Согреться?

Цветы умирают в вазах И держат меня связанным. Я всё хранил во фразах, Погибших и недосказанных.        Лави выбрасывает увядший букет. Кто-то из медсестёр попросил, а ему и не сложно. Полевых красавцев меняют в палатах почти ежедневно. Взглядом цепляется за мертвые лепестки и уходит. Дел ещё много. В коридоре смеются Аллен и Линали, и он походит ближе, чтобы вклиниться в разговор с уверенностью тарана. Мечтательно вспоминает милую официантку из Прованса, за что получает заслуженный подзатыльник от Уолкера и фырканье проходящего мимо Канды. Привычно-приторно. Привычно-муторно. Но Лави нравится. – А ты что думаешь? – спросят его в одном из таких непринужденных разговоров ни о чем. Чтобы получить в ответ очередную шутку. Только взгляд пронзительно-синих глаз напрягает, и Лави оборачивается, чтобы одарить Канду отдельной улыбкой.       Книгочей избегает местоимения "мы". "Они" он тоже не произносит, в поучительно-ироничных речах придерживаясь нейтрального "экзорцисты". На слове его никто не ловит. Разве что Юу снова фыркнет будто презрительно. Лави не обижается. Канда в этом, вообще-то, прав. И он знает, что прав. Они не говорят об этом. Смысла нет. Необходимости тоже.       Лави хранит смысл слов между строк. А иногда говорит прямо, но это мало кто слышит. И когда обычно сдержанный книгочей взрывается, все смотрят удивлённо. Он может похвалить себя - шифр в словах получился отменный, значит. Он может поругать себя, ведь этого скрытого смысла и намёков каких-то в речах быть вообще не должно. – Когда-нибудь эта война закончится, - бросает он ветру, не утруждая себя завершением мысли. Не добавляя сокровенное "и я уйду". Ветер хмыкает больно по- Кандовски. И ветер невероятно понятлив. Я сам так решил проститься С моментами истязания. Я — мыслей своих убийца, Но тщетны мои старания.       Лави знает, что меняется. Чувствует. Об этом говорит взгляд, интонации, вспышки н а с т о я щ е г о гнева. Отгородиться от переживаний сложно, но не невозможно. Не думать он не может, но это не страшно. Достаточно просто заставить себя думать о том, о чем необходимо. – Слишком много болтаешь, Кроль, - говорит Канда, а Лави улавливает не высказанное "не о том". И пожимает плечами. Он вообще многое "не о том", а так же не так и не там. Что, повеситься теперь? С Линали легко посмеяться о чем-то, с сожалением отметив, какая же она наивная. А потом резко и без промедления стереть из мыслей это сожаление. Оттеночные суждения не для него. Просто наивная, как факт. А Линали все равно щебечет обо всем, не замечая, что на самом деле её не слушают ни Лави с одной стороны, ни Канда с другой. Впрочем, Лави хотя бы поддерживает разговор. Несмотря на то, что устал до чёртиков и хочет только спать. Не уснуть, болтая, на самом деле легче. Юная Ли говорит о возвращении, и книгочей с удовольствием цепляется за тему, жалуясь, что Панда занял второй ярус новой кровати.       С каждым днём все сложнее только наблюдать. Отделять "я" от "они", "Лави" от "Книгочея". Старик только неодобрительно качает головой и читает нотации. Лави делает вид, что все нормально. Ему в целом нравится и не нравится происходящее одновременно. Чёрное солнце, мёртвое сердце Дай мне согреться, холодно… Вылезти сложно, мысли о прошлом Пахнут промокшим городом.       Прижимаясь боком к напарнику, Лави отмечает, что тот горячий, как печка. И в голове послушно появляются строчки отчетов и медицинских обследований. Он кидает беглый взгляд на упорно игнорирующего его наглость Канду. И решительно выкидывает из головы официальщину. Привал короткий. Успеть бы немного отдохнуть и согреться, ведь отправляться опять в метель. Лави холод терпеть не может. Что только делать, если после Ковчега холод раздирает изнутри...       Во снах часто мелькают давно оставленные позади пейзажи. Он не боится. Из эмоций в тех временах остались лишь ненависть и презрение. И лёгкая грусть, что некоторые самые неприятные моменты он все равно никогда не сможет забыть. Страшно оттого, что Орден тоже станет таким пейзажем, брошенным за плечами. Представить, что Канду придётся оставить в этом брошенном - вот что на самом деле сложно. А ведь хвалился тем, что уж на кого, а на людей ему точно наплевать. Книгочей...       С Юу сложно, потому что он не верит выкрутасам Лави. Не верит улыбкам и шуткам, не верит порывам бежать и спасать кого-то. С Юу легко, потому что с ним не надо делать вид, что ты такой же как остальные фанатик справедливости.       В искренность Лави, когда тот, с обычной глефой в руках, остаётся рядом, Канда верит. Это - не показное. Глупое и опрометчивое, самоубийственное, но единственно верное - своё - решение. Рыжему бы отругать себя за тот поступок. Да только поступить иначе не смог бы. Даже в мыслях. Все зашло слишком далеко, потому что Книгочей под гнетом "Лави" начал оттаивать и согреваться. И потому что Юу тоже достоин тепла. Я не понимаю главного: Зачем мы храним разбитое? Тебя я читал главами, Но ты – книга уже закрытая       Сравнение людей с книгами банально, но Лави трудно найти более точное. Ведь их с Кандой знакомство было похоже на чтение. Причём на такое, где от первых глав явно плюёшься, но отчего-то продолжаешь читать дальше. Они были близко. И очень-очень далеко. Потому что им было не по пути. Потому что само слово "мы" для них было противоестественно.       Лави раз за разом тянуло "дочитать" Канду. Он вообще человек настырный. И если уж браться, то, что говорится, "от корки до корки". А Юу, казалось, был перманентно против. Только сам почему-то раз за разом видел Книгочея все лучше. Когда Лави понял, что его читают чуть ли не с равным упорством, он испугался. Правда, когда он испугался, было уже поздно. Увлекательные книги не бросают на середине.       Лави сидит у костра, тянется продрогшими пальцами к огню. На заданиях он вечно мёрзнет. Линали под боком тоже дрожит, ведь на дворе далеко не июль. Только Канда делает вид, что задремал, совершенно не обращая внимания на холод. Опять чертов холод. А Лави думает, что когда-нибудь сгорит в попытке согреться, как самая настоящая книга, брошенная в костёр. И тут же одергивает себя, решая обратить внимание на то, какие у Ли прекрасные ножки. И, видимо, возвращаться К измятым любви страницам Полезно, когда прощаться Не могут плохие убийцы.       Они становятся ещё дальше, когда все заканчивается. Лави видит его мысли, читая их во взгляде. Канда снова хмыкнет, когда книгочей не соврёт, нет, но скажет очередную исковерканную полуправду. И, хотя сейчас Лави смеётся, потому что ему на самом деле хочется, ему горько. Потому что время "Лави" подходит к концу. И надёжная опора под ногами скоро осыпется, отпуская Книгочея, не экзорциста. Он не хочет прощаться. Не может. Глупо это, слова в горле застревают под внимательным взглядом. Он должен уходить, не оглядываясь. Но продрогшие - опять - пальцы не слушаются, не находят дверной ручки.       "Прощай" - всего одно слово. Его сложнее сказать, чем всякие "люблю" и "извини". Этими Лави оперирует легко. Полюбить можно, можно заработать прощение - будь только время. Которого нет. И Книгочея, того, пришедшего в Орден несколько лет назад, тоже нет. Есть кто-то, кто как мотылёк летит на огонь. "Прощай". Шесть букв, дурацкий смысл, чертова сентиментальность. – А зачем прощаться? Ты собрался помирать? - голос Юу набатом звучит в ушах. – Но "Лави" больше не будет... – И что? Лави задумывается, понимая, что Канда имеет в виду. Ничего не изменится в нем - он ведь изменился уже давно сам и окончательно. И Лави смеётся счастливо, думая, что на самом деле слишком много болтает н е о т о м. А прощаться вовсе не обязательно. Чёрное солнце, мёртвое сердце Дай мне согреться, холодно… Вылезти сложно, мысли о прошлом Пахнут промокшим городом...