительно сдержанным.       И всегда умело держал под контролем своего внутреннего зверя, не давая ему никакой свободы.