Она - не спектр, она - не волны

- Здесь была женщина. - Что? Где? - брови Джона Ватсона складываются у переносицы ломаной линией, предавая лицу неестественное выражение, а глаза, между тем, остаются холодными, словно воды Северного Ледовитого океана - верный признак лжи и наигранности. - Здесь была женщина! Цветочно-мускусный аромат её духов ещё собирается в воздухе, будто покрывало густого тумана над Темзой. Вот она идёт по комнате, проводит тонкими пальцами по запыленному подоконнику, легко перелистывает страницы брошенной в углу ещё месяц назад книги, удобно садится в кресло, будто все время только здесь и жила. Брюнетка? Нет. Шатенка, скорее всего. - Очень рад за тебя, Шерлок, - доктор уходит в себя, оставаясь в напряжении, о чем красноречиво говорят нервно сжимающиеся на подлокотнике кресла пальцы. - Джон, ты... - Холмс, не успев возмутиться, застывает буквально на мгновение, привычно складывает в голове схему и с удивлением смотрит на сосредоточенное, безуспешно пытающееся скрыть правду лицо друга, - Ты все прекрасно понимаешь. И кто она?

***

Джон Ватсон знал, что семейная жизнь многих пар складывается совсем не так, как должна была бы. Совсем не так, как в произнесенной у алтаря клятве. Совсем не так, как представлялась до этого. Но Джон Ватсон даже подумать не мог, что его собственный брак станет столь несчастливым. Он брал все больше пациентов и всё чаще оказывался после работы дома. Дома, то есть на Бейкер-стрит, а вовсе не рядом с наполовину незнакомой женщиной. Отношения тяготили, брак висел на шее камнем утопленника, от чего плечи сгибались сильнее, а на болезненного цвета лице появлялись все новые и новые морщины, гораздо глубже полученных на войне. Нити между ним и Мэри оставались столь натянутыми, что готовы были лопнуть в любой момент. Но Джону казалось, что эти нити - от его спасательного парашюта, и если они лопнут - падения и удара не избежать. Ему казалось, что все будет только хуже. Что в пору будет только напиться до потери пульса.

***

Ему часто снились цветные сны, в которых она просто на него смотрела. И вокруг не было ничего кроме. Все было только в ней. Все краски спектра содержались в её теле, улыбке и глазах. Она сама по себе была ярким, пламенным пятном. Джон не мог представить её у себя на кухне, готовящей завтрак или просто заваривающей ему кофе. Он не мог представить её в качестве не то, что супруги (это место навечно было занято Мэри, и даже думать иначе казалось кощунственным), но просто живущей рядом. Иногда, очень-очень редко, в его снах, они сидели на пляже. Она просто смотрела на него, и глаза невозможно было отвести. Её взгляд обжигал так же сильно, как палящее солнце, и руки были столь же горячими как песок. До боли и вздувающихся как от кипятка ожогов. Джон просыпался в поту, чувствуя жар во всем теле и резко подскочившую температуру. Он смотрел на лежащую рядом жену, как на охлаждающие морские волны, и ощущал, что уже находится в аду и даже призываемое сейчас падение его не спасет.

***

Телефон почти все время стоял на беззвучном режиме, но звук уведомлений звенел в голове. Джон кожей ощущал, когда экран мобильного освещался новой смс, пропитанной флиртом, страстью, ложью. Он говорил Мэри, что эти ночные сообщения от особых, тяжелых пациентов. Говорил ей, а уговаривал себя. Она верила, сам Уотсон - не очень. Или же ей было немного менее (ведь интересовалась и спрашивала), но все-таки, всё равно. У кого-то зависимость от наркотиков или горького привкуса алкоголя, или обжигающего никотинового дыма. Джон ранее никогда ни от чего не зависел и считал себя устойчивым человеком. Теперь же ему была необходима канва легко и просто складывающихся букв, которая скрывала огонь, вспыхивающий в аду прямо под котлами.

***

Ключ от Бейкер-стрит всегда хранился у Джона, кочуя из одних карманов в другие. Мало ли, что могло произойти там с Шерлоком. Мало ли, что вообще могло случиться. И, видимо, случилось, только ни с кем бы то ни было, а именно с ним, с Джоном Ватсоном, идеальным человеком, примерным семьянином, счастливым отцом. Именно он, тайком от друга, выверив время, привел в свою бывшую квартиру женщину и сидит сейчас держа в руке чашку остывшего кофе, который не лезет в горло, напротив неё, смеющейся и не обращающей внимания на слои пыли и бардак вокруг (чёрт бы побрал Шерлока). Но заберут черти именно его, так удивительно легко и непринужденно сжимающего округлое женское колено одной рукой и гладящего другой пушистые каштановые волосы. Теперь Джон зависит от адреналина. И совсем немного от неё. Она смеется, и этот смех очерняет стены, покрывает их копотью. Бейкер-стрит осквернена, разрушена, уничтожена. Как и душа Джона, целующего на прощание женщину-спектр так, как не целовал никого в своей жизни.

***

Шерлок знал практически все подробности его романа, не спрашивая о них, а просто читая по новой рубашке (скоро встреча) или царапине на щеке (переписывался тайком от законной супруги во время бритья), и ему не нужно было ничего объяснять или говорить об этом. Шерлок знал, но совершенно не понимал в силу своего характера и не осуждал, так как не считал нужным копаться в личной жизни друга. Он считал, что Джон сможет во всем разобраться самостоятельно. А Джон, когда Мэри истекала кровью на его руках, винил Шерлока не только в её смерти, но и в том, что не остановил его самого, не пресек грубым и обидным словом или резким ударом слева. Джон зажимал рану жены, воя от бессилия и ненависти к самому себе. Обвиняя себя в том, что не дал ей достаточно тепла, а только принёс грязь сторонней связи, он не винил её. Не винил ранее, и не будет винить никогда. В тот же вечер он удаляет все сообщения, бросает выученный наизусть номер в черный список, а позже, в бессилии, разбивает телефон о стену. В тот же вечер перед ним восстает образ жены, осуждающе наблюдающий за его действиями.

***

Джон без сожаления рассказывает новому психотерапевту о том, что с ним происходило. Только смотрит при этом всё время в пол, на ковер с алыми разводами, напоминающими потеки артериальной крови. Поднять глаза не хватает сил и ему кажется, что с его психикой явно не всё в порядке. Перед ним сидит его новый доктор. Только падающий из широкого окна свет и глаза Джона делают черты её лица удивительно похожими на те, которые он так старательно забывал в последнее время. К тому же, Ватсон знает, что его осуждают. Его невозможно не осуждать, ну а главным своим судьей является он сам. - Я изменил тебе. - Тебе с этим жить. И он живет, изглодав свои кости чувством вины, словно стая пираний. Это никогда не прекратится. Он падал в пропасть, горел в огне, самое время спустить свои истерзанные останки на дно. Поднимая взгляд в ответ на затянувшееся молчание психотерапевта, Джон видит только насмешливые, почти ностальгические огоньки в глазах. И уголок её губ сдвигается в сторону, отдаленно напоминая ту широкую улыбку, привлекшую Джона во время первой, как оказалось, совсем не случайной встречи.

***

- Улыбка - это рекламная акция, - Эвр вещает с четырёх экранов, отражается в глянцевых поверхностях пола и стеклянных перегородках. Даже если крепко зажмуриться, её голос проникнет внутрь черепа, отпечатается на подкорке головного мозга. Она совершила выгодный маркетинговый ход: прикрывшись широкой, обольстительной улыбкой, продала глупому Джону Ватсону большой комок лжи и грязи за слишком дорогую цену. Смотря на гримасы отдаленно знакомого лица, он не понимает, как она так долго играла совершенно чужой образ. Бесчувственный робот воспроизводил страсть так ярко, что Джон верил, не задумываясь ни на секунду. Шерлок в который раз прав – Джон всегда пристально смотрит, многое видит, но никогда не наблюдает. Мисс Холмс останавливается вовремя, ей не нравится, когда правила её игры нарушают. Братья падают, сраженные мгновенно действующим снотворным, а Джон остается посередине стеклянного кубика в окружении проекций её лица. Уголки губ растягиваются в приторной улыбке, сейчас более напоминающей оскал. Или так было и ранее? Хищник, почувствовавший запах крови, и глупая, загнанная жертва. -Все спят, Джон, все до единого. И ты тоже спишь. И всегда спал. Голос звучит равнодушно, монотонно плывет из динамиков. За закрытыми веками, Ватсон видит картинки из прошлого и, кажется, начинает понимать. -Пора бы уже выходить из детства, Эвр. Называть её так непривычно, но легко. Она – не спектр, она – не волны. Она – яростный восточный ветер, уносящий все на своем пути. А он не отказался бы от пули в лоб. Взгляд её тяжелый как свинец, и мысли в голове от её голоса перемешиваются, будто от убивающих паров ртути. Снотворное распространяется по крови, оставляя лишь отзвуки фразы: -Пора бы перестать давать ложные обещания и удалять номера. Запомни это, Джон Хэмиш Ватсон.

***

-У тебя есть какой-либо страх? – след красной помады съехал по её щеке в сторону. Она никогда не была безукоризненной. Она была живой, дышащей и, казалось что, настоящей. -Знаешь, война… и здесь меня пытались сжечь. Огонь. Да, я немного, но боюсь. -А я боюсь высоты. И одиночества, - её голос на этих словах становится ещё более хриплым, а руки тянутся к нему, как к спасательной шлюпке. Это волнительно, и Джон старается быть серьезным, видя наворачивающиеся на её глаза слезы. -Одиночество тебе не грозит, поверь. Я буду… -Ты будешь? Ты обещаешь? – слова прерываются всхлипами, а пальцы цепляются за его плечи. -Обещаю.