А на что ты готов ради любви?

Я смотрю на Джека, и не могу сделать даже шагу. *** Мы знали, на что шли. Я, завязывая потуже шнурки на кроссовках и перетягивая бинтами руки и ноги. Заталкивая за пояс бутылку воды и фонарик, закидывая в сумку все нужные лекарства, ножи и тряпки. Сомневаясь, что продержусь до конца, с крохотной каплей надежды, плещущейся где-то на дне сердца. Лизка, собираясь рожать в оккупированном духами доме, под присмотром акушерки, без шансов на выживание, если что-то пойдёт не так. Мы не любили друг друга, но сейчас нам пришлось доверять. Другой дороги не было. Был единственный путь к спасению тех, кем дорожили. И мы не были бы женщинами, если бы им не воспользовались. *** И вот перед нами огромный дом, величественный, как в диснеевской сказке, и ужасающий, как в хорроре. Перед Лизкой — часы мучений, и если повезёт, спасение семьи и пары людей до кучи. Передо мной — часы пряток и догонялок с кровожадными духами и неопределённость в конце. Мы не будем знать, что происходит друг с другом, но каждая будет на фронте — своём, наполненном болью и кровью. Чёрт знает, кому будет хуже. Я киваю ей и акушерке, запираю за ними дверь комнаты, за собой — дверь дома. Стараюсь не слышать доносящиеся из-за стены тяжёлое дыхание и стоны роженицы. Мы обе в ловушке. «Дай Бог выбраться из неё живыми», — шепчу. О здоровье благоразумно молчу, потому что о нём не может быть и речи. *** Когда та чёртова гадалка сказала, что они стали духами, я собиралась покромсать её на ленточки. Даже ножи вытянула, но Лизка, неожиданно поверив, потянула меня посмотреть. Тогда был солнечный полдень, а перед нами — самый сказочный дворец в мире. Ровно до момента, когда мы увидели Энди, отца её ребёнка, несущегося на нас точно не с благими намерениями. К счастью, подать нас к праздничному духову столу не удалось, защитило солнце и открытая дверь, но после неистово визжащей нежити мы, держась друг за дружку трясущимися руками, вернулись к противной тётке, теперь оказавшейся единственным спасением. Впрочем, она и не была-то гадалкой в прямом смысле. Знала о существовании потустороннего, и знала, как с ним бороться, если оно полезет куда не надо. И научила нас. «Они не умерли на самом деле», — сказала тогда. Мы даже подскочили на этом диванчике, подняли на неё зарёванные глаза, заискрившиеся надеждой. Чтобы погасить его навсегда, потому что то, что нам предлагалось, было самоубийством. «Это проклятие, не новое, но могущественное. Когда-то его было не так-то сложно разрушить, но… Процент выживших не был высок. Женщины рожали в полях и домах, им было не так-то важно, где принести ребёнка. А духи не могли навредить им под солнечным светом, или на закате. Теперь же вы все считаете больницы самым безопасным местом для родов, и так-то оно так… Но ваших возлюбленных спасёт крик новорождённого и только он. И вы должны понимать, что эти существа не выйдут из дому, потому вам придётся идти туда, и постараться пережить роды, пережить ночь и пережить Их. Потому что, поверьте мне, они совершенно точно не хотят, чтобы кто-то их тревожил». Я помню, мы смотрели тогда с Лизкой друг на друга, перепуганные, бледные, потерянные. И тонкой нитью объединяла нас одна мысль. Мысль о том, что этого шанса, даже такого малого, мы не упустим. *** И вот мы здесь, в доме с воплощёнными призраками, которых ближайшие чёрт-знает-сколько часов мне придётся сдерживать от нападения на приносящую новую жизнь Лизку, без шансов, без сил, без семьи. Только с надеждой. Одно спасает — гадалка согласилась помочь, сидит теперь там в комнате, выполняет роль акушерки, а мне сиди, жди заката и бойся. Потому что в какой бы физической форме я не была, какой бы сильной не была моя любовь к Джеку — я женщина, и я напугана встречей с ожившими ночными кошмарами. У меня на поясе — перевязь с ножами, бутылка воды и фонарик, в застёгнутом кармане куртки перекись водорода и уже нарезанные полосками бинты. Я догадывалась, что придётся много бегать, и взяла только самое необходимое, в том числе из одежды, о чём сейчас жалею — тонкая борцовка и кожанка не спасают от холода, и я обхватываю себя руками, делаю глубокий вдох, сажусь на корточки. К такому жизнь меня не готовила — я сижу на холодном полу какого-то мрачного дворца, населённом духами, и трясусь — от страха и холода, а ещё от неизвестности и чувства близкой смерти. *** Жаловалась на холод — получи, фашист, гранату. Бегу по длинному неосвещённому коридору и вслух проклинаю — себя, Джека, Лизку, гадалку, и ситуацию в целом. Про дышащих мне в спину существ не вспоминаю — они и так прокляты, с них хватит. Влетаю по лестнице на первый этаж, сворачиваю в правое крыло — подальше от Лизки — и бегу, бегу, бегу… Плюс в состоянии воплощённых духов в том, что они редко могут перемещаться бестелесно. То есть если жертва убегает, им придётся задействовать свои ноги и догнать её, а не исчезать и появляться перед носом, как призраки какие-то. Поэтому я в первую очередь удивляюсь, на ходу врезаясь носом в кого-то высокого, твёрдого и пахнущего тьмой. Поднимаю голову — и понимаю, что проще умереть. *** Я смотрю на Джека, и не могу сделать даже шагу. Потому что пусть в его глазах — древнее проклятье, передо мной именно он — всё тот же мужчина, любовь всей моей жизни, живой и невредимый, с иронично поднятой бровью и искривлёнными губами. «Твою мать», — шепчу, пытаясь вернуть себе дыхание, как-то резко оборвавшееся, даже не пытаясь отступить или обойти его, смотря снизу вверх на лицо — такое знакомое, такое родное. Нос с горбинкой, у левого века родинка, на лоб падают тёмные растрёпанные волосы. Смотрю куда угодно — только не в глаза, потому что знаю, что оттуда на меня смотрит тьма, и с ней мне не справится. Я смотрю на чёрную рубашку, обтягивающую обманчиво худощавое тело, на руки, излишне расслабленно сложенные на груди. На серебряную цепочку на шее, которую я когда-то ему подарила. И понимаю, что если с тьмой ещё можно попытаться справиться, то с Джеком — нет. Мне хватает лёгкого движения его руки, чтобы прийти в себя, увидеть тянущиеся к чакрам* пальцы, выдохнуть неровно и рвануть в соседний коридор. Слышу сзади, как резко обрывается топот воплощённых, остановленный холодным «Моё». В спину мне летит метательный диск, пущенный любовью всей моей жизни. *** Прошло всего три часа, а я уже чувствую, что вымоталась до чёртиков. По моим прикидкам, до рассвета остаётся часов шесть, что совсем не радует. Передохнуть возможности нет и не появлялось — чёртов воплощённый бегает куда лучше, чем раньше, и ни хрена не устаёт. В отличие от некоторых — я начинаю потихоньку сдавать позиции. Мы учились вместе, это да. На «основах выживания» у нашего курса не было разделения на парней и девушек — были курсанты, в чьи обязанности входило сдавать космически завышенные нормативы. Мы и познакомились на фоне того, что наши способности были оценены самим генералом, да и влюбились на совместном отбывании наказания. Я успеваю вспомнить, как он тащил меня на спине через болото за мгновение до того, как метательная чакра расшибает стену в миллиметре от моего плеча. Боли от царапин я уже не ощущаю примерно два часа сорок пять минут, боль сердечную — около часа, после того, как мне раздробило палец на руке. Обручальное кольцо тогда соскользнуло куда-то под ступеньки, а я, дико разозлившись, потратила на этого придурка зажигалку, которую бросила в него в порыве ярости. Кэп не раз говорил нам о вреде эмоций, особенно часто подчёркивая мою женскую истеричность, но я никогда не придавала этому особого значения. Никогда, ровно до сегодняшнего дня, потому что теперь кроме врагов извне мне приходится бороться ещё и со внутренними злодеями — любовью, нежностью, злостью и страхом. Я не могу атаковать, потому что не хочу его ранить. Мне хочется набить ему морду, потому что я зла. Я убегаю, потому что мне страшно. *** Единственное, о чём я помню постоянно — держаться северного корпуса. К южному нельзя даже приблизиться, потому что воплощённые не должны узнать про Лизку — и тем более не должны ей навредить. Сейчас они высунулись из стен, наблюдают за разыгрывающимся на арене цирком, не каждый ведь день такие развлечения случаются. Не каждый ведь день появляется такая резвая еда. К счастью, они меня даже пальцем не могут тронуть — то ли Джек у них тут за главного, то ли просто интересно, сколько я продержусь в «честной схватке». Эта самая схватка напоминает битву на полигоне. Огромное пространство, куча врагов, с которыми нужно справиться, ограниченное время и приз за победу. Вот только тогда вылет грозил исключением из части. Сейчас — исключением из мира живых. Руки на стене натыкаются на оскаленную морду призрака. Мне уже не страшно, главное — успеть отдернуть пальцы, но Джек, видимо, считает иначе. Он метает в воплощённого какой-то шар, мигом лишая его телесности и, я полагаю, сознания. Рычит «я же сказал, моё!» Мне почему-то становится смешно. Сползаю по стенке от смеха, то ли на почве усталости, то ли стресса, то ли в виде отвлекающего манёвра. «Да кто-то тут главный финтифлюх!» *** «Да кто-то тут главный финтифлюх!» — смеюсь, когда Джек приносит домой майорскую звезду на погонах. На моих пока красуются четыре капитанские, что нас обоих вполне устраивает. Я ведь ещё полгода назад пообещала, что после свадьбы никаких спецзаданий, сижу дома и варю ему супы, время от времени навещая родной штаб в поисках подработки. Мы пьём чай на кухне нашей маленькой квартирки, купленной на двадцать капитанских окладов и три стипендии «За заслуги», смеёмся над принесёнными с работы шутками, а затем засыпаем — быстро, почти мгновенно, всё в той же кухне, друг у друга на плечах. *** «Никакой больше подработки», — думаю, в последний момент падая в удачно оказавшуюся рядом дыру в полу. Группировка, перекат, ушибла колено, но так и должно быть, потому что кое-кто забыл о тренировках уже полгода как. У меня есть примерно десять секунд до появления воплощённых. За это время я успеваю перетянуть ногу эластичной лентой, сжевать раскрошившуюся в кармане галету и сделать глоток воды. Потом лестница сама ложится под ноги. Это место напоминает какую-то спальню для вечеринок — винтовая лестница, по которой я поднимаюсь аж на три этажа вверх, ведёт на широченный балкон с низким ограждением, выпасть с которого — единственный шанс уйти, если тебя преследуют сзади. Джек не торопится. Он знает, что идти мне некуда, а я с ужасом любуюсь на провал в полу, ведущий куда-то аж в подвал. Если это выход, то только в преисподнюю. Падать столько вниз я не люблю — кости у меня довольно слабые, болевой порог, несмотря на все тренировки, низкий. В штабе меня за это дразнили «Ромашкой», но не всем же быть одинаково способными к работе в спецназе. Тем более, что в этом самом спецназе куча возможностей, при которых не нужно падать с пятого этажа. Джек совсем рядом, и выглядит совершенно как хищник, играющий с жертвой. Воплощённые все как один ухмыляются у него за спиной, а этот идёт себе так вразвалочку, ножик в руках перекидывает — где только чакры посеял — и улыбается эдак нахально, мол «пойдём со мной, девочка, я тебе конфетку дам», натуральный маньяк. Я нащупываю руками перила и ухмыляюсь в ответ — человек, которому уже нечего терять, всё потерянное стоит рядом. — Разве что в Ад. И прыгаю вниз. Вслед за мной летит появившаяся из ниоткуда чакра. *** Когда я открываю глаза уже внизу, то понимаю, что делать этого не стоило. Правая рука, на которую я неудачно приземлилась, раздроблена, на ноге длиннющая рана — это проволока на втором этаже, а башка звенит от удара. Поэтому когда рядом мягко, по-кошачьи приземляется Джек, я уже не хочу делать ничего. Закрываю глаза, чувствую его присутствие, не желаю видеть. Из-под приподнятых век замечаю занесённую надо мной чакру. Сейчас будет больно, но потерпи немного, малышка. Уже почти конец. Уже совсем скоро. — Грёбаный придурок, — бормочу, — разве так обращаются с невестой в первую брачную ночь? Успеваю заметить, как чакра на мгновение замирает. Этого мне хватит. *** Какое-то время спустя я понимаю, что забрела в южное крыло. Бродить здесь опасно, даже не столько из-за себя, сколько из-за Лизки («вашу налево, сколько ещё ждать, кто рожает так долго»). Я бреду по коридору куда глаза глядят, придерживаю правую руку левой, знаю, что Джек вынюхивает меня и обнаружит совсем скоро. Но пару секунд передышки — уже хорошее дело. За мной тянется красная полоса — дорожкой её назвать язык не повернётся. Я знаю, что нельзя останавливаться. Я знаю, что нельзя поворачиваться. Я боюсь идти вперёд. Они выскакивают из-за колонны — стая духов-шавок, яростных, с моей разодранной курткой в зубах и горящими глазами. И Джек, усмехающийся так, будто знает, что шансов у меня не осталось. «Это мы ещё посмотрим, грёбаный ты придурок» Я знаю, что говорю не ему. Ему я бы такое не сказала. «Капитан моего корабля» — вот как мы смеялись когда-то, когда он был ещё живым, а я — маленькой наивной девчулей. «Капитанша затонувшей лодки» — хохочу сейчас, чувствуя, что хочется закашляться. Ну нет, рано ещё, милая, рано. Продержись ещё немного. Осталось совсем чуть-чуть. Я выплёвываю кашель ему в лицо, заставив на секунду оторопеть — и бегу вперёд, не зная, что ждёт меня там. *** Я опираюсь спиной на закованную в медные замки дверь и смотрю на этих двоих, подходящих ко мне вразвалочку. Энди — отец ребёнка, приходящего на свет за моей спиной. Джек — человек, за которого я когда-то обещала отдать жизнь. Похоже, придётся выполнять обещание прямо сейчас. Он подходит ближе, становится нос к носу, так, что нас разделяет буквально пара сантиметров. Я знаю, что его рука медленно вытягивает нож — хороший стальной нож, обнаружившийся наверняка в моей выпотрошенной куртке. «Таким хорошо разделывать рыбу» — смеялся он когда-то, даря мне его на день рождения. Помнил о моей слабости к хорошим стальным игрушкам. «Не только рыбу», — ласково улыбнулась я тогда. Не только рыбу. Мне не хочется уходить вот так — сжавшись в комок, сощурив глаза, ожидая смертельного удара от любимого человека. Я уже не знаю, что происходит у меня за спиной, как много духов наблюдает за нами изо стен. Мне плевать — потому что я смотрю ровно в глаза Джеку и заставляю себя улыбнуться. Весёлой, смелой улыбкой, полной веры и надежды в лучшее — как в момент нашей первой встречи. — Ну давай, красавчик, срази меня наповал, — смеюсь. Понимаю неожиданно, что мне совершенно не страшно, вот ни чуточки, разве что обидно, что это именно он, но чего ты вообще ждала, дамочка, идя служить по контракту? Смерти от старости? «Ха-ха» три раза. Я прогоняю обиду, не желая умирать с малейшей каплей негатива в душе и подмигиваю Джеку. Уходить сложно и наверняка больно, но я держусь. Я рада, что рядом он, и не имеет значения, как это произойдёт. Первый луч солнца отражается от стального лезвия, Джек совершает быстрое, аккуратное движение, и в тот же миг где-то совсем рядом раздаётся крик новорождённого. Нож врезается в препятствие, с хрустящим звуком проходит насквозь, но что это — моё сердце или доски двери — я уже не знаю. И мне, честно говоря, всё равно. Он спасён.