Россыпь драбблов по Фандорину

— Значит, вальс вы, батюшка, т-танцевать не можете, — говорит Эраст Петрович Фандорин, сидя за столом в своём кабинете, и Тюльпанов, сидящий напротив, жмёт голову в плечи. Мотает головой, отвечает почти с вызовом, хоть и жалобно все равно: натуру заячью не вытравишь так просто. — Никак не могу, шеф. Эраст Петрович смотрит на него, улыбается сдержанно. Так улыбаются люди, которые на братьев своих меньших смотрят, думает несмело Тюльпанов, а потом выгоняет мысль из своей несчастной головы. И чего Эрасту Петровичу взбрело вообще в голову про вальс заговорить? — Н-не умеешь? — спрашивает Фандорин, и Тюльпанов жмет голову еще ближе к плечам. — Или не л-любишь? Тюльпанов делает какое-то такое движение головой, которое сам бы не решился характеризовать. Тут тебе и "не люблю", и "не умею", и "страшно", и "прекратите, пожалуйста, шеф". Эраст Петрович меж тем поднимается, смотрит сверху вниз на Тюльпанова с ласковой неизбежностью. — А нам через пару д-дней вальсировать, — говорит Эраст Петрович, улыбается снова, Тюльпанову нравится. Он даже не думает про это "нам", хотя в голове встает картинка, от которой щеки Тюльпанова нежно розовеют. Мизансцена в голове: вот Тюльпанов, вот шеф, и вот они вальсируют на черном фоне, потому что Тюльпанов не представляет, где они могут вальсировать. — А вы не готовы, — пеняет шеф, все еще улыбаясь. — Вставайте, вставайте, батюшка, проверять будем, как вы с з-заданием справитесь. Этак ведь дам вам работу — девицу для дела соблазнить, а вы же что, д-дорогой мой? Тюльпанов девиц соблазнять не готов ни для дела, ни даже просто так. Девицы — дело страшное и опасное, думает Тюльпанов. Почти как шеф сейчас. Он встает все равно послушно тоже, мнется, смотрит на Эраста Петровича. Фандорин все еще улыбается, как будто подрагивает улыбка, и до Тюльпанова только сейчас и доходит. — А как, шеф? Проверять? Очень животрепещущий вопрос, между прочим. Для бедного Тюльпанова-то как раз. Мизансцена: он, шеф, вальс, кабинет. Как бы не покраснеть, думает Тюльпанов, опуская взгляд, не зная, что уже покраснел вовсю, пока у Эраста Петровича только выступил легкий румянец на молочной его коже. — А с-соблазнение девиц у тебя, з-значит, вопросов не вызывает? — интересуется Эраст Петрович, обходя стол и стуча пальцами по дереву. Его любимый перстень отливает в свете из окна, Тюльпанов очень хорошо это видит сейчас, пока в горле пересыхает. — Вызывает, — признается он мучительно, глядя на протянутую руку Фандорина. — Но если это для дела... — тянет он с сомнением. — Д-для него, д-для него, — кивает Эраст Петрович. Шевелит пальцами намекающе, и Тюльпанов поспешно вкладывает руку, умирая внутри от такой своей наглости, хоть шеф и сам это начал. Как бы руки не вспотели, снова мучительно размышляет он тихонько. — Нет, т-так не пойдет, — говорит снова Эраст Петрович решительно, и Тюльпанов моргает. — В-вы же будете с-соблазнять. В-вести, то есть. В танце, — добавляет он, когда Тюльпанов совсем уж запутанно на него смотрит. — А, — говорит тихо Тюльпанов, отдергивает ладонь. Это значит... Он тихо вздыхает, собирается, все силы свои собирает, повторяет про себя голосом Эраста Петровича, который стоит сейчас перед ним, смотрит своими голубыми глазищами. Соберись, это раз. Это для дела, это два. Шеф тебя будет учить, это три. Анисию не помогает. Он смотрит на Фандорина, а потом усаживается обратно на свое кресло. Падает, скорее. — А можно попозже? — задает он вопрос, с надеждой на Эраста Петровича глядя. Брови складывая домиком. Ну должно же быть у этого человека сердце! Сердце вот самого Тюльпанова вот-вот да вырвется из груди. Фандорин посмееивается, глядя на него, и трогает после вопросительного взгляда его за запястье, где бьется пульс, пробегает прохладными пальцами, заставляя Тюльпанова краснеть еще сильнее. — Ну, ну, г-голубчик. Собирайтесь душевно. Через полчаса вернемся к вопросу. Тюльпанов только смотрит сквозь ресницы на пальцы Эраста Петровича, которые тот так и не убрал у него с запястья.