Храмовник с пустой душой

      Прекрасная еврейка стояла на подоконнике в проеме узкого окна. Черные как ночь глаза сверкали на бледном лице. Она была красива той самой противоречивой еврейской красотой, сочетающей несочетаемое.       — Не подходи, — голос ее звенел под сводами темницы, — еще один шаг, и я брошусь вниз во имя нашего бога, в коего я верю.       Бриан де Буагильбер оказался рядом одним прыжком. Оскалился по-волчьи:       — Хочешь прыгнуть? Давай, попробуй. Останешься лежать куском кровавого мяса, пока падаль не растащат дворовые собаки. Этого хочешь? Я даже отскребать тебя от плит не буду.       Она замерла, затравленно глядя на него. В спину дул холодный ночной ветер. Один шаг, и все закончится, ее тело разобьется о плиты двора, и…       — Там нет бога. Там нет ни рая, ни ада, — хрипло произнес рыцарь, — там нет ничего.       Она замешкалась, тяжело дыша. Белая грудь ее вздымалась и опускалась, а бледность ее щек могла бы поспорить белизной с плитами двора.       — Откуда ты…       — Я знаю, — просто сказал он, — я неоднократно был на грани. Когда лежал, сраженный иноземной заразой в лагере, и шли разговоры, оставить меня в пустыне или возиться дальше. Когда корчился в собственной крови с раной под ребрами. Когда валялся на песке в раскаленных как сковородка латах, не в силах подняться. Я зубами и когтями цеплялся за жизнь, красавица, потому что любая боль — это лучше, чем ничего.       В голосе рыцаря прорезался металл.       — Слезай оттуда, дуреха. Не стоит выкрикивать угрозы, которые ты не сможешь выполнить — это звучит жалко и бесчестно.       Все поплыло перед глазами Ревекки, она покачнулась, и он едва успел ее перехватить за подол платья. Рывком втащил внутрь и уложил на каменный пол. Потом тяжело вздохнул, отстегнул от пояса фляжку и плеснул ей в лицо холодной водой. Она открыла глаза, черные, непроницаемые.       — Ты не веришь в своего бога, хоть носишь крест на груди, — обвинительным тоном произнесла еврейка. Он рассмеялся надрывно и горько.       — Знаешь, вера нужна для того, чтоб управлять глупцами. Чтобы собирать идиотов вроде меня под знаменами крестоносцев и захватывать земли сарацинов. Все эти сказки о прекрасном бессмертном городе и святой земле — ложь.       Она вздрогнула. Этот рыцарь с алым крестом на белом плаще говорил страшные речи, за которые еретиков тащили на костер. Он сражался за веру и сам же разносил эту веру в клочки, с каким-то циничным горьким сарказмом.       — Вы убивали за веру…       — За веру во власть, — отрезал он, — слава. Могущество. Богатство. Девочка, не будь наивной. Твой отец нарушает не один запрет вашей веры. И ваш господь осуждает поклоняющихся золотому тельцу, а давно ли Исаак подавал милостыню бедным? Не строй из себя святошу.       Тонкие губы терялись в его бородке, сжатые узкой полоской. Он сидел рядом с ней, оперевшись о стену спиной и глядя прямо перед собой с каким-то злым упрямством.       — Тебе нельзя жениться, ты обручен с орденом тамплиеров, тебе нельзя связываться с женщиной не твоей веры, с проклятой язычницей, — ее голос звучал уже далеко не так уверенно, как до этого.       Он скосил колючий взгляд на нее и усмехнулся.       — Только не надо мне тут говорить, что я должен забыть о своих желаниях во имя придуманных сказок.       Она приложила руку к горлу. Стало трудно дышать.       — Ты же тамплиер. Ты же… — просипела она еле слышно.       Он дернул нервно щекой.       — Это я уже слышал. Я рыцарь, тамплиер, давал обеты. Я достаточно сделал для этого ордена, чтобы, наконец, сделать что-то для себя.       — Ты не можешь быть таким жестокосердным, себялюбивым и безжалостным, — хрипло произнесла она. Он приподнял иронично брови.       — Это заложено в человеческой природе. Женщины лгут и изменяют, мужчины режут глотки, воруют и насилуют. Поверь, все эти благородные рыцари рубили и резали жителей пустыни как скот. Весело наблюдать, как рыцари ломают копья во имя прекрасной леди на турнире, но рыцари — это не только честь и совесть. Это сотни дней под палящим солнцем в тяжеленных железных гробах, коими являются наши доспехи. Это ядовитые сарацинские стрелы, от которых умирают не одну неделю в страшных муках. Это необходимость убивать, потому что пощады можно дождаться только на турнире, и то, если повезет. А в бою не до благородства. Как и в жизни, моя красавица.       Она выслушала его речь, чуть покраснев от гнева.       — Женщины не лгут и не…       Он хохотнул издевательски.       — В твоем идеальном мире — может быть. Готова поручиться за всех женщин разом? Я уже был знаком по молодости с одной змеюкой. Курице не хватило духу сказать, что она замужем за бедным гасконским дворянином. Она так и молчала, пока я проливал кровь за ее имя.       Ревекка вздрогнула и робко заглянула в его лицо.       — Ты… ее убил? За ложь?       — Хуже, — пожал плечами он, — я ее отпустил. Предварительно спалив их жилище и отрубив правую руку ее муженьку. Впрочем, я ему сам предложил подставить руку, или рубану по шее. Он выбрал. Где уж они побираются — понятия не имею.       Он решительно поднялся.       — В общем так. Я вывожу тебя и твоего отца из этого гадюшника. А потом мы поженимся. Ты слишком хороша, чтобы держать тебя в наложницах. И к тому же возможно цель нашего существования на земле — это продолжение рода, а я последний из Буагильберов, так что наследник мне не помешает.       Она вздрогнула и втянула голову в плечи.       — Но вера… Ты же не можешь связывать свою судьбу с женщиной еврейского народа.       — Разумеется, поженимся по христианским обычаям, — твердо сказал он. Меньше всего я желаю слышать, что мой наследник — полукровка.       Она вздрогнула.       — Я не променяю свою веру.       Он закатил глаза.       — Я куплю тебе твою Тору или что там надо… И готов даже жрать ваши лепешки в канун Хануки и оставлять тебя одну в шаббат. Кстати, насколько я слышал, женщинам не дозволено входить в ваши синагоги, или как там их, и тем более читать священные книги. И вообще как-то спорить с мужчинами. Значит, ты тоже нарушаешь свои же обеты и правила, моя дорогая, не так ли?       Она задохнулась от собственной беспомощности. Бриан прищурился.       — Я не буду препятствовать твоим молитвам. Но клятву верности ты принесешь. Можешь потом отмолить грех у ближайшего раввина.       — Такое нельзя отмолить, — прошептала она беспомощно. Он снова равнодушно пожал плечами.       — Скажи, что я снасильничал. Приму грех на себя. Одним больше, одним меньше — я перерезал столько неверных, что меня уже ждут на небесах. Ты слабая женщина, что с тебя взять? Ну или считай, что ты делаешь это во имя спасения твоего отца. О родителях вроде как заботиться тоже положено по вашим верованиям.       От его уверенного и наглого тона у Ревекки язык прилипал к гортани, и она не знала, как возразить.       — Оставьте меня в покое во имя ваших обетов, — ее голос звучал совсем слабо.       Он посмотрел ей в глаза и усмехнулся.       — Ты уже сдалась.