Анна и Штольман. Дело №4. Вызов

- Наши с Петром истории, несмотря на всю разницу в событиях, на самом деле об одном и том же – о юношеском максимализме, самоутверждении и конфликте отцов и детей, - улыбнувшись, начал рассказ Виктор Миронов, но мгновенно стал вновь серьезным: - Это мы сейчас с братом столпы общества и солидные респектабельные люди… - Попрошу на меня не наговаривать, - возмутился младший брат. – Это ты у нас столп и воплощение респектабельности, а я был, есть и буду непутевым разгильдяем! Замечание мгновенно разрядило атмосферу в компании и заставило всех от души рассмеяться. - Поправка принимается, - кивнул старший Миронов, бросив на Петра Ивановича взгляд, который показал всю искренность и глубину связывавших их братских уз. – Но смысл от этого не меняется, а он заключается в том, что мы с ним на самом деле стали огромным разочарованием для семьи. - Папа? – пораженно воскликнула Анна. - Ну, а что ты хочешь, доча? Пять поколений ученых в роду Мироновых. Среди них как просто крупные, так и по-настоящему выдающиеся имена. Наш дед, твой прадед, был одним из тех, кто принимал решение о создании наукограда в Затонске. Он со своей семьей и исследовательской группой приехал в город одним из самых первых. Наш отец в свою очередь совершил прорыв в важнейшем научном направлении, создал и несколько десятилетий руководил исследовательским институтом и научно-производственным объединением. Как вы понимаете, Яков Платонович, наша с Петром судьба и дорога в науку была предопределена. - Но вы по ней не пошли, - констатировал Штольман. – А почему? - Вот тут у нас с Петей оказались разные причины. У меня была очень простая. Я просто не хотел заниматься наукой и трезво отдавал себе отчет в своих способностях. Мозгами Бог меня не обидел, но я вырос среди великих ученых, и я знал, что Божьей искры во мне для этого дела просто нет. Зато я все детство слышал негромкие разговоры о детях гениев, на которых природа отдыхает. К тому времени в Затонске начали делать научные карьеры дети и внуки этих великих ученых, и, несмотря на всю протекцию, что они получали, все видели, насколько они бледная тень своих отцов и дедов. Я не хотел для себя такой судьбы, тем более что наука мне была просто не интересна. Я еще в восьмом или девятом классе решил, что хочу заниматься юриспруденцией. Правда, родителям об этом не говорил. - А когда сказали? – поинтересовался Милц. - Когда получил аттестат. И заодно сообщил родителям, что ни в какой МФТИ я не пойду, а буду поступать на юрфак. - Скандал, наверное, был грандиозный, - выдохнула Анна. - Грандиозный, - подтвердил Виктор Иванович. – Но дело было не только в этом. Я в младшей школе пару лет серьезно болел, валялся по больницам и санаториям, в результате окончил школу на год позже обычного. В общем, при выпуске из школы мне было восемнадцать лет, и у меня уже была на руках повестка из военкомата. В те времена это означало отсутствие отсрочки от призыва в армию. Мне было даже бесполезно поступать в вуз. Для того чтобы решить эту проблему, надо было вмешиваться отцу и задействовать свои связи и возможности. Все, в том числе я, были уверены, что он эту проблему решит. Однако в результате разразившегося скандала папа заявил, что он будет хлопотать для меня об отсрочке от армии только в случае, если я буду поступать в МФТИ. В противном случае это мои проблемы, с которыми я должен разбираться самостоятельно. Он считал меня упрямым избалованным юнцом, и надо признать, у него были на то основания, - усмехнулся Миронов. – Я же в свою очередь взбесился и решил, что раз он не хочет помогать, ну и не нужно. И вообще армия – не конец света. И отправился сдаваться в военкомат. В общем, когда родители осознали, что я не намерен менять свое решение и просить их о помощи, было уже поздно. Я уже служил. Ну, а дальше понятно – учебка, Афган, все дела. - А что было, когда вы вернулись? – мягко спросил Милц. – С родителями помирились? - Да мы с отцом помирились, когда я еще в армии был. Он принял мое решение не идти в науку, хотя, конечно, оно его расстраивало. Я же, демобилизовавшись, поступил на юрфак МГУ. А когда закончил, как раз папа уговорил меня вернуться в Затонск и заняться практикой здесь. - Хеппи-энд, - улыбнулась Анна. - Ну, в общем, да. Со мной все прошло относительно просто. Петр нанес отцу куда более тяжелый удар, послав науку куда подальше. - Это правда, - мрачновато признал младший Миронов, сделав большой глоток коньяка. - А что случилось? – прямо спросил Штольман. Однако Петр Иванович неожиданно замялся, явно не зная, с чего начать. Ему помог старший брат: - Отец относительно легко принял мое нежелание идти в науку, в том числе потому, что он сам понимал, что ну нет у меня выдающих способностей в этой сфере. Хорошие мозги есть, усидчивость и работоспособность есть, а этой самой Божьей искры – увы… - А у Петра Ивановича она есть? – уточнил полицейский. - Была! - уже не очень трезвым голосом поправил того младший из Мироновых. - Да, это то, о чем я много раз слышал за эти годы, - задумчиво сказал Милц. – О том, какой феноменальный математический талант был в юности у Петра Миронова, и какие перспективы перед ним открывались. - И что произошло? – спросила Анна, затаив дыхание. - Да обычная история, - махнул рукой ее дядюшка. – Поступил на мехмат МГУ, начал учиться. А это было начало девяностых. И тут для меня открылся дивный, совершенно новый мир. Не исписанных мелом досок, запутанных задач и бесконечных занятий, а девушек, алкоголя и разнообразных развлечений. Ну, меня и понесло. На четвертом курсе деканат не выдержал моих загулов и хвостов, и меня отчислили. Папа пообещал, что договорится о моем восстановлении, если я возьмусь за ум. А мне было плевать. Сказал, что не надо мне никакого восстановления, и меня полностью устраивает та жизнь, которую я веду. Я одной игрой в карты зарабатывал весьма приличные деньги. Карты считать для меня было плевое дело. У нас с отцом страшная ссора произошла. Он тогда в сердцах сказал, что расстроен решением Виктора, но уважает его – за принципиальность и мужской характер, зато я веду себя как… Тут Петр Иванович замолк, но было видно, что отец тогда сказал слова, которые задели его до глубины души. - И что ты сделал? – задала вопрос Анна. - Как что? – вновь усмехнулся ее дядюшка. – Отправился в военкомат и пошел в армию. Чтобы доказать отцу, что он не прав. Ну и пример старшего брата, надо признать, был стимулирующим. Витька смог – чем я хуже? А это была осень девяносто четвертого года… Трое других мужчин выразительно переглянулись. Зато Анна осталась в недоумении. - И что? – уточнила она. - А то, что новый, девяносто пятый год я встречал, штурмуя город Грозный, - мягко пояснил племяннице Петр Иванович. В комнате повисла тяжелая тишина, которую нарушил вполне веселый голос младшего Миронова: - Ну, а дальше все было просто. Воевал почти полгода. А за неделю до возвращения из Чечни был ранен. Мина рядом взорвалась. На самом деле мне повезло. Год валялся по госпиталям, потом еще два года восстанавливался здесь в Затонске, под крылышком родителей. А когда окончательно встал на ноги, стало ясно, что обратно в математику мне хода нет. Когнитивные и интеллектуальные функции сохранились, а вот математические способности в результате ранения в голову оказались в значительной степени утрачены. Аннетт, ты что, расстроилась? – воскликнул Петр Иванович, глядя на племянницу, которая была готова расплакаться от финала его истории. – Нет никаких причин переживать. Это родители надеялись, что я за голову взялся и, может, вернусь к математике. А сам я в армии окончательно понял, что совершенно не хочу наукой заниматься. В общем, когда выяснилось, что талант у меня в результате ранения отшибло, я даже облегчение испытал, что родители больше не будут меня доставать. Петр Миронов сделал небольшую паузу, а потом добавил с откровенной хитринкой: - К тому же самая ценная способность осталась при мне и практически не пострадала. Карты я по-прежнему считаю отлично. И подмигнул.