Слёзы падших

И вот она сперва много плакала, а потом стала злая. — М. Булгаков

Макария не покидает своих покоев уже несколько дней. Когда мать приносит ей еду, она только вяло отказывается. Юная дочка Аида почти не плачет, будто экономя слёзы, но уж если начинает, то тяжёло и в тихом бессилии, горькими слезами падших душ. Она проклинает Пасифею. Проклинает её светлый лик, её звенящий смех и жизнь, наполняющую её существо. Она проклинает её тёплую кожу и её грацию. Она проклинает каждый изгиб её тела и каждую кость. Она проклинает всё, что так любит в ней Гипнос и всё, что ей самой никогда не получить. Макария — порождение тьмы, и от этого клейма ей не скрыться. Такая простая истина приходит в её юную голову стремительно и неожиданно, словно окатывая её ледяной водой. И Макария вдруг начинает смеяться. Безумным смехом, выпуская из сдавленных лёгких воздух и боль. Она смеётся, и в этом смехе чернеет мир, а люди умирают, иссыхая в своих кроватях. Она — та, кто она есть. Можно страдать так, что сворачивается кровь в венах, а можно принять это и носить с гордостью, как венец из чёрных роз. Она — дочь Аида, властителя Подземного царства. Разгладив складки хитона, Макария выходит из комнаты и вдыхает полной грудью сырой воздух, наполненный стонами неупокоенных душ. Вдалеке несёт свои воды угрюмый Стикс, а пустынные поля поросли призрак-травой. Макария улыбается, как должна улыбаться богиня милосердной смерти. Она садится на ступеньки рядом со знакомым силуэтом. Танатос не реагирует на её приближение, хотя явно замечает её. — Ты был прав, — жизнь в её глазах сияет всеми оттенками чёрного. — Они боятся нас. Но знаешь что? К этому можно привыкнуть. И вдруг, впервые за всё время, что Макария знала Танатоса, он улыбается. Миролюбивой улыбкой зверя, что через секунду вопьётся тебе в горло. И чем мрачнее эта улыбка, тем притягательнее она кажется. Макария протягивает руку и берёт Танатоса за запястье. — Когда люди хотят признаться в любви, что они говорят? Он думает секунду. — «Я бы умер за тебя». — Это глупо, — снисходительно усмехаясь, отвечает девушка. — Пусть трогательно, но глупо. Какой прок другому от твоей смерти? Уж лучше сказать: «Я был жил для тебя». — Их жизнь им не принадлежит. Она даётся им богами и забирается ими же, когда приходит срок. — Мне ли этого не знать. Я хоть и Блаженная, но всё же Смерть. Её тонкие пальчики ласково и медленно проводят по выступающим на бледной коже линиям синих вен. Танатос вздыхает. Ему, носящему под сердцем пустоту и лёд, тяжело даются хоть какие-то тёплые слова. — Я бы отдал тебе все жизни, что забрал, Макария, но они и мне не принадлежат. Она поднимает голову и глядит строго, глаза в глаза. — Мне не нужно чужих жизней. Когда придёт время, я возьму твою. — Обещай, — срывается с языка Танатоса. — Что? — хмурится девушка. — Все хотят мирной смерти. Обещай, что придёшь. Вместо ответа, она наклоняется вперёд и целует его. Безжалостно, с холодной яростью, которую станешь ждать от Геры или Энио, но никак не от милосердной Макарии. Она резко впивается ему в губы, будто это укус змеи, а не поцелуй, а потом так же резко отстраняется и произносит стальным голосом: — Обещаю.