***
В этот раз на сцене он воображает себя отважным Гриневом, у которого все в жизни идет как по маслу: и девушка имеется, и в живых остается лишь с помощью удачи, и счастливая жизнь на свободе прописана. Он играет в темноту большого зала не первый год и привык к этому месту, его ничего не смущает в нем: он уже размышлял про такое удачное здание не раз и не два. Почему столь прекрасное место заброшено, почему заброшка не стала пристанищем бомжей да наркоманов, как это случается со всеми зданиями в этой стране, кому в голову могла прийти столь чудовищная мысль оставить пылиться храм искусства? И если в первые дни он относился весьма скептически к своей находке, сейчас он пытается выжить из нее все соки. Его не смущает ни одна деталь здесь. Все кресла погрязли в паутине невинных пауков, очищающих мир от назойливых насекомых, кресла и зеркала скрылись в сантиметровых слоях пыли, на балках под потолком мог обнаружиться ворон, а еда птички жила в прогнивших половых досках. И многие бы побрезговали не то что жить здесь, но пробыть больше пяти минут им было бы в тягость, но только не ему. Это место – его пристанище, его укрытие от всего, что находится за пределами этого заброшенного театра. Потому что за его пределами — пустота. Конец сцены. Он замолкает и готов вновь довольствоваться аплодисментами в тишине, но из кромешной тьмы доносятся энергичные аплодисменты и возгласы восторга. У актера сердце остановилось, он мечтал, чтобы доски на сцене проломились под его весом, чтобы он спрятался в бездне от глаз человека, чье лицо он представляет перед сном. Он всегда сумеет узнать ее. Екатерина смеется и подбегает к сцене, к свету, и свет лениво очерчивает ее силуэт, пока она совсем не попадает под нежное желтое свечение, окончательно доказывая свою реальность, свое существование. Она одета в легкое черное платье с мелкими узорами красных роз, прикрытое алой шалью. От нее доносится легкий аромат неизменных духов «Красная Москва». А его взгляд снова застревает на ее оливковых глазах, подведенных синим карандашом. — Ты был великолепен! — улыбается девушка, хлопая в ладоши в последний раз. Она выглядит как счастливый ребенок, получивший рожок мороженого, когда его даже не просил. У него дыхание перехватило, когда он увидел ее, но Дмитрий не обращает на это ровно никакого внимания. А ведь так и задохнуться недолго. Она смотрит на него, ожидая ответа, ожидая хоть малейшего звука, но он нем, даже нечленораздельные звуки не покидают его рта, и тогда она продолжает нахваливать его. Он так не волновался со дня, когда случайно подглядел, как директор изменяет своей жене с несовершеннолетней ученицей. Он не привык играть на публику, не привык играть хоть для кого-то, кроме пустых кресел, и уж точно не привык, что на него смотрят с таким восторгом, как это делает сейчас девушка его мечты. — Дмитрий Васильевич, это действительно было восхитительно! Говорю вам, как учитель литературы. — Просто Дима, — он резко замолкает, не понимая, кто это сказал. — Хорошо. А я Катерина. Жутко уж мне не нравятся другие формы моего имени, — забавно морщит носик девушка, и он специально задерживает выкрик «Я знаю». Он же не хочет, чтобы она подумала, будто он какой-то сталкер. Он лишь умеет быть невидимкой. — Запомню. — Как давно ты нашел это место, Дима? — она показательно делает ударение на его имени и тянется рукой к серому, безликому светильнику, заглядывая в зал. А со сцены виден лишь ослепляющий тебя свет и тьма зала. —Пару лет назад. — И часто бываешь? — Каждый день. — Репетируешь свои роли? А где ты выступаешь на самом деле? — Нигде, — отзывается Дмитрий, упирая взгляд в стену. Он так не любит говорить о своем хобби, не думал, что ему придется делиться своим убежищем с кем-либо. И еще больше он не любит, когда кому-то открываются его странности. — Так ты — артист заброшенного театра? А не бывает тебе здесь одиноко? — Нет, — он держит свои мысли «Мои образы — мои друзья» при себе и поворачивается к ней лицом, сталкиваясь взглядом с ее пронзительными добрыми глазами. — Никогда? — Нет. — Не возражаешь, если у тебя появится один зритель? Тонкие губы сами искажаются в улыбке, не слушая хозяина, что это очень плохая идея.***
Уже два месяца он сияет от счастья. Последние два месяца самые сносные в его жизни. Она приходит на каждое его выступление, дарит громкие аплодисменты и восхищенные комплименты. Он узнал о Катерине все, о чем мог догадываться лишь по слухам, случайным подглядываниям и мимолетным наблюдениям. Например, что субботники — ее любимый день в году, что она прочла все книги в школьной библиотеке или что пьет исключительно зеленый чай. Все эти мелочи про нее когда-то были в его голове, но со временем забылись, как мы забываем лицо прохожих. Они стали лучшими друзьями с постоянными словами девушки на губах «Я люблю тебя, Дима» и сладкими поцелуями в темноте зала. В заброшенном театре они являются влюбленными, но он до сих пор не знает, в какой стороне она живет: как ни пытайся он оглянуться на уходящий ее силуэт, она всегда успевает скрываться за постройками и без огласки пойти домой. В школе они едва обмениваются взглядами. Так что его идея жить лишь театром становится все менее безумной, а мысли о том месте всегда положительные. Он воображает, что это некая игра: притворяться, что они не знакомы на публике, но игра идет по швам, когда он видит заплаканную учительницу, выбегающую из кабинета директора сквозь школьный коридор, заполненный подростками. — Катерина! Катерина! — он тут же бежит за ней и трогает за руку. — Что случилось? — Ничего, Дмитрий Васильевич, все в порядке, — она вытирает тыльной стороной руки горькие слезы, а ее пышная грудь прыгает на месте в попытках выровнять дыхание. — Перестань, какой я тебе Дмитрий Васильевич, расскажи мне, в чем дело, прошу, — у девушки перехватывает дыхание, а взгляд меняется. — Это вас совершенно не касается! Мы с вами даже не знакомы! — она одергивает руку и делает два крохотных шага назад. — Да перестань притворяться! — теперь даже самые ленивые поворачивают головы в их сторону и внимательно наблюдают за драмой посреди коридора. — О чем вы…? — Мы встречаемся уже два месяца! — в глаза девушки вновь набегают слезы, в этот раз уже не от обиды, но от страха. — Что вы такое говорите?! — Да брось, Катерина, ты прекрасно знаешь, о чем я. Или что? Тебе стыдно, что я — никчемный уборщик?! — он никогда не вел себя так агрессивно, но ничего не мог с собой поделать, ведь его любимая девушка, которая еще недавно так украшала его жизнь и дарила ей смысл, теперь смотрит на него, как на пустое место. — Что я — маменькин сынок без цели в жизни?! Да!? Тогда зачем ты вообще решила узнать меня и влюбиться?! — Дмитрий Васильевич, прошу, вы несете какой-то бред, — в его глазах читается безумие, и ей хочется просто сбежать от него, что Катерина и пытается медленно и аккуратно сделать, но он хватает ее за предплечье и трясет, продолжая кричать. — Я несу бред!? Да как ты смеешь?! За что ты так со мной?! — она уже не сдерживает слез и с трудом произносит: —Пожалуйста, перестаньте, — на ее щеке тут же появляется красный след от его хлесткого удара, и если бы он не удерживал ее, она бы наверняка упала навзничь. — Скажи им! — он хватает ее за щеки и поворачивает к столпившимся у подоконников ученикам. — Скажи им, что мы вместе! Что ты любишь меня! — Я не понимаю, о чем вы! — он снова ударяет ее, но в этот раз кулаком в глаз и позволяет упасть на линолеум, а заплаканная Катерина пытается отползти от него подальше. Когда его оттаскивали два физрука, Дмитрий кричал, какая же она стерва.***
Его мать чуть ли не с улыбкой на лице подписывала документ на сдачу того в психическую больницу, ведь ее сын опасен для общества. А у него перед глазами стояли лишь оливковые глаза, легкие поцелуи на сцене и вопросы... множество, множество вопросов. И ответ на самый важный он нашел. На вопрос, который уничтожал все другие, ведь они были бессмысленны теперь. Ответ нашелся в пустой палате, освещаемой лишь луной за окном. — Привет, Дима. — Так ты не реальна. — Я очень реальна. Просто существую только в твоей голове. Однако теперь мы никогда не расстанемся. Мы будем вместе, — она приблизилась к Диме, положила руку ему на щеку и поцеловала, умоляя не отпускать ее. А он смотрит в оливковые глаза, на белоснежную комнату, и слеза скатывается с его щеки. — Да. А гении все с придурью.