***
Её не сразу приметишь — дверь, ведущую в «Магазин артефактов ДЛМ». Облупившейся серой краской она маскируется под цвет стен типичного для Косого переулка здания. Выцветшая табличка под дверным колокольчиком с оторванным языком и с прикреплённой ещё ниже запиской «Стучите. Открыто» не добавляют желания посетить лавку. Но всё же мы с вами аккуратно повернём дверную ручку и обнаружим: хозяин снова забыл запереть дверь, а теперь так увлечён своими делами, что даже не заметил, как мы вошли. Рассмотреть помещение подробно у нас не получится. Проникающего сквозь узкое окно дневного света явно не достаточно. Можно лишь удивиться, как заставлена лавчонка. Многоярусные стеллажи буквально прогибаются от разного рода диковинных вещиц, привезённых, очевидно, со всех уголков мира. Не знаю как вам, но когда я пришла в магазинчик впервые, мне тут же захотелось подойти к витринам ближе и непременно подержать в руках некоторые предметы, выставленные там, таинственно мерцающие в полумраке. Но я не решилась сдвинуться с места. Хозяин, так и не заметив моего присутствия, продолжал что-то писать в толстой бухгалтерской книге, лежавшей прямо перед ним. Этот мужчина был под стать окружающей его обстановке, и сам он казался её частью. Мрачноватый костюм, оттенявший бледность узкого длинноносого лица с тяжёлым, массивным подбородком, сливался с обступившим его натюрмортом. Всё здесь указывало, что мужчина этот неразговорчив и привык сосредотачиваться на чём-то одном. Даже стол его, освещённый локальным пятном света от лампы с зелёным абажуром, был единственным светлым участком в помещении. Закончив писать, но так и не подняв взгляда, он неожиданно произнёс: — Добрый вечер, мисс. Чем могу быть полезен? Оказывается, он давно заметил посетительницу, но, очевидно, не привык переключаться с одного дела на другое, пока то не закончено. — Здравствуйте. Я хотела бы выбрать кое-что для себя…***
Открыть «Магазин артефактов ДЛМ» Драко Малфоя вынудили некоторые обстоятельства, одним из которых он называл желание получить финансовую независимость, ведь сразу по окончании Второй магической войны он, без лишних вступлений, собрал небольшой чемодан и покинул отчий дом. Родители и не думали призывать его остаться. Фамилия Малфой, звучавшая некогда гордо, была теперь навеки помечена клеймом бывших Пожирателей смерти, а таким людям в новом магическом обществе места не нашлось. Их, раскаявшихся, не трогали, но и не привечали. Конечно, Драко, как все остальные, мог прятаться за стенами родового поместья годами и десятилетиями, не испытывая нужды ни в чём, ведя почти привычный образ жизни богатого бездельника, но воспоминания о финальном сражении за Хогвартс надолго лишили его сна, а потом и укрепили в решении что-то изменить в своей судьбе. А потому, несмотря на яркие бриллианты слёз в уголках глаз любимой матери, жертвуя десятком новых седых волос на голове отца, Драко покинул родовое поместье, сказав на прощание: «Я… дам вам знать, что со мной всё хорошо, но, пожалуйста, не ищите. Когда мне будет о чём вам рассказать, чем гордиться, я вернусь. И тогда мы сядем за стол и будем долго разговаривать». Он снял комнату в одном из гостевых домов Косого переулка. Совсем небольшую, размером как раз такую, чтобы вместить узкую кровать, шкаф, комод и письменный стол. Помещение для магазина Малфой арендовал буквально напротив. Над ассортиментом Драко не раздумывал долго: Чары и Заклинания всегда являлись любимыми предметами юного Малфоя в Школе Чародейства и Волшебства Хогвартс, а потому создавать отличные амулеты и обереги он научился ещё в отрочестве. С годами Драко лишь оттачивал своё мастерство, а когда стал свободнее в финансах, то много путешествовал и изучал приёмы иностранных мастеров. Так, к тридцати годам Малфой стал владельцем небольшого магазинчика с выцветшей вывеской, скромного коттеджа на берегу извилистой реки и глубокой не по возрасту морщины меж бровей, разделившей высокий аристократический лоб почти пополам. Тесных отношений с родителями он не поддерживал, но теперь навещал их по праздникам. Реже в выходные. Стареющий Люциус Малфой не раз пытался уговорить сына вернуться домой, на что некогда покорный отпрыск отвечал равнодушно: «Я приобрёл свой собственный дом. Гостиная. Спальня. Кухня. В нём есть всё, что нужно, чтобы жить и даже больше: спальня для гостей». Конечно, так Малфой намекал, что вовсе не против увидеть мать и отца на пороге своего дома, но родители всегда отказывались, находя сотни отговорок, причин, дел. Но Драко сызмальства не был глупцом и понимал: Люциусу и Нарциссе было бы тяжело смириться с тем образом жизни, который теперь вёл их единственный сын. Работать старшие Малфои не привыкли, они не видели в этом нужды и пользы. В общем, друзей и родственников у Драко практически не осталось, а потому и будни, и досуг он предпочитал проводить в своём магазинчике, ведя документацию или мастеря что-то. Слава о вещицах с клеймом «ДЛМ» разнеслась по территории магической Британии и за её пределами быстро. Очередей в магазине не выстраивалось, но приходящие щедро платили за действенные амулеты и забавные артефакты, созданные руками Драко.***
— Что конкретно вы хотели бы получить, мисс…? — Мисс Айзенберг, Айно Айзенберг, сэр. Я пробую писать истории, знаете ли… — И?.. Продолжайте. — В последнее время я испытываю некоторые затруднения. Вроде и писать хочется, и идеи есть, и сюжет вырисовывается ладный, да что-то сдерживает. Вот и просиживаю целыми вечерами перед открытым окном, мусоля перо. — Хм-м, — серые глаза мистера Малфоя изучающе скользнули по моей фигуре. — Не похожи вы на писателя. — Возможно. Да и не писатель я. Скорее любитель мастерить, как и вы. Вот только вами созданные вещи помогают людям, а я создаю то, что помогает отвлечься от ежедневной суеты. Малфоевский взгляд остановился на моей переносице, и я подумала тогда, что это забавная, но ранее замеченная и среди других людей привычка — не смотреть собеседнику в глаза. Тем временем он прокашлялся, отложил в сторону перо и, сцепив пальцы каким-то особым узлом, упёр в них подбородок. — Думаю, что у меня найдется кое-что для вас, мисс Айзенберг. Вопрос в том, какую цену вы готовы заплатить. — О-у, я не задумывалась над этим вопросом. Малфой что-то черкнул на обрывке пергамента и протянул мне записку. Сумма, значившаяся в ней, показалась мне смехотворно маленькой, и я спросила: — Вы шутите, верно? — Ну почему же. Эти деньги были потрачены на материал. Я, мисс, человек вполне обеспеченный и могу даже подарить что-то, если хочу. Но здесь — другое. Возможно, я буду вынужден попросить вас о кое-какой услуге. Вы согласитесь? Он говорил мягко, и приятный баритон почти убаюкивал. Жарко натопленный камин и запах благовоний, наполнявший лавку, подействовали на меня странным образом — так, что я, не раздумывая долго, ответила: — Услуга за услугу? Почему бы и нет? — Вот и хорошо, мисс, — с этими словами он встал, протянул мне руку, как мне показалось для рукопожатия, а потому я, не раздумывая, протянула свою пятерню. Малфой, однако, притянул её к себе и едва ощутимо коснулся тыльной стороны кисти резко очерченными губами. Я даже не успела выказать удивления, как он решительно развернулся и шагнул в сторону стеллажей. — Та-а-ак, оно должно быть где-то здесь. Потратив на поиски нужного предмета несколько минут, он вскоре вернулся, держа в руках пыльную коробочку, обитую шелковистой синей тканью. На вид ничем не примечательная, она всё равно притягивала к себе взгляд. Малфой положил футляр передо мной и знаком указал открыть его. Внутри коробочка оказалась бархатной. И на мягкой, светлого тона ткани покоилось перо. Дорогое на вид, с золотым наконечником и инкрустированным мелкими камешками опахалом, оно само просилось в руки. — Я могу забрать его? — Оно уже принадлежит Вам. Давно. Я лишь хранил, а теперь передал его, — витиевато ответил Малфой. — Хм-м. Я что, могу встать и уйти? — Без проблем, — Малфой уже вернулся к своей бухгалтерской книге. — Но вы сказали, что хотите попросить о чём-то. И в этот самый миг я увидела, что Малфой перестал меня слушать. Взгляд мужчины устремился куда-то за окно, белёсым квадратом отразившееся в его зрачках. — Мистер Малфой, — позвала я его и, понимая бесплодность попытки, оглянулась полюбопытствовать, что там привлекло внимание мужчины. Объект, поглотивший сознание Малфоя, торопливо семенил по тротуару, через шаг оскальзываясь и ловя руками равновесие. Оттого папки, зажатые подмышками девушки, топорщились в разные стороны, напоминая крошечные нелепые крылышки. Девушка останавливалась, одёргивала пальто, смешно шмыгала носом и поправляла упавшую на лоб чёлку. Она не показалась мне классической красавицей: длинноватый нос, зауженное к низу лицо в обрамлении шапки каштановых кудряшек понималось скорее миловидным, по-видимому, из-за широко распахнутых, выразительных глаз, поражавших какой-то необъяснимой добротой, теплом даже на таком почтительном расстоянии и через стекло. Наконец, сделав ещё несколько шагов, девушка исчезла из будничного калейдоскопа Малфоя, но он всё ещё задумчиво смотрел в окно, а я продолжала стоять напротив, теребя в руках коробочку с зачарованным пером. — Я смотрю на неё каждый день, кроме суббот и воскресений, — едва слышно произнёс он, но я всё равно почувствовала себя неловко. — Что? Каждый день? Услышав мой голос, Малфой вздрогнул и устремил на меня взгляд: — О, мисс Айзенберг, вы всё ещё здесь? — Я жду. Вы, кажется, хотели о чём-то попросить, — неуверенно промямлила я. — Ах, это… нет, нет, не сейчас. Впрочем, — он покосился на клетку с совой, подвешенную к потолку, — я пришлю вам Вирджил с письмом, где изложу суть своей просьбы. Дверь за моей спиной затворилась едва слышно, оставив ощущение, что всё произошедшее — лишь яркий сон. Я даже ещё раз заглянула в окно лавки, удостовериться, что светловолосый мужчина со строгим выражением лица мне не приснился.***
Чихнув, Гермиона Грейнджер просочилась в дверь своего кабинета. Сквозь занавешенное окно в комнату проникало совсем немного света, но и его было достаточно, чтобы обозреть заваленный бумагами и папками стол, несколько переполненных книжных шкафов, а также коробки, доверху, нет, чуть больше, заполненные книгами и методичками. Лениво окинув взглядом беспорядок, Гермиона в очередной раз подумала, что пора бы его устранить: сдать лишние книги в библиотечные фонды, вытереть пыль, очистить кабинет хотя бы с помощью магии. А ещё она подумала о том, что терпеть не может февраль, ведь год от года в его начале к ней цепляется совершенно кошмарная простуда, не дающая нормально дышать. И снова чихнув, Гермиона заняла место за столом. Выудив из бумажного океана нужный документ, она принялась прилежно изучать его, однако уже через несколько минут взгляд её устремился в щель между занавесками, через которую можно было подсмотреть за тем, что происходит там, в реальной жизни. А в жизни этой происходил обыкновенный вторник, милостиво сменивший снежную морось на пушистый снежок, падавший с неба так густо, что мгновенно покрывал толстым слоем подтаявшие мостовые и крыши одноэтажных домов, находившихся в зоне видимости Гермионы. Между мальчишками с соседних улиц развернулось самое настоящее снежковое сражение, грозящее перейти в обыкновенную драку, но не это печалило Гермиону, совсем отвлекшуюся от работы. Который день она следила за мальчишками и девочками лет пяти, игравшими во дворе, наблюдала за их родителями, уводящими расшалившихся, замёрзших чад домой. Она видела, как жёны обнимают мужей, а мужья поправляют сбившиеся на затылок жён шапки, приговаривая: «А ну поправь быстро. Заболеешь». И тогда Гермиона думала, что в её тридцать она сама могла бы быть мамой вон того мальчишки или той рыжей девчонки, и кто-то вполне мог бы поправлять и её шапку. Но… Буркнув себе под нос что-то неразборчивое, Гермиона вернулась к изучению документа — будущего законопроекта, разрешающего межвидовые браки… «Браки-мраки-краки-драки», — недовольно проговорила Гермиона и, обмакнув перо в красные чернила, принялась править текст. Нужно ли говорить, что сдвинутые к переносице брови, длинная, на три пальца ниже колен, юбка и бесформенная мантия скрывали особу незамужнюю. Точнее, если так можно выразиться, состоявшую в свободных отношениях. Любовь всей её жизни ещё со школьных времён — Рон Уизли с предложением руки и сердца не торопился. Совсем. За одиннадцать лет отношений они трижды разъезжались, а потом сходились вновь. На данный момент их отношения находились в фазе «не вместе». На прямые вопросы Гермионы Рон озвучивал причины, и дело было в мелочах: то она днями и ночами пропадала на работе, то он не видел её прекрасных глаз из-за скрывающих их книг, то яичница, которую она готовила для него по утрам, безбожно подгорала. Инициатором разрывов всегда был Рон, зато Гермионе позволялось уйти, громко хлопнув дверью. Ещё раз с плохо скрываемой тоской Гермиона посмотрела на улицу и… вернулась к работе.***
Драко не любил День Святого Валентина не больше и не меньше других праздников по той причине, что праздники он вообще не любил. Ни под каким соусом: рождественская мишура и суета раздражали, дни рождения выводили из себя, безжалостно ведя обратный отсчёт, а Хэллоуин казался пустым и глупым. Праздники оставались для Драко лишь дополнительной статьёй доходов, ведь перед ними его лавочка всегда получала большое количество заказов. Вот и перед Валентиновым днём стол Драко был завален письмами с заказами, причём требуемые артефакты носили исключительно романтический характер. Сам Драко давным-давно для себя решил, что не создан для любви и брака. К вящему сожалению матери, он отказывался ходить на встречи с незамужними представительницами чистокровных семей, которые без устали организовывала для него Нарцисса Малфой, более всего желавшая взять на руки внука. Когда чистокровные мисс благополучно повыскакивали замуж, внимание Нарциссы было обращено на полукровных и даже магглорожденных ведьм. Драко воротил нос и от тех, и от других, и от третьих. Вот и теперь, ругаясь про себя на глупость и неосмотрительность «влюбчивых идиотов» — так Драко называл заказчиков в день влюблённых, — он упаковывал в свёртки обереги для любящих сердец или приворотные напитки. Провозившись с этим делом до вечера, Малфой выбрался из-за стола, когда на улице совсем стемнело. Подойдя к окну, он выглянул с целью установить погодные условия и идти уже, наконец, домой и обомлел. Тёмно-синее, почти чёрное небо было усыпано мириадами звёзд. Таким его можно было увидеть лишь в погожую августовскую ночь или в самом начале сентября. Но февральское небо неожиданно украсило свою тёмную мантию россыпью космических бриллиантов, завладевая вниманием полностью. Драко потерял счёт минутам, любуясь светящимися точками так, что со временем ему стало казаться: в своем мерцании они имеют определённый, почти музыкальный ритм. «…а может быть, передают послание…» — думал он, ещё пристальнее вглядываясь в небо. Он находил среди звёздного хоровода давно знакомые созвездия. В конце концов, по Астрономии в школе у него всегда была оценка «Превосходно». Но среди известных ему Скорпионов и Тельцов попадались и совершенно незнакомые. Как, например, то, что было крупнее и ярче остальных. Своим сиянием созвездие притягивало взгляд, и Драко подумал, что стоит открыть справочник и освежить свои знания: звёзд, объединившихся в буквы «Г.Г.», он не помнил.***
«…а может быть, передают послание на Морзянке?» — думала Гермиона, возвращаясь домой в совсем поздний час. Снова задержавшись на работе до темноты, так, чтобы по возвращении домой успеть лишь принять душ и упасть в постель. «Чудно́ как-то, не помню, чтобы видела созвездие из букв…» — Ой, — разрезал ночную тишину девичий возглас. Она не испугалась, но столкнуться с кем-то на пустой улице в столь поздний час было неожиданным. К тому же нечаянный прохожий здорово задел её плечом. — Мерлин, извините, я не хотел, — раздался приятный, с лёгкой хрипотцой голос, едва заметно растягивающий гласные. И этот голос Гермиона узнала бы из тысяч похожих. Сколько бы лет ни прошло со времён их последней встречи. — Малфой? Драко Малфой? — раздалось скорее удивлённо. — Гермиона Гр… Грейнджер? — Да, это я, — Гермиона первой взяла себя в руки. — Что ты тут делаешь, в такой поздний час? Посреди Косого переулка. — Возвращаюсь домой, — беззлобно ответил Драко. — Я тоже, — и Драко уловил в голосе Грейнджер едва ощутимую нотку грусти, на что реактивно, не раздумывая предложил: — Хочешь, провожу? — Ещё чего! — Гермиона вздёрнула нос — уморительная, школьная ещё привычка. И будь Малфой не так взволнован, он бы верно засмеялся, а там… слово за слово… нужно было просто… Но когда он открыл рот, чтобы сказать придуманную, не совсем умную фразу, хлопок трансгрессии уже растворился в морозном воздухе, и Драко остался один.***
Весь следующий день Малфой метался по комнате, впервые ощутив тесноту своего магазина, не располагавшего к «не нахождению себе места». Встревоженная сова в клетке ухала и хлопала крыльями, но Малфой не замечал её, ведя монологи вслух. Он распекал себя словами, которые здесь мы не будем упоминать, а в резюме беседы вывел неутешительную формулу, что он — неудачник, которому заговорить с Гермионой Грейнджер не придётся уже никогда. Успокоившись лишь к обеду, он приобрел коробку пончиков и порцию кофе в магазинчике напротив и вернулся к работе. Несколько часов подряд он творил, но дело не спорилось: то, что обычно получалось с легкостью, теперь ломалось, раскалывалось, не работало. Волшебная палочка в руках тоже капризничала, выдавая вовсе не те заклинания, которые хотел получить Малфой. Проведя не один час в бесплодных попытках, он, наконец, сдался и отложил палочку в сторону. Помассировав усталые веки пальцами, Драко задумался. Перед глазами снова встал образ Гермионы. Но не той, которую он помнил со школы, нет, взгляд той, которую он увидел вчера. Взгляд, который показался ему тоскливым и даже… несчастным. Вообще, Малфою думалось странным осознавать, что весь её внешний облик буквально кричал, что Гермионе не весело: серая, старомодная мантия, неопрятная причёска, полное отсутствие макияжа на лице и… новый, незнакомый предмет — очки, появление которых логично, если читать столько, сколько читает Гермиона Грейнджер. Драко поднялся с места и прошёлся вдоль стеллажей, рассматривая вещи, которые знал наперечёт: сделанные своими руками или привезённые издалека, они стояли строго на тех местах, где их оставил Малфой. Не найдя ничего для себя интересного, он переместился в подсобку, служившую ему и мастерской, и складом. Там, среди таких же стеллажей, на которых громоздились бракованные товары и ещё не использованные материалы, он увидел… очки. Точь-в-точь такие, которые накануне заметил на носу Грейнджер. Решение пришло мгновенно, и вдохновлённый Драко, подцепив с полки нужное, поспешил за стол. Он снова провозился до глубокого вечера, листая книгу с древними заклинаниями, привезённую из Индии, затем колдовал и снова снимал заклятия, примеряя очки и оставаясь недовольным конечным результатом. Наконец, когда часы пробили восемь, всё было готово. И очки, упакованные в нарядную, красного цвета коробку, и записка, которую он прикрепил к лапке своей совы. — Письмо для Айно Айзенберг, — молвил Драко и, скормив сове сырную галету, выпустил её в морозный вечер.***
Я, наверное, в десятый раз перечитывала короткое послание, не понимая, что от меня требуется. Размашистым и нервным почерком Малфой писал: «Добрый вечер, мисс Айзенберг. Вот я и сформулировал просьбу, выполнив которую Вы щедро оплатите мой труд. Впрочем, я буду краток: есть в моей жизни человек, по отношению к которому я сделал множество глупых, дурных поступков, извиняться за которые я теперь готов очень и очень долго. И чтобы сделать первый шаг, хочу послать подарок. К Валентинову дню. Но, боюсь, адресат не захочет даже открыть коробку, если увидит моё имя на ней. К чему я? Помнится, Вы, при встрече, говорили, что владеете магией Слова. Прошу Вас, подпишите открытку так, чтобы человек этот не раздумывая принял подарок, примерил бы его». Хотелось мне того или нет, но Малфою я задолжала и обязана была выполнить обещание, хотя даже не представляла, с чего начать. Мужчина не потрудился сообщить, что за вещь он хочет подарить, а потому в голове моей образовалась настоящая каша: как писать о том, о чём понятия не имеешь? Тем не менее я развернула чистый лист пергамента и положила его перед собой. Немного посомневавшись, извлекла из сумки коробочку, которую так и не решилась открыть после визита в магазин Малфоя. Перо лежало на своей бархатной подушечке, такое совершенное, что я ещё несколько секунд просто любовалась им, а затем неуверенно коснулась опахала пальцами. Неожиданно перо вздрогнуло. Я отдёрнула руку, но оно уже оказалось между пальцами и теперь тихо вздрагивало. На ощупь перо было удивительно тёплым… Я обмакнула его в чернильницу и занесла над пергаментом. Три крошечные капли моментально сорвались с него и, упав, испортили лист пергамента. Но не успела я расстроиться, как кляксы сами собой исчезли, а перо, вырвавшись из рук, затанцевало по листу, оставляя за собой кудрявый след… моего почерка. Я с удивлением читала, понимая, что моя собственная мысль обгоняет перо всего на два-три слова. Когда всё было закончено, я не решилась отправить письмо совой и, дождавшись утра, постучала в дверь лавки Малфоя. Несмотря на ранний час, хозяин оказался на месте. И теперь он выглядел несколько по-другому: так, словно о нём, ставшим на много лет ненужным, теперь вспомнили, достали со дна сундука и стряхнули пыль. Нет, одет он был так же, как и в прошлую нашу встречу, прическа по-прежнему казалась безупречной, но что-то неуловимо изменилось в облике. Может быть, блеск, проснувшийся в светло-серых, невыразительных глазах, обрамлённых прозрачной паутинкой белёсых ресниц. — Я решила передать вам это письмо… или открытку, как вам угодно, лично в руки, — сказала я сразу после приветствия. — Доброе утро, мисс Айзенберг. Вы поступили правильно, — Малфой нетерпеливо взял переданный мною пергамент и, развернув, углубился в него. По мере прочтения на губах его расцвела улыбка, а мне стало значительно легче, ведь я до конца не понимала, что от меня вообще требовалось, а вышедший из-под пера текст мне самой казался по меньшей мере странным.***
Гермиона никак не могла понять, почему вот уже второй день кряду из её головы упорно не хотел уходить образ Драко Малфоя. А ведь она так упрямо старалась прогнать его. Сначала громкой музыкой, разбудив граммофон, спавший посреди многочисленных полок её кабинета. Старик-музыкант недовольно зашамкал, зашипел, распевая знакомые песни, среди которых в мысли возвращался… вальсирующий Малфой. Средством номер два был избран поход в магазин за бутылочкой бренди, половину которой Гермиона и прикончила за ужином на собственной кухне. Результаты были: во-первых, крепкий сон. За ним последовала головная боль, а в-третьих: в гудящую голову не замедлил возвратиться Малфой, игравший для пущего привлечения внимания на… трубе. И Гермиона сдалась. Не понимая, откуда он там взялся, она решила оставить Драко в мыслях в надежде на то, что они уйдут самостоятельно. Так и случилось, ведь по приходу на работу она заметила странный предмет: прямо посреди её рабочего стола возвышалось нечто, более всего напоминающее подарок. Гермиона метнула взгляд на календарь, сообщивший, что за окном Валентинов день, и с радостным воплем: «О-Боже-мой-Рон» — ринулась распаковывать коробку. Но радость вскоре сменилась недоумением: письмо, оказавшееся в посылке, было написано совершенно чужим, незнакомым почерком и не содержало подписи. Шевеля губами, Гермиона прочла едва слышно: «Жаждешь ли увидеть соль вещей? Посмотреть на ход бесполезных дней? Без сомнений распакуй мой презент. Суть освободи от атласных лент. Может быть, откроются и твои глаза, И поймёшь ты, где быть „против“, где сказать „да“. И тогда, быть может, ты захочешь прийти К моему плечу и на нём покой свой найти». И ни с одной стороны Гермионе не удалось обнаружить подписи, хотя она старательно изучила пергамент. Заинтригованная, она заглянула в коробку. На дне её лежали очки. На вид самые обыкновенные: вроде тех, что она теперь прижала плотнее к переносице, чтобы получше рассмотреть странный подарок. Будучи от природы рассудительной и осторожной, Гермиона даже коснулась одной из дужек волшебной палочкой, прошептав Обнаруживающее заклятие. Колдовство действительно показало присутствие посторонней магии, но совершенно безобидной, светлой. Гермиона задумалась и отложила очки в сторону. Ей предстоял долгий рабочий день, переполненный огромным количеством бумаг, и она уговаривала себя, что ей некогда заниматься всякими глупостями… И уговоров этих хватило ровно на несколько минут, по прошествии которых Гермиона, бормоча себе под нос: «В конце концов, а что я теряю?» — водрузила «подарок» на нос. Ничего не произошло. Конечно, ей показалось, что видит она в новых очках гораздо чётче, чем в старых, но это говорило скорее о том, что время в очередной раз посетить врача-офтальмолога уже пришло. Вздохнув, Гермиона хотела было снять очки и вернуться к своим старым, более привычным, но, опустив взгляд на стол, она едва не вскрикнула. Законопроект, собственноручно поправленный ей неделю назад и нуждавшийся теперь в финальной вычитке перед вынесением на обсуждение, выглядел ужасно: так, словно перед Гермионой теперь показала свое содержимое тетрадь какого-нибудь ученика-двоечника. Женщина была поражена: каждая строка содержала минимум одну правку — где-то перечёркнутое слово, где-то предложение, а хуже всего то, что невидимое перо, совершившее большую бестактность и баловство, похоже, на всё имело свою собственную точку зрения. Некоторые правки сопровождались комментариями вроде: «это гнусная ложь» или ещё совсем нахальными: «ну уж нет, дудки». В панике Гермиона оглянулась по сторонам, но не обнаружила ничего подозрительного. Погребённый под слоем пыли кабинет выглядел так, как обычно. Решив, что всё это ей просто показалось, надо лишь протереть глаза, Гермиона сняла очки, и… видение исчезло. Перед ней вновь лежал пергамент, аккуратно исписанный её собственной рукой. — Чертовщина какая-то, — ругнулась Гермиона вслух и вновь надела очки. Пестрея красными «галками» и комментариями, страница появилась перед нею вновь. На сей раз догадавшись, в чём дело, Гермиона осторожно спустила очки на кончик носа. Пергамент поверх линз выглядел идеально, а всё, что просматривалось сквозь очки, содержало правки. — С ума сойти! Ну и вещица… — воскликнула Гермиона. — И кто, интересно, мог прислать такое? Несколько минут она провела, изучая упаковку. Но коробка и письмо не содержали в себе никакой информации. Разве что почерк, которым были написаны стихи, показался Гермионе смутно знакомым. Впрочем, сколько бумажек проходило через её руки ежедневно, одному Богу известно. Вычислить среди сотрудников шутника казалось занятием пустым. Решив разобраться с этим происшествием позже, Гермиона сняла очки и, затолкав их поглубже в карман мантии, вернулась к работе. Но затем, утоляя разгоревшееся любопытство, она вновь примерила их, просмотрев старые архивные документы. Все они содержали отметки на полях и едкие комментарии, самым безобидным из которых было: «Этот закон лишь породит бюрократию». И Гермиона готова была согласиться с невидимым рецензентом. Закон приняли около пяти лет назад, но упразднили годом позже, ввиду неэффективности.***
В тот вечер Гермиона еле дождалась окончания рабочего дня. Ей не терпелось поделиться рассказом о странном артефакте хоть с кем-то, и жертвой неспроста была выбрана лучшая (и единственная) подруга — Джинни Поттер. — Привет, дорогая, — поприветствовала Джинни Гермиону, открывая дверь. Под глазами миссис Поттер залегли глубокие тени — верный знак того, что новорожденная дочка не дает женщине выспаться. — Привет, Джинни, — Гермиона шагнула за порог. — Я не вовремя? — Ах, нет, пустяки, проходи в кухню. Только постарайся вести себя потише. Лили-Луна только что уснула. В полумраке женщины тихо проследовали в кухню, но как только они переступили её порог, Гермиона едва сдержала возглас удивления. Всегда аккуратно убранная, уютная кухонька Поттеров встретила гостью самым настоящим погромом и беспорядком: гора немытой посуды, составленной в раковине, высотой своей могла запросто посоревноваться с Эйфелевой башней, а жирные пятна на стенах буквально кричали о том, что с тряпкой миссис Поттер не появлялась в этой комнате уже очень давно. Гермиона даже сняла очки, чтобы протереть стекла и проверить не показалось ли ей, что… И как только она сняла очки, кухня предстала перед ней во вполне привычном виде. То есть в полном порядке. — Чаю? — буднично предложила Джинни, хлопнув дверцей буфета. — Я утром пряников имбирных испекла. — Да, спасибо, я… — Что привело тебя, Гермиона? — Да так… увидеть тебя хотела, — Гермиона была смущена. — Мы все стали очень редко видеться. — Дети слишком малы, — пожала плечами Джинни. — Я лично устаю. Гарри постоянно на работе, а когда появляется дома, он, конечно, помогает, но от того выматывается сам и… — Устаёшь? — Да, если честно. Иногда хочется бросить всё: не мыть посуду, не стирать, не скрести, оставить всё как есть и просто выспаться… — Но… — Но я вспоминаю, что у мамы нас было семеро, и ничего… управилась… а, кстати, у тебя есть ко мне какое-то дело? Почему ты решила навестить меня именно сегодня? Гермиона и Джинни проговорили около часа, и за это время Гермиона увидела несколько новых, совершенно неожиданных вещей. Казалось, что новые очки помогали рассмотреть что-то незначительное внешне, но чрезвычайно важное по содержанию: например, Джинни то и дело поглядывала то на дверь, то на часы, то вдруг, согласно кивая сказанному Гермионой, начинала прислушиваться к мерещащимся ей звукам из детской. В конце концов Гермиона решила прервать визит: — Ладно, мне пора. Давай встретимся в следующий раз. Например, я могла бы заскочить в выходные, помочь с детьми. — О, это было бы очень мило. Но, может быть, ты останешься? С минуты на минуту должен возвратиться Гарри… он будет очень тебе рад… Но Гермиона не захотела оставаться и видеть что-то, что скрывает лучший друг детства. Гермиона никогда не была глупой, а потому сразу поняла, что за артефакт ей достался: очки таили в себе чудесное свойство: показывать то, что должно быть скрыто, а именно — правду.***
— У тебя очень красивые глаза, они как два Нептуна. — Ты всем такое говоришь, астроном? — Нет, именно вам он говорит правду, — Гермиона не хотела говорить этого вслух, но слова вырвались изо рта помимо воли. И она поспешила ретироваться, уйти поскорее и подальше от озадаченной парочки магглов, милующихся прямо посреди аллеи городского парка. Она видела всё. Гораздо глубже и подробнее, чем в первые дни. Волшебные очки теперь помогали уловить не только конкретные, но и вполне абстрактные материи, вроде чувств. Вот и теперь она увидела, как искренне переполнено теплом сердце юноши, державшего за руку свою возлюбленную. Чего нельзя было сказать о Рональде Уизли. Ведь Гермиона не была бы Гермионой, если бы не попыталась использовать свойства артефакта себе на пользу. Вот только толку это не принесло, и при ближайшем рассмотрении чувства Рональда к ней оказались почти рассеявшимся дымом, сквозь который до неё доходили лишь слова формальной вежливости. В ту их встречу Рон написал на клочке пергамента свой новый адрес со словами: «Если будет нужна помощь, приходи. Я купил небольшой домик, вот мой адрес…» Рон писал изумрудными чернилами, и следом за ним невидимая рука тут же перечёркивала строчки, правя: «Я больше тебя не люблю. Прости. Не знаю, как так вышло. Но я так хочу, чтобы ты меня отпустила, Гермиона…» Она тогда тихо шагнула к нему и, всхлипнув, оказалась в знакомых, тёплых объятьях. Он держал её скорее для того, чтобы Гермиона не упала, а не ради того, чтобы согреть, утешить, хотя вслух он произнёс: — Но если у тебя проблемы, ты можешь пойти со мной сегодня… — Нет, Рон, всё хорошо… У меня всё хорошо…***
Нет, всё было плохо, просто отвратительно, и обжигающие на морозе слёзы выгрызали косые дорожки на щеках, остывая, едва ли не превращаясь в льдинки. Но ей было решительно наплевать на размазавшуюся от них тушь, на расстегнувшуюся у основания шеи мантию и на простуду, грозившую ей теперь. Она бежала, не разбирая дороги, пока силы окончательно не покинули её. Очнулась Гермиона только посреди Косой аллеи, встретившей её тишиной позднего вечера. Улица оказалось совсем пустой, и Гермиона решила присесть на ближайшую скамью, чтобы вытереть лицо, привести себя в порядок. Но как только она достала из сумочки носовой платок, до слуха тотчас донёсся звук чьих-то шагов. Фигура, облачённая в тёмную мантию с глубоким капюшоном, остановилась в нескольких ярдах от неё. Повозившись в кармане, человек достал короткий, отливающий голубоватым при луне светом предмет цилиндрической формы. В тот же миг он приложил этот предмет к глазу и устремил взгляд в мерцающее звёздами небо. Человек смотрел долго и так увлечённо, что казалось и не заметил, как с головы его соскользнул капюшон, обнажив хорошо знакомую Гермионе белокурую голову Драко Малфоя. Грейнджер, не желавшая показываться кому бы то ни было, а особенно Малфою, в таком виде, поспешила укрыться в тени одного из домов. Малфой, однако, был спокоен, и лёгкий шум, который произвела Гермиона, скорее всего был принят за спугнутую кошку — мужчина увлечённо продолжал рассматривать звёздное небо. Не удержавшись, Гермиона тоже посмотрела наверх, но взгляд отчего-то упорно цеплялся за фигуру Драко. И тогда Гермиона сделала вещь совершенно неожиданную: она извлекла из сумки зачарованные очки, надела их и… вновь посмотрела на Малфоя. Первое, что она увидела, — сердце. Конечно, она не представляла, какого размера у человека должен быть этот орган, но почему-то единственной мыслью, промелькнувшей в голове, было: «Надо же, какое оно большое. Бьётся часто, словно невольная птица, заключённая в клетку, где вместо прутьев полупрозрачные рёбра…» Смутившись от такого интимного видения, Гермиона стянула очки и шагнула вперёд, не совсем понимая, что делает. Приблизившись к Малфою почти вплотную, она тихонько окликнула его. Он не вздрогнул, будто ожидал её увидеть, нет, ждал давно, ведь в обращённом к ней взгляде Гермиона почувствовала тепло. — Ну, здравствуй, Гермиона Грейнджер. Какими судьбами? — Я… э-э-э… здравствуй, Драко. — Прекрасная ночь. И столько звёзд на небосклоне. Кстати, сегодня я наблюдал очень странное явление. Созвездие, названия которого я не нашёл в справочниках. Ты всегда, мнэ-э, хорошо училась. Вот, посмотри, может быть, ты скажешь, что всё это значит. Между ними всего пара футов и короткий телескоп. Лишь на миг её тёплые пальцы соприкасаются с холодными мужскими перстами, ещё короче чувствуется их дрожь. Гермиона замешкалась совсем чуть-чуть, но этого хватило, чтобы тонкая нить завязалась в узел из пальцев и странных мыслей в голове, которые требовалось тут же оформить, а потому так неловко в ночной тиши прозвучало: — Если ты всё же дашь мне свой телескоп, вероятнее всего сможешь получить ответ. И у него не было аргументов, чтобы продолжать удерживать её руку. — Вот, возьми, — послышалось коротко. Их было много. Различимых даже невооружённым взглядом. Телескоп же умножил тысячи, превратив их в миллионы. — Ух ты, Мерлин, я и забыла, как это красиво. Но где же то созвездие, о котором ты говорил? — Посмотри внимательно. Оно чуть правее Сириуса. Несколько ярких звёзд, сложившихся в буквы. И она увидела. Очень странное созвездие: будто какой-то небесный житель невидимым своим пером начертал эти буквы, прямо на небесном своде. «Д.М.». Она ничего не сказала вслух, а лишь убрала от лица телескоп и шагнула к Драко ближе. В глазах читался вопрос. — Знаешь, поздно уже, — смутился он. — Может быть, на этот раз ты позволишь проводить себя? — Пожалуй. Да. Можно. … И если бы мы с вами вздумали проследить за этими двоими ночью, то поверьте, до дома Гермионы они добрались лишь к рассвету. Вы верно удивились бы извилистым следам, оставшимся за элегантными мужскими туфлями и изящными женскими сапожками на ковре свежевыпавшего снега. Эти следы складывались в квадраты, круги и символы бесконечности, когда двое за увлекательным разговором петляли между домами. И не было причин просить остаться, как не оказалось желания расставаться до той поры, пока первый золотистый рассветный луч не пронзил линию горизонта. Но когда всё же пришла пора неловкой сцены у порога, где каждый стеснялся сказать то, что на сердце, Гермиона выудила из кармана очки: те самые, зачарованные, чтобы увидеть, не приснилось ли ей, не показалось ли, что Драко Малфой из гадкого и язвительного подростка превратился, наконец, в весьма привлекательного и обходительного мужчину. Симпатичного, между прочим. И стоило ей надеть свои очки, как она снова увидела его сердце. Большое, неровно трепещущее под рёбрами, выдающее крайнее волнение и боязнь сказать что-то не то. А он улыбался, разглядывая её лицо. На миг осмелев, юркой птицей его рука взметнулась в воздух, а быстрые, нежные пальцы заправили выбившийся из её причёски каштановый локон за ушко. — Я вижу, тебе понравился мой подарок… — О, ох… так это ты прислал? Драко, ты должен был сказать… — Зачем же? Я надеялся, что ты увидишь меня в них, ведь по отношению к тебе мне давно не хочется скрывать то, что пряталось в школе под маской грубости. Я люблю тебя, Гермиона Грейнджер. Да, и возможно она сочла себя легкомысленной. Всего на миг, потому что решение было принято гораздо быстрее, чем включилась логика. Тонкие пальчики на воротнике пальто, утягивающие его в холл небольшого коттеджа. Приветственно скрипнувшая дверь, конфиденциально скрыла от нас продолжение, но я должна поделиться с вами тем, что обе пары следов, оставленные мужскими туфлями и женскими сапожками на свежем снежном ковре, оборвались у входа в дом Гермионы Грейнджер.***
Драко Малфой всегда просыпался рано. Но только не в этот раз. А проснувшись, он долго ещё лежал с закрытыми глазами, боясь, что чудесный сон, загостившийся до утра, оборвется с первым аккордом птичьей песни за окном. Страшно. Волнительно. На ощупь, будто слепой, он осторожно обследовал пространство рядом: прохладная простыня, холмик подушки и… счастье — копна спутанных тёплых волос и тихое сопение рядом. Он открыл глаза и решил не будить сладко спящую Гермиону Грейнджер, которая лишь по досадному недоразумению ещё не носила фамилию Малфой. И ему было безразлично, что настенные часы показывали половину одиннадцатого самого обычного февральского четверга — рядового рабочего дня, который Гермиона безбожно просыпала. Просто Драко был совершенно не готов сейчас отпустить её. Ни сейчас, ни потом. Ни на шаг.***
Самое обыкновенное серое здание, каких можно насчитать с десяток в Косом переулке, улыбалось свежевыкрашенной белой дверью, над которой меня любезно приглашала войти табличка: «Лавка волшебных артефактов Драко Люциуса Малфоя». Потрясённая столь разительной переменой, я даже перепроверила адрес, но оказалось, что не ошиблась. Тихонько толкнув дверь, я оказалась в помещении, где всё оставалось вполне узнаваемым, разве что словно оттёртым от вековой пыли, как и сам хозяин в новом, модном костюме, по-прежнему склонявшийся над толстой бухгалтерской книгой. — Приветствую вас, мистер Малфой. — О, мисс Айзенберг. Здравствуйте, здравствуйте. Разрешите полюбопытствовать, что привело вас ко мне в гости? — Да вот… решила вернуть… — и я протянула ему перо, упакованное в ту же коробку, в которой я забрала его четыре месяца назад. — А что случилось? Вам не понравились его свойства? — в голосе Малфоя слышалось искреннее недоумение и даже разочарование. — Нет, оно прекрасно, но я поняла, что должна… нет, что хочу писать самостоятельно… — Что ж, похвально, — в глазах Малфоя заплясали весёлые искорки. — Вы можете вернуть перо, и оно терпеливо станет дожидаться своего нового владельца. — Вот, пожалуйста. В тот момент, когда пальцы Малфоя коснулись коробочки с другой стороны, дверной колокольчик тихонько тенькнул, и в помещении оказалась женщина. Та самая, которую я видела через окно в первый свой визит к мистеру Малфою, на которую тогда так грустно смотрел он и которая теперь среди тонких следов пера — коротких штрихов и чёрточек — была изображена в бухгалтерской книге Драко Малфоя его же собственной рукой. Вежливо поздоровавшись со мной, женщина прошла к Малфою и, укоризненно посмотрев на него, произнесла: — Драко, мы договаривались встретиться у трактира и пообедать вместе. — У меня ещё целых пятнадцать минут, — с улыбкой возразил Малфой. — Это не служит оправданием. — Я обязательно исправлюсь, миссис Малфой. … Стоит ли говорить, что супруги тут же перестали замечать меня, а на моё робкое «Я уже могу идти?» Малфой лишь кивнул.