Марк.

Что живет глубоко в наших сердцах?

Марк... С моих пальцев падает пепел истлевшей бумаги. Мне всегда не хватало слов, чтобы выразить полет собственных мыслей. Мимолетный, неуловимый, прозрачный... Дневники, которые горят, больше не принадлежат мне. То, что в них написано, развеет ветер, рассеет в бездне мира. Иногда, отпустить все, значит смириться. Но я не хочу. Мои слова подхватывает ветер. Теребит мысли, загнанные в угол. Страница за страницей блекнут слова на бумаге. Так легко, уничтожить то, что было с тобой на протяжении многих лет. Нужен только толчок. Знак? Только правильный ли он, я узнаю это потом. Чем дольше смотришь на сворачивающиеся в темные завитки свои записи, тем дальше делаешь шаг, и тем чуточку невыносимее становится на душе. Слишком быстро воспоминания воскрешают чувства. Но ведь что-то никогда не было записано и никогда не будет забыто, оно только... Ждет? Вдруг. Почему-то. Волосы цвета мокрого песка, смуглая кожа, четко-очерченные губы цвета пыльной розы, он никак не выходит из моей головы. Бабочки оседают внутри. Тогда нам едва стукнуло одиннадцать. Или было почти двенадцать? Память это странный огромный шкаф, забитый мелочами. Спрятав в нем одно, ты всегда найдешь другое. Мы были детьми, не знающими отказов. Наш мир был там, где были мы. Мы были последним поколением, которое жило настоящим, совершая ошибки и постоянно спотыкаясь, мы все-таки шли вперед, никогда не убегая от реальности в неизвестность, где чувства и мысли были всего лишь чем-то придуманным, несуществующим. И теперь гулкие отклики детства восстают внутри меня, потому что время не заставляет забыть, оно бережно хранит, чтобы потом пробудить. Я с трудом ощущаю грань между реальностью и чувствами. Где эмоции, где боль уже не понять. Кажется совсем немного и я протяну руку и коснусь неясной дымки его лица. Кажется... Не могу вспомнить сцену нашего знакомства. Мы просто были всегда. Он был обыкновенным мальчишкой, любознательным и прытким, желающим познать мир во всех его проявлениях. Я помню легкое прикосновение к своей руке, взмах ресниц и мой недовольный взор, Марку нравилось, когда я обращала на него внимание. Оживление на его лице, мгновенно преобразившее мальчишечьи черты во что-то другое. - Я знаю арабский язык, - негромко говорит он и останавливается, с интересом наблюдая за моей реакцией. Странное начало разговора. Хвастается ли он, хочет впечатлить, или просто рассказывает о том, что ему нравится? Я не знаю верить ему или нет. - Да? Арабский? - И писать на нем умею, - легкая самоуверенность скользит в его словах. Марк видит в моих светлых глазах недоверие, смешанное с любопытством. Он знает, на чем играть. - Не бойся, я не вру, меня бабушка учила, - полушепотом говорит он, чтобы не привлекать чужое внимание и поднимает взгляд, пристально рассматривая мое лицо. Когда-то и я не умела стесняться. Спокойные, немного витиеватые линии, выходящие из-под его руки совершенно незнакомы мне. - Смотри, здесь написано... - Врешь, - мягко говорю я, чтобы не задеть его. Но мне так хочется, чтобы это было правдой, чтобы он показал мне что-то новое, неизведанное, то, чего я совсем не знаю. Все эти несусветные глупости, которые Марк говорил мне смахивают на какую-то игру, которая заставляет меня улыбаться снова и снова. - Просто поверь мне, - эта неподдельная серьезность в его словах. Никто и никогда на меня не смотрел так пристально, так долго, так обжигающе... Жидкое золото в его глазах. Осень бледного неба в моих. Одни только нити опутывают нас, едва ощутимые, но прочные, словно паутина, заточающая сердца. Он шепчет мне что-то еще. Почему в детстве мы говорим такие важные фразы, которые потом напрочь забываем? Глупости, он говорит мне глупости. Глупости-глупости-глупости. Так убеждает меня разум. А потом он не пришел. Один раз, второй. И тогда немножечко, совсем капельку, я испугалась, что больше его не увижу. Но в следующий раз, когда мне стало совсем страшно, он влетел в помещение, запыхавшийся, со сбившимся дыханием и утренней свежестью леса в глазах. Заставил обернуться всех. И непривычно робко взглянул в мои распахнутые, испуганные глаза. После этого мы не обменялись ни одним словом. Только взгляды, царапающие, не по-детски внимательные скользили между нами. Потом перестала приходить я. Мы были детьми. И это было давно, чтобы быть неправдой. Но у моей неправды есть продолжение. Моя голова- перекресток железных дорог. И нет ни одного поезда, который сможет там остановиться. Еду непонятно куда, наедине со своими мыслями, вслушиваюсь в угрюмый стук колес. Двери открываются, закрываются, впускают и выпускают толпы людей. А я все еду. Рассматриваю привычный вагон, обклеенный рекламными плакатами, смотрю на толстые кабели, тянущиеся за поездом вдоль всего тоннеля. Платформы, заполненные людьми, меняются одна за другой. Тьма следует за светом, свет следует за тьмой. Он стоит чуть поодаль от поезда, прислонившись к мраморной колонне, взгляд рассеянно блуждает по людям. Посмотри, посмотри на меня... Что, если все это было правдой? Янтарные глаза изучают меня сверху донизу. Пожирают. Я боюсь случайностей. Потому что они не случайны. Он дергается в мою сторону, резко, инстинктивно. Я слышу свое имя. С моих губ слетает его. - Марк... Что он почувствовал? Что? А во мне - стеклянная пустота ловит звон разбивающейся тоски. Двери с глухим стоном захлопываются между нами. Я вижу, как губы произносят беззвучные слова, как вспыхивают глаза. И как вздрагивает моё сердце. Тает. Сильный толчок, поезд трогается, все быстрее и быстрее унося меня от этих золотисто-зеленых глаз. - Может быть, у нас что-нибудь получится, - говорил мне он шесть лет назад. Это был его шепот. А сейчас... Те же движения губ, та же непоколебимость в глазах. Может быть... - Марк! - внутренний голос тоже умеет кричать громко-громко. Он наблюдает, как я снова покидаю его. Замыкается круг. А в голове - его чувственные губы. Так стыдно, что даже спустя долгие годы, я верю в то, что видели мои глаза, слышали уши и додумало сердце. Верю в то, что сейчас полыхает во мне жарким огнем. Я хочу отпустить, но не могу. Горите, мои дневники.