Дуэль иглы с огнем.

Он должен был позвонить. Он всегда звонил, с самого первого дня нашего знакомства. Как бы поздно не возвращался с репетиции, каким бы вымотанным не был. "Это традиция"- смеясь, отвечал он на мой вопрос- "Почему, Олег?" Это была традиция. Наша традиция, наш ритуал, без которого я уже не могла уснуть. А сегодня - тишина. Одиннадцать, двенадцать, час. И тишина. Я металась по квартире, как загнанный в клетку зверь. Наконец последний нерв с глухим треском лопнул. Я бросилась к телефону. Выученный назубок родной номер первый в списке важных. Нажимаю на иконку вызова и прижимаю телефон к уху. Потянулись длинные гудки. Я недовольно запускаю руку в волосы. Ну, давай же! Возьми трубку! Скажи мне, что просто задержался на репетиции, что постановка занимает много времени, что осветитель Шура опять напился и снова задел рубильник в самый неподходящий момент на твоём монологе... Смеясь, расскажи, как вместе с Татариновым вы гоняли его в темноте по сцене и он заработал шишку на лбу... - Да, Мариночка?- наконец откликается телефон знакомым голосом... Екатерины Васильевой. У меня на миг отпускает сердце - ну, ясно на репетиции... Как актриса взволнованно продолжает: - Девочка моя, ты только не волнуйся! Я чувствую, что у меня подкашиваются ноги и непроизвольно опускаюсь на трюмо в прихожей. - Что с ним?- как через вату звучит голос. Мой голос. Эхом отдает в мозгу ответ Васильевой: - На него упала декорация балкона... Мы вызвали скорую... Его увезли..- мне слышно как у нее немного дрожит голос,- к нему нас не пустили... Я оставила телефон - сказали позвонят как очнётся... - В какой он больнице?- я одной рукой прижимаю трубку к уху, а другой пытаюсь натянуть джинсы. - - В третьей... Он упал на него сверху... На голову, а потом прижал балкой руку... - Ясно. Я еду к нему. Позвоню, как что-нибудь узнаю. Спасибо. До свидания. Вдох. Выдох. Досчитать до пяти. Вдох. Выдох. Машинально кладу трубку и поспешно натягиваю через голову бордовый свитер. В голове сам собою зреет безумный план. Боясь передумать, я подхожу к вешалке и сдергиваю с нее свой белый халат студентки медицинского университета. Шапочку и бахилы торопливо засовывают в карман. Уже сбегая по лестнице, не дожидаясь лифта, спокойным голосом диктую свой адрес такси. Распахиваю подъездную дверь и окунаюсь в прохладный воздух летней ночи. В голове колокольным звоном бьёт по виску голос Олега: - Ничего. Держусь. Видите - спокоен! Как пульс покойника... ... Таксист - пожилой дядечка за шестьдесят гонит свою ладу по пустынным улицам Москвы молча. И за это я ему бесконечно благодарна. Да и действительно, что можно спрашивать у молоденькой девушки в белом халате, которая едет в больницу почти в два часа ночи? Хотя, опять же, это тактичность от воспитания зависит, рассеянно проносится у меня в голове, пока я бездумно смотрю в окно. Лишь когда такси лихо тормозит около входа в больничный комплекс, мой водитель отмирает и, принимая деньги, хрипловатым голосом говорит: - Ну, ты это... Удачи тебе, там... Я киваю и направляюсь вглубь городка больницы, торопливо надевая шапочку. Когда мне три года назад на первой практике по уходу за больными сказали, что я буду знать все входы и выходы больниц в округе, я не поверила. А теперь, следуя какой то безумной интуиции начинающего врача привычно обошла серое здание с трагической красной надписью - "Травматология" и остановилась. Около черного хода, на специальном подъеме для машин скорой помощи, стояли две медсестры и курили, изредка обмениваясь шумными возгласами. Я нервно усмехнулась. Олег бы закатил глаза и сказал, наверное, что-то вроде: - Господи ты боже мой. Ничего банальнее в жизни не видел. Курящая медсестра! А потом бы ещё плечами передернул, в черном пальто. Чтобы уж точно показать степень своего разочарования дешёвой постановкой. Меня две курящие дивы приюта "больных телом и душой" заметили, когда я уже взбежала к ним по освещённым ступеням побитого бетона и вызывающе махнула сигаретой. - Девчат, закурить не найдется? "Девчата" каждой из которой было как минимум лет сорок оценивающе оглядели меня с ног до головы, а потом более пухлая вздохнула и потянулась ко мне сигаретой. Я улыбнулась ей своей самой обворожительной улыбкой, мысленно уже холодея, как мне дастся эта первая в жизни сигарета, выброшенная как-то у Олега... Но в жизни все решает случай. Не успела я поднести сигарету к губам, как дверь распахнулась, и оттуда вылетела мощная бабка с боевым раскрасом в стиле племени Тумба Юмба и в жёлтом от старости халате. Пролетев по инерции метра два, она резко затормозила и обернулась к нам троим всем телом. На лице ее отобразилось истинно волчий оскал, и я поняла что добычей в данном случае являемся мы. - Вы! Что тут делаете, а?! Здесь вам, что, а?! Здесь - больница! Государственное учреждение! Бюджетное! Все - для людей! - неожиданно густым басом взревело ископаемое советской закалки. Дальше я слушать не стала. Мгновенно затушила сигарету, схватила не успевшую закрыться дверь и ринулась внутрь коридора с коричневой плиткой. Вслед мне неслось: - Фашистки! Бюрократы! Сталина на вас нет! Все больницы построены по одному принципу. Поэтому я уверенно прошла по длинному приемному отделению и поднялась на второй этаж. Пройдя мимо пары палат и шкафа с лекарствами, я привычно зашла за пустующий стол дежурной медсестры. Даже журнал о поступивших больных оказался на том же самом месте, что и в тех немногих больницах, где я проходила практику! Через минуту я уже вела пальцем по заветной строчке - Меньшиков Олег Евгеньевич... Значит все правильно, все было не зря! Так...Палата номер 306, история болезни номер... Ещё пара минут у меня ушло на выяснение диагноза в истории болезни, а потом, вернув документацию на место, я поспешила на третий этаж. Стучат. Стучат. Стучат часы. Гриб- гроб- граб. Неслышно наступая белыми кроссовками, я наконец то подобралась к заветной двери. Со скрипом отворилась последняя деревянная преграда. И я проскользнула внутрь. В палате темно и тихо. Я испуганно замерла около стены, пытаясь разобрать что-то в тусклом лунном свете. Просторная комната. Две кровати. Одна в углу - пустая... А на второй... Я опрометью кидаюсь к лежащей под одеяле неподвижной фигуре. Хватаю его руку и прижимаю к щеке. Он. Я все таки его нашла. Теперь все будет хорошо. ... - Мело весь месяц в феврале... И то и дело. Свеча горела... Свеча горела на столе! Я выразительно махнул рукой, показывая, как именно должна гореть свеча на столе. Атмосфера сегодняшнего вечера явно предполагала прочтение стихов... Заснеженный, запорошенный Арбат был, как и в дни моей юности, прекрасен и торжественно тих. Хотя, на счёт второго, я пожалуй, поторопился... Мои размышления о прекрасном были прерваны заливистым хохотом идущей впереди меня кампании молодых людей. - Данил, это трусость!- запальчиво разнёсся по бульвару голос высокого молодого человека. - Да не умею я! - взвыл в ответ второй,- не умею и не буду! Девушки вновь рассмеялась, парни засвистели. - Как это не буду!? Правила для всех одинаковые! Так что? Нет? Ну как знаешь, эй, 117 группа, какое штрафное придумаем? Студенты - пронеслось у меня в голове. А ведь и правду говорят, студенческая жизнь самая волшебная пора. Самая счастливая. Я невольно рассмеялся. А они должно быть этого сейчас не осознают... Не понимают. А потом будет уже поздно. Пройдет, улетит ласточкой это время. Улетит и не догонишь... Так, тут же отдернул я себя, что это за упаднические настроения? Мне в конце концов не семьдесят, а всего лишь тридцать два! И вся жизнь ещё впереди... Тем временем диалог продолжался: - Ну, что же... Тогда мое задание автоматически переходит следующему игроку! Эй, мадмуазель следующий игрок, вы в деле? - Пф... Естественно!- задиристо отвечает женский голос. Кампания мгновенно окружает ближайшую лавочку, пропуская вперёд девушку в черном пуховике. Я невольно останавливаюсь. Мне интересно, что будет дальше. Девчонка лихо вскакивает на скамейку и громко объявляет: - Пастернак. Зимняя ночь. Я вздрагиваю. Как? А она ничего не замечая вокруг, говорит тихо, мелодично, как будто нараспев: - Мело, мело по всей земле... Во все пределы... Я краем глаза замечаю, что немногочисленные прохожие бульвара останавливаются и внимательно слушают. - Свеча горела на столе... Свеча горела!- голос девушки крепнет, звоном разбитого стекла, врывается в душу,- как летом роем мошкара летит на пламя, слетались хлопья со двора к оконной раме! Это уже не стихотворение. Она почти поёт. Закрыв глаза, водя рукой по воздуху, нежно, будто боясь упустить чьи-то пальцы... Я шептал строчки вместе с ней. Тихо, опасаясь спугнуть это наваждение. Никто. Никто раньше не читал стихи так. Настолько проникновенно, настолько вживаясь в историю. До дрожи, до мурашек, до бешеного ритма сердца... До слез. Ее слёз. Никто из толпы не заметил, как в одну секунду дрогнул ее голос и сломался, как она невольно потянулась рукой к глазам. Это актерская доля - распознавать мельчайшие оттенки речи, малейшие изменения мимики... - Мело весь месяц в феврале. И то и дело... Свеча горела на столе. Свеча. Горела... Она закончила свое выступление под гром аплодисментов. Устало поклонилась и спрыгнула на мостовую. На ее место тут же взобрался зачинщик истории и громко объявил: - Уважаемые граждане Москвы! А наш концерт по заявкам продолжается! Аня, ты нас чем порадуешь? Дальше слушать я не стал. Поразившая меня девушка тем временем вырвалась из толпы и ,ещё раз весело помахав своей группе, направилась прочь. Я бросился за ней. - Девушка! Девушка, постойте! Догнать ее мне удалось лишь на другой улице, куда она свернула с Арбата. - Девушка... - почти хватаю ее за рукав, и тут она резко оборачивается. Чтобы не столкнуться с ней, торопливо делаю шаг назад. - Здравствуйте. Я... Я видел, как вы читали Пастернака на бульваре. Это было прекрасно! - честно и горячо объявляю я ей. Она широко улыбается. - Спасибо,- и тут же со смехом добавляет,- к сожалению, видимо вы единственный ценитель искусства, иначе за мной бы уже неслась толпа поклонников! - А одного меня вам не достаточно?- вызывающе спрашиваю я. - А, вы, что боитесь конкуренции?- мгновенно находится она. Я обескуражено развожу руками и смеюсь: - Один - один, леди! О, простите мою забывчивость! Позвольте представиться - Олег. - Марина,- она протягивает мне руку, и я быстро и крепко пожимаю тонкие пальцы. Видя, что перемирие восстановлено, я торопливо предлагаю: - Надеюсь, вы позволите себя проводить? На миг в ее зелёных глазах под широкими бровями мелькает неуверенность, но она отбрасывает ее прочь и говорит: - Да, конечно... А вы прочитаете мне что-нибудь? - Разумеется. Считаю своим долгом просвещать нашу золотую молодежь!А кого вы предпочитаете? - Маяковского!- улыбается она,- ну, ещё Блок, Есенин... Пастернак. - Гкхм... Ну, тогда,- я пропускаю ее вперёд по узкой вытоптанной в снегу дорожке,- вот: я попал, как зверь в загоне... Где-то люди, воля, свет. А за мною шум погони... Мне наружу хода нет... - Постойте! - она вдруг резко останавливается, поворачивается ко мне и пристально смотрит в глаза. Мы стоим прямо под фонарем, и я только сейчас могу пристально рассмотреть девушку. Высокий лоб, на который падает выбившаяся из-под шапки каштановая прядь, широкие брови, прямой нос, пухлые потрескавшиеся губы и зелёные глаза колдуньи. Глаза, за которые когда-то сжигали на кострах. - Вы - Олег Евгеньевич Меньшиков?- слышу я ее голос. И понимаю, что пожалуй, ничто хорошее в жизни не может длиться вечно. Наклоняю голову и честно признаюсь: - Да. Это я, к сожалению... - Почему к сожалению?- удивлённо переспрашивает она. - Потому что иногда мне хочется быть просто Олегом, а потом уже Меньшиковым. Она вздрагивает и очень серьезно, понимающе произносит: - Ну, да.. Вас обязывает положение, связи, коллеги... А посторонним людям всегда сложно разглядеть человека за идолом... Она замолкает на несколько секунд, а я с волнением жду продолжения. Что она будет делать теперь, когда узнала? Высмеет и убежит? Попросит автограф? Или поведёт знакомиться с мамой, которая " тоже очень вас любит, Олег Евгеньевич"!? - Боже,- вдруг рассмеялась она,- у вас стал такой обречённый вид! Не волнуйтесь, я не собираюсь кидаться вам на шею! Но, если вы не против... Я бы хотела услышать продолжение. Как вы там говорили: мне наружу хода нет? Она улыбается, и я чувствую, как сердце отпускает стальной обруч. В февральское небо летят строчки: - Темный лес и берег пруда! Ели сваленной бревно. Путь отрезан отовсюду... Будь что будет, все равно...