Тишина

      Эта притворная тишина, готовая обрушиться канонадой разрывающихся снарядов, треском рвущейся ткани, железным лязганьем, звуком битого стекла и нескончаемым криком… за которым последует вой адских. Удивительно как они еще выжили… как вообще хоть что-то выжило?! «Наверное, там, в Детройте, я опять прокосячился и сказал не то, что следовало! А, в прочем, какая сейчас уже разница?! У нас было тысяча шансов все поменять до Детройта и после него».       Высокий молодой человек сидел снова взаперти. Он закрылся и забаррикадировался сам уже в который раз, и теперь нужно было снова делать вылазку. Очередную, вылазку, что могла дать продолжение Жизни! Именно Жизни, а не существования! На губах по-прежнему был вкус какой-то мути, съеденной еще три, может… Не важно! Это было очень давно.       «Давно», что теперь значило для него это слово? Он не осознавал и сам это все! Может давно это то, что больше по времени чем солнце, делающее движения вокруг Земли, или, может, наоборот, или, может, когда небесное светило восходит и заходит? Постойте, какое небесное светило? Какое солнце?       Голубизну небес и огромную лампу на нем наглый художник уже давно неумело заштриховал серо-черным месивом дыма, гари и грозовых туч… Разбитые дороги, руины вместо домов, что становятся временным пристанищем для таких, как он… А он смотрит на свои часы, безэмоционально заряжает свой пистолет, в котором осталось то ли три, то ли четыре пули. Скорее последнее чем первое, но и это не важно! Потому что это разрушит тишину. Сейчас было немного жаль, что эфирный спирт закончился еще семь-восемь дней назад…       Дни? Что это такое? Что-то противоположное ночи? А сменялась ли вообще эта самая ночь днями? Какая разница?! Нужно было двигаться дальше! Куда именно мужчина не знал, он просто покидал очередной город, останавливаясь в другом… Возможно, скиталец что-то искал, но этого знать было не дано никому лишь потому, что был один. Просто безопасное место, другой цели, кроме как выжить, не было!       Выжить… Возможно, какая-то часть человеческого существа сейчас должна была кричать: «Нужно найти Его, наверняка с ним что-то случилось». Или именно она должна была подсказывать: куда идти и как поступать правильно, но бывший охотник плохо помнил, как эта часть, отвечающая за любовь и эмпатию, и прочую сентиментальную бедовину, называется. Зато рефлексы, инстинкты, сила, разум — они были на пределе своих возможностей.       «Пора!» — проносится отмашка в его голове, и он резким движением разрушает блокаду у выхода, а вместе с ней тишину… ту самую ложную, и вокруг снова появляются звуки: противные, громкие, нескончаемые, смешивающиеся друг с другом, накладывающиеся на запахи действия и прочие части окружающей действительности.       Выстрел…       Второй…       Открытая дверца машины…       Мелькание за окном размытых картинок пост-апокалипсиса и кроатона…       Остановка где-то посреди шоссе…       И снова эта зыбучая тишь… Холодный ливень…       Странно. Наверное, сломавшаяся машина должна бесить его, но что-то, что должно беситься утеряно и он просто стоит и молча, с адским терпением, разбирается в деталях. Ледяной разум, не выдающий эмоций.       Он давно не охотник. Он — машина для убийств. Ему в пору как работу давать порядковый номер, и он будет на него отзываться. Кто виной тому, что в серо-зеленых, иногда голубых глазах-хамелеонах от природы, больше нет души? Кроули? Или тот/те, кто лишал выбора и принимал решения за него, не понимая к чему это ведет. Если эта душа все же была бы у него, то, наверное, он бы с силой хлопнул дверцей машины и сказал: «Доигрались? Довольны?» — Да, он не был бы сейчас один посреди…       «А где это я?!» — Разум начали посещать затмения, в отличии от души, мозг постоянно нуждается в подпитке, а память иногда растворяется.       А дождь затихает… И снова воцаряется тишина… Хлипкая и слабая… Будто хрустальная, тонкая ваза стоящая на шкафу… Мамина Ваза… Ваза, которую Сэму никогда не дано было разбить, чтоб потом с виноватыми глазами просить у мамы прощения… Проблема в том, что в его жизни не было этой вазы, как и воспоминаний о… Маме … Доме… Нет, не здании, где ты живешь постоянно, а о доме — очаге, в котором ты часть чего-то большого и значимого… Значимого для души, но не для разума, сейчас в его памяти можно было найти что-угодно: Деда Сэмюэля, брата Дина, может быть, того самого Кроули, разных монстров, альфа…       Альфа! — эти твари наверняка ещё живы, несмотря на апокалипсис, Люцифера, Михаила и Левиафанов… Несмотря на смерть Бобби и прочие сотрясающие Землю вещи.       Тишина обрывается хрустом чего-то ломкого под ногой, и бывший охотник, неприкаянный робот, резко оборачивается, готовый выстрелить, потратив последний, а может предпоследний патрон — не важно.       — Сэм… — на полувздохе с непривычной нежностью и в то же время облегчением звучит это имя. Сейчас оно режет слух, — Сэмми, ты жив! — это утверждение будто вердикт или, точнее, амнистия. Фраза чуть обескураживает и омутняет разум, совсем как тогда, когда внутри был кусочек потрепаной души.       Или, может, она была там всегда?       — Сэм, как хорошо, что я тебя нашел! — произносит тот парень из прошлого, заключая его в объятия… — Черт, чувак, что ты тут натворил? Что за бардак творится в твоей голове? Нужно выбираться из этого дерьма!       «Или все же не из прошлого, а из будущего?» — спрашивает сам себя тот, кого назвали Сэмом, и обнимает в ответ. Эти полузабытые движения и это тепло, и это имя. Оно кажется одновременно знакомым и чужим… — «Может быть, именно на это шоссе я стремился всю жизнь? И спешил именно за этим?.. Да не… Бред какой-то!..»       — Господи, чувак! Посмотри, во что ты превратился! На кого ты похож? — чуть насмешливо возмущался явившийся, глядя в пустые, пугающие глаза высокого парня, волосы которого были давно собраны в неказистый хвостик, а рукава клетчатой рубахи закатаны по локоть. Сам он был перемазан чужой кровью, грязью, моторным маслом… Черты лица давно стали угловатыми, а под глазами рисовались синие круги…       — Тебе пора обратно! — твердо произносит пришедший, чьи русые волосы коротко выстрижены. Его рубашка цвета бордо поверх черной футболки и потертые джинсы были вычищены так, будто этот некто был только что на свидании. И вообще, лицо этого парня словно никогда не было тронуто всеми этими катастрофами, или за ним крылась иная раскладка судьбы мира.       — Куда? Туда, где за меня снова будут принимать решения? Туда ты меня зовешь? — настороженно вопрошает скиталец, отшатываясь на несколько шагов назад.       — Нет! — чуть разочаровано произносит тот, кто нашел бывшего охотника… — Нет, не может быть! Ты не мог! Прошу, скажи, что ты меня помнишь?! — В глазах этого таинственного парня появляется надежда, которая вот- вот готова умереть…       — Правда?.. — чуть неуверенно звучит ответ. В нем нет ничего говорящего о воспоминаниях, ничего родного — Или нет…       Зеленые глаза, с редкими изумрудными и прозрачно-болотными черточками, смотрят в упор на того, чьи рефлексы кричат: «Беги, спасайся, убивай во спасение», — на того, кто из маленького Сэмми превратился в маленького звереныша, на того, кто не помнит… Или не хочет помнить… Или не может помнить?       — Ну же давай вспомни: Кентукки… Пещеры… В горах… Охота на Джина… — говорит тот, в ком тлеется надежда, и она готова восстать из мертвых сразу после суицидального акта. — Не важно! Так или иначе, я нашел тебя! С остальным мы справимся! Правда? Где наша не пропадала?! Не из таких передряг выбирались… И…       — Город! — четко обрывает тот, от кого ждут ответа.       — Ну же, Сэм, давай, последний раз — Поверь мне… — упрашивал тот, чей цвет рубахи был прямо противоположен цвету глаз, он чувствовал холод и предсмертное дыхание надежды…       «Нет, я не мог опоздать! Я же! Сэм… Сэмми!» — парень, что был чуть старше на вид, боялся, что тот, кого он так искал и хотел вернуть, не вспомнит и не поверит ему. В лице не было отзыва: ни одна мышца не дрогнула, а значит молчала и душа. Она молчала так, будто её нет. «Будь он хоть чуточку собой, он бы… Верно, это будто бы и не он вовсе, как тогда, когда его вернули из клетки… Может в нем нет души?» — эта мысль звучала как приговор. Она все объясняла, также подсказывала: «Вера не проснется, и жизнь потерявшего человечность закончится здесь».       Тот, кто пришел сюда с надеждой, сейчас понимал: «Сэм не поверит, не даст умереть рядом, не позволит увести себя из этого дерьма и останется на съедение бессонным ночам, и будет медленно, но верно угасать здесь под тишину, прерываемую этими ужасными звуками, не зная цели своего путешествия… Не зная, куда он идет… Не зная, что Города нет! Как и нет всего вокруг. Не зная того, что он медленно умирает там…»       Отчаянье. Именно оно заставляет повернуться спиной, не боясь, что в следующий миг прозвучит выстрел, разрушающий на отрезок времени тишину, проклятую зыбучую, но желанную.       Шаг…       Еще один…       «Не оборачивайся… Не смей! Слишком поздно! Не оборачивайся!» — упрашивать самого себя казалось более неразумным, чем просить бездушного поверить, а лишенного памяти — вспомнить.       Шаг…       Еще один, чуть быстрее через силу, стиснув зубы до скрипа…       Шаг…       Еще один…       Боль разрывающегося сердца, что желает остаться и провести последние моменты рядом…       Шаг. Казалось, каждый из них длиннее жизни…       Смотреть в спину, не разрушая тишину…       Тишина… зыбучая и желанная… поглощающая без остатка.       — Не в последний! — уверенно говорит тот, за кем приходили, нагоняя уходящего и двигаясь теперь в такт ему, — Очередной, Дин, очередной…