***
За стеклом, расчерченном бегущими каплями, мерцают вывески. Вспоминаю, пока в полудрёме прижимаюсь щекой к холодному стеклу автомобильного окна. В тот ресторан мы любили ходить с Жераром, когда он возвращался с очередной миссии. Если, конечно, он не случался тяжело ранен, и я не проводила множество часов в его светлой палате. В этой кондитерской лавке мы покупали для Циглер лучший шоколад, какой только можно найти в городе. Вот что. Не успела посмотреть в глаза забавнейшего юнца, взятого под крылышко Рейесом. Наверное, бездельничал где-то в другом коридоре. Мои глаза слипаются. Помнится, если уйти вглубь улицы по правой стороне вот этого перекрёстка, можно найти магазин с ужасными, возмутительно безвкусными свитерами. Ах, если бы только вспомнить, зачем мы хотели подарить их Джеку и Гэбриелу. И почему всё-таки не подарили. Но я не могу вспомнить. Я увязаю во сне медленно и тяжело, точно в болоте. Надо было попросить о помощи, пока была возможность. Да. L’esprit d’escalier.***
- Ты, наконец-то, сможешь отдохнуть. Так и сижу на краю кровати, наблюдая за деятельным мужем, перемещающимся по квартире. Он помог мне переодеться в мягкую домашнюю одежду. Я слышу, как где-то на кухне раздаётся громкий щелчок — и я вздрагиваю всем телом. Но что это я. Ничего не будет так просто; это Жерар всего лишь включил чайник. Иногда вечерами вместо чая мы пили вино - и смотрели какой-нибудь из бессмысленных красивых фильмов, которые Лакруа так нравились. Я не помню, что думала о них. Мужчина ходит туда-сюда, выполняя мелкие бытовые дела, и на каждое у меня в голове всплывает своё воспоминание. Если так подумать, наверное, всю свою замужнюю жизнь я воспринимала как данность. Сейчас, когда следовало бы насладиться всем этим в последний раз, я не могу найти в себе ни единого отголоска. Я даже не могу сказать, что это «очень жаль». Я могу только подытожить, что вижу и запоминаю это в самый последний раз. …Жерар был очень достойным супругом. Он заслуживает того, чтобы ему сказали «я люблю тебя» тысячи и тысячи раз. Но всё, что я могу произнести, это «oui», когда он желает мне доброй ночи. Гаснет свет.***
Меня всё-таки стошнило. Я не помню, когда успела измазаться в крови. Я не могу встать с пола, на который упала, отползая от остывающего тела по кровати. Зачем я вообще бросилась к нему? Какой остаток прошлой жизни кричал во мне тогда? Что сейчас мешает мне подняться на ноги? Я убила его. Пристрелила. Убила. Его. Я. Меня давит и душит, тело бьёт крупная дрожь, а в ушах шумит. Воздух попадает в лёгкие с боем, но глаза мои абсолютно сухи. Телефонный звонок, оглушительно раскатывающийся по в одночасье осиротевшей квартире, кажется мне похоронным маршем в точно рассчитанной театральной постановке. Ещё громче он обрывается сигналом автоответчика. - ...это Анджела Циглер. Жерар, пожалуйста, мне нужно, чтобы ты ответил на звонок. Назойливый голос врача продолжает увещевать, когда мне загораживают и без того скудный лунный свет, льющийся из окна. - Никак не можешь отказаться от притворства? В одной руке так и сжимая пистолет, второй я берусь за протянутую кисть, но разноцветные, совершенно змеиные глаза смотрят не на меня. О'Доран разглядывает телефонный аппарат. - …пожалуйста, перезвони мне. Не важно, если сообщение застанет тебя только поздней ночью. - Gan mhaith. - скупо комментирует женщина на незнакомом мне языке, после чего одним рывком ставит меня на ноги, - Идём. Я выбираю неспешное осмысление простой истины - «плакать я тоже больше не могу» - перед мыслью обернуться. Лежащее на окровавленных простынях тело мужа не будет тем последним, что я запомню из своей прошлой жизни.