Щит Рохгвайта

Щит Рохгвайта.

***

За четыре дня до Дня рожденья.

- Что Вы мне принесли, мастер? - Цветы, мой господин. Розы. Новый сорт. Старик волнуется, заглядывает мне в глаза… - Новый? Откуда он? Он теперь будет расти у нас? - Ниоткуда, господин! Я сам вывел этот сорт, еще даже и названия не придумал… Он двуцветный. Очень стойкий к морозам и вредителям. И долго цветет! И еще кое-что… Примете ли мой дар для Вашего сада, мой господин? - Конечно, я приму. Раз Вы, мастер, вывели его сами, это же наша гордость получается! Рохгвайтская роза! А кое-что еще – это что? Откройте мне секрет Вашего шедевра. - Для Вас что угодно, господин. Это растение каким-то образом повышает устойчивость своих соседей к внешним невзгодам. Я долго наблюдал – даже самая капризная «Рассветная дымка» растет рядом с ним куда охотнее, чем обычно, и легче переносит холода. Что уж о других говорить. О, я придумал! – глаза Розового деда засияли, на миг утратив старческую муть. – Я знаю, как назвать этот сорт! - И как же? – спросил я, уже догадываясь. - Рохгвайтский Щит, конечно же! В Вашу честь, мой господин! Разумеется, в мою. В чью же еще… Моим именем уже названы новая улица в Южном квартале, два канала и мост. Теперь вот розы. А что, неплохо. Мой предшественник отмечен по большей части съестным. Торт Чиссара, паштет с ченосливом от Норгеса, чиссарские пампушки… печеньки-щитки… Любил он покулинарничать, да и пожрать был не дурак. Чиссара Норгес, бывший Хранитель Города. Живой Щит Рохгвайта. Я тоже тот еще лакомка, но готовить не люблю. Поэтому в моем доме есть кухарка, Амечета, которая меня балует всякими вкусностями, в том числе теми самыми чиссарскими пампушками. Я называю ее «моей ворчливой убийцей». Амечета любит побрюзжать по любому поводу, а ее кастрюле-сковородочный талант наверняка сведет меня в могилу значительно раньше срока. Вот ей-ей, при такой жизни и такой поварихе я помру от ожирения! Уже сейчас, в свои двадцать четыре года, я уже… хм… не слишком строен. Только ежедневные тренировки не дают мне совсем уж оплыть жирком. В принципе, если б я был постарательнее или если, скажем, война (не дай Боги!), тогда бы и вообще никаких проблем с фигурой и весом, а так… Война последний раз была, когда Чиссаре было четырнадцать, а умер он в пятьдесят восемь, а я Щитом тут торчу уже шесть лет. Полвека, почитай, мирно живем (ну, почти мирно, да). Ну а что до моей старательности… наставник не слишком бранится, и ладно. Все равно меч мне не дается толком. Еще ножи туда-сюда, а все остальное – ерунда какая-то получается. Ну хоть форму держу, и то ладно. Да и кто тут на меня руку поднимет? В моем-то городе! Городе, который я защищаю. Который я люблю. Что в моем случае одно и то же, между прочим. Рохгвайт уникален. Он выстроен на удивительном и весьма странном месте, и когда-то вся его странность сводилась в основном к смертоносности. Спросите, зачем же тут вообще жили? А от жадности, по большей части. Город вырос вокруг Малого Ключа – единственного в своем роде источника сырой, но относительно безопасной магической силы. Большие-то ключи по всему континенту рассыпаны, даже вон на островах встречаются, говорят. Да только поди к ним подступись. Всего два мага и были такие, которые смогли взять оттуда силушки. Остальные давились и захлебывались еще на подступах. Да и те, что смогли, плохо кончили, в общем. С Малым Ключом не так. Тут, ежели аккуратно, то и взять можно прилично, и жить можно, и вообще… много чего. Только вот местечко поначалу гиблым было, мерли тут, ровно все лихорадки и болячки в единой точке собрались. Только не от болячек, а от всего подряд. Камень ниоткуда свалился, яма под ногой образовалась, муха в нос влетела и дыхалку забила напрочь… Что угодно и с кем угодно могло случиться. Могло, впрочем, и не случиться. А после того, как народилось Блаженное поколение, все изменилось. В Блаженных шестеро детей было, три парня и три девчонки. Имена их с людской памяти ровно языком кто слизнул, но вот что сумели они Малый Ключ пристыдить, это факт. Уж не знаю, каким образом. Может, и вовсе не пристыдили, а договор какой заключили, или…. Не знаю, в общем. Но с тех пор земля эта и родит хорошо, и добром на людей дышит. А еще… почти каждый год в Рохгвайте рождаются потенциальные Хранители. И если в свои восемнадцать лет такой человек не прошел обряда посвящения, то жить ему дальше как обычному горожанину. А если прошел, то становится он Щитом рохгвайтским. И дело его – беречь Рохгвайт от бедствий и горестей. И надо ему для этого всего ничего. Он должен просто любить Рохгвайт. Любить эту землю, эти деревья, травы. И стены с башнями, парки и скверы, и пруды, и людей, которые тут живут… Просто любить. Чем крепче любит, тем лучше Щит. Я вот очень люблю Рохгвайт. Я. Сын скульптора Джанники Ирбейна и Ителлы Прекрасной, младшей дочери графа Кассинского. Я, Летовд Дженке Ирбейн. Щит Рохгвайта. В год, когда умер Чиссара Норгес, восемнадцать исполнилось только мне. - Господин! – суровый женский голос донесся до меня из окон кухни, и я понял, что настал час испытаний. Мне предстоит выбрать, что готовить на ужин. Ненавижу выбирать. Особенно еду. Однако не прятаться же мне от моей же поварихи. - Я здесь, Амечета, - обреченно отозвался я и побрел навстречу судьбе. В этот раз выбор дался мне проще. То ли я уже наловчился, то ли просто случайно так вышло. Сошлись на жареной корюшке с печеной картошкой и компоте из сухофруктов. С облегчением вздохнув, я потащился в сад сажать подарок Розового деда. Вообще, насколько я знаю, цветущие кусты лучше не пересаживать, а эти три саженца уже все в бутонах, вот-вот распустятся… Но он так хотел сделать мне подарок! Мой день рожденья не за горами, всего четыре дня осталось. Как раз расцветут… если, конечно, не завянут. Хотя он так расписывал их стойкость! Хотелось бы верить, что приживутся. Я не ценитель ботаники, но старика люблю и за его питомцев переживаю почти так же, как и он сам. Выкопав ямы, я повтыкал туда розовые саженцы и старательно засыпал корни землей. Потом полил, утрамбовал. Весь перемазался, конечно же. Я ж не я был бы, когда б не перемазался. Вечно у меня так. То дыру посажу, то пятен каких-нибудь… Надо сходить искупаться. И к матушке заглянуть после озера, иначе леди Ителла весь мозг мне высушит потом, что давно не виделись. А я у нее только позавчера был. Прихватив сменную одежду, я спустился по переулкам к озеру и с наслаждением плюхнулся в темную, кишащую головастиками воду. Надо мной носились стрекозы, вспыхивая на солнце драгоценными камнями, недалеко деловито покрякивала утка, а в зарослях осоки заливались родители головастиков. Ласковый сегодня день. Лето, птицы, тепло… ягоды скоро пойдут. Счастье, в детском его варианте, когда мир прекрасен сам по себе, без всяких условий, и ты вместе с ним. Я, конечно, уже не дитя, но все еще могу захлебываться от этого чуда – летнего дня, звенящего птичьими голосами и комариным писком. По дороге к отчему дому встретил Тармиллу. Черные косы, невозможно синие глаза, длиннющие густые ресницы. А талия какая! И грудь! Сегодня на ней что-то воздушное, голубое, и девушка вся – как облачко, спустившееся на землю… Смотрю ей вслед, млею. Тари, милая моя! Вот будет тебе восемнадцать, сразу сватов зашлю! Тармилла обернулась, заметила меня, стрельнула лукавым взглядом, подружки ее тут же захихикали и быстренько уволокли в лавку с тканями. Вертихвостки. Все бы наряжаться! Хотя… пусть наряжаются. Не мечом же им махать, верно? Улыбаясь и лелея в голове ее лицо, я дошел до родной калитки и в очередной раз насладился отчаянным ее скрипом. И отчего бы не смазать? Может, самому сделать? Найти масленку, накапать в петли пощедрее, чтоб уж наверняка… Я вздохнул. Я думаю так уже который год и ничего не делаю. В этом весь я. Лентяй. Матушка совершенно права, называя меня бездельником и охламоном. Я с ней и не спорю – чего спорить, если правда? Зато у меня на строительство рука легкая! Я, хоть и умею мало чего, зато если берусь в стройке помогать, то дело куда лучше, чем обычно, спорится! Вот. Потому и мост, между прочим. И каналы. И даже та улица – я на ней два дома строил, красивые получились! Ну, не строил, а помогал. Я камень в стену неплохо кладу, и раствор у меня хороший выходит. - Лет, это ты? - Да, матушка! - Ты совсем нас с отцом позабыл, негодник! - Да, матушка… Но я уже вот он! Леди Ителла вышла из дома и с улыбкой обняла меня, придирчиво оглядев с ног до головы. Видимо, за пару ночей на мне ожидался урожай рогов и чешуи. Или еще чего-нибудь столь же несуразного, что она регулярно ищет в моем облике после каждой нашей разлуки. - Лет, мы так соскучились! Иди скорее в дом, я напекла твоих любимых плюшек. Вот так. Тут тоже чревоугодничество процветает. Батя, правда, держится. Он у меня молодец – как уйдет в свое творчество, так хоть гуся шкворчащего рядом поставь. Не учует, не заметит, мимо пройдет, даже если сутки уже не ел. Матушка подождет, подождет, потом за ручку его из мастерской приведет и за стол посадит. Голову на ладошку положит и будет смотреть, как он жует – нежно и умиленно. Но батя насыщается довольно быстро, потому много не ест. Вот и не толстеет. - Где отец? Снова дышит мраморной пылью? – спрашиваю маму, откусывая нежнейшее тесто. - Не снова, а все еще, - улыбается она, подпирая рукой щеку. – Все агнца этого закончить не может, завитки руна не так ложатся. Подумать только, завитки! - Все с ним ясно, - смеюсь в ответ, - а ты говоришь – соскучились. Ты одна только по мне и скучаешь, мам. - Глупости-то не говори, - она убирает прядку с моего лба. – Ты надолго? Там индейка в печи томится, скоро уже готово будет. Останешься на индейку? Вот как тут стройность сохранить? - Останусь, - вздыхаю я. Маму надо радовать. Папу в идеале тоже, но его не знаю даже, чем. А с мамой все понятно. Если съесть все эти плюшки и индейку под ее взглядом, матушка будет счастлива и довольна. И чем чаще я провожу подобные мероприятия, тем спокойнее и счастливее леди Ителла. Все просто. Осталось как-то справиться с жареной рыбой и печеной картошкой, которая будет ждать меня на столе дома. Амечета же расстроится, если не поем… Эх!

***

За три дня до Дня рожденья.

Тармилла идет рядом со мной, взбудораженная и радостная. Синие глаза сияют, щеки светятся румянцем, божественная грудь вздымается весьма волнующе, заставляя меня пропустить добрую половину сказанного. - Что, прости? - Ты меня не слушаешь! Меня выбрали Девой Города! Я буду идти впереди всех на празднике Макушки лета! - Да я и не сомневался нисколько! – заверяю ее. – Я уже сколько раз говорил, что ты – самая красивая девушка в Рохгвайте! - Ну, это не то! Ты же меня любишь, а они – нет. - Я всех люблю, сама знаешь. Это я зря. Ошибочка. - Ну работа у меня такая, Тари! Не дуйся. - Я и не дуюсь. - Вот и не дуйся. Пойдем лучше, посмотрим, расцвели ли новые розы. Двуцветные, между прочим, не абы какие! - Сам смотри! Нужны мне твои розы! Взметнулись пышные юбки, и разгневанная Дева Города удалилась в очередную лавку. Хороша! Когда злится – хороша вдвойне, нет, втройне! Я улыбаюсь и иду смотреть розы сам, как велела мне любимая. Почти расцвели, кстати.

***

За два дня до Дня рожденья.

Сегодня туман. И прохладно. В прошлом году ко мне подослали убийцу в этот день, и тоже был туман. Рохгвайт – лакомый кусочек, а взять никак. Потому что есть Щит, и пока у Рохгвайта есть Щит, он неприкосновенен. Война, конечно, и для нас штука тяжелая, но все-таки… нет. И убийство Щита, между прочим, тоже ничем не поможет. За несколько часов город не взять, а с момента смерти Щита редко когда больше трех часов проходит до появления его преемника. Не знаю, чего они хотели добиться моей смертью. И надеюсь, сегодня обойдется без неожиданностей. Сижу дома, как сыч какой. Выходить не хочется, на улице кажется все промозглым и серым. Сижу и жду солнца – люблю, когда тепло и светло. Амечета сегодня выходная, но вчера она наготовила мне столько, что я до завтра опасаюсь все это не съесть. Придет утром и обидится. Может, позвать кого-нибудь, чтобы помог? Тоульта, например. Он тоже пожевать всегда рад-радешенек. Или Вихрастого Наки, я его давненько, кстати, не видел. Да и вообще мы уже несколько месяцев всей компанией не собирались. Накилан с головой (и со всеми своими вихрами) ушел в тренировки, он у нас не то что я, знатный и мечник и стрелок. Тоульт недавно получил наследство и весь закопался в дела мастерской – дед-переплетчик оставил все на него, потому что больше было не на кого. А Тоульт – парень ответственный оказался, решил дело не продавать, и продолжить, тем более, что дед его выучил очень неплохо, насколько я знаю. А Шнобель Кьюрр неожиданно для всех женился, с его-то носом. Причем даже по любви. Говорят, его Талла уже непраздная ходит, хотя сам я не видел ее со дня свадьбы. Наверное, Кьюрр не придет – он теперь человек семейный… Но попробовать стоит. Только для этого надо одеться и выйти из дома. Можно, конечно, и слугу послать, но, во-первых, Гаттишек уже немолод, нехорошо гонять его по моей прихоти, а во-вторых, я же не чванливый пузарь, чтобы за друзьями слугу посылать. Сам пробегусь, не рассыплюсь. Заодно в лавку загляну, вина прикуплю, раз уж кутить намерен. Репетиция моего дня рождения – вот как мы это назовем! Изрядно повеселев, я поспешил в спальню и принялся одеваться. Гаттишеку сказал, что пошел за друзьями, тот понятливо кивнул и пошел накрывать на стол. Не рано ли? А вдруг никто не придет? А, ладно. С Тоультом было все просто – он жил через улицу, далеко идти не пришлось. Туман поредел, по влажной брусчатке шагали горожане, радостно раскланиваясь со мной и здороваясь… Приятно, когда все к тебе так относятся. Ну или почти все. Я, конечно, не самый умный парень, а все равно понимаю, что всем подряд мил не будешь, но вроде и ненависти я ни в ком не вызывал. Безобидный я, чего меня ненавидеть? В любом случае, радовались мне чаще, чем гнали прочь. Это фигурально выражаясь если… потому что если не фигурально, то меня вообще никто ни разу прочь не гнал. Вот. - Толь, здорово! Румяный, ровно яблочко наливное, с рыжей кудрявой шевелюрой, Тоульт вышел на крыльцо и разулыбался, завидев меня. - Лет! Давно тебя не видел! Чего не заходишь? - Отвлекать не хотел, - я пожал плечами. – А сегодня решил, что надо бы – а то так и забудем, как выглядим. - Ты прав. - А еще мне очень нужна ваша помощь. У меня дома куча жратвы, и меня надо спасать. На кого еще я могу положиться в таком деле, как не на лучших друзей? Придешь, Толь? - Приду, - рассмеялся Тоульт. – Ты за остальными пока, да? - Ага, вдруг кого еще смогу вытащить… - Лады. Тогда я пока тут закончу и переоденусь. Эля захватить? - Не, я вина возьму по дороге. Мы уже взрослые. Толь хихикнул и довольно покивал, скрывшись в доме. А я двинулся к казармам – именно там, скорее всего, обретался сейчас Наки. Я ошибся. В казармах Наки не было, я смог его найти только у кузнеца. Там Наки стоял и с озабоченным видом наблюдал за дядькой Банхо, прилаживающим подкову к копыту буланой кобылы. Кобыла происходящее не одобряла, но терпела. Наки гладил ее по храпу и рассказывал, какая она умница и красавица, а с подковой будет еще умнее и краше. - Что, не верит? – ехидно спросил я его, кивая на лошадь. – И впрямь умница. Ни одна умная женщина речам такого красавчика, как ты, верить не станет. - Сам дурак, - привычно отозвался Накилан, усмехаясь мне в ответ. – Привет, Лето. Что ты тут делаешь? Гвозди опять понадобились? Я покраснел. Больше дюжины лет прошло, а все равно… мой друг хорошо помнит, как я ходил по городу и продавал гвозди. Причем товар свой я нагло спер как раз у дядьки Банхо, а потом оказалось, что это не гвозди вовсе, а саморезы (я их тогда не отличал вовсе, хоть и был уже не дитем-несмышленышем), и продать их можно было куда выгоднее. Как же надо мной потешались! Даже сам кузнец, всласть оттаскав меня за ухо, ржал потом, как жеребец соседский. Ну да, очень смешно… Это был мой первый и последний опыт в торговых делах. - Вообще я тебя искал, но сейчас смотрю вот и думаю, и чего мне спокойно дома не сиделось? - А зачем искал? – уже серьезно спросил Накилан. – Что-то случилось? Я могу помочь? - Ну… да. - Это срочно? – он оценивающе смотрит на буланую, словно прикидывает, долго ли еще с ней возиться. - Нет, не срочно. Приходи ко мне, как освободишься. - Хорошо, я приду. Скотину эту домой сведу после ковки и приду. - Спасибо, Наки. Буланая ревниво наступает ему на ногу, и Наки быстро становится не до меня. Я улыбаюсь и бреду наверх, к Белым стенам. Кьюрр живет дальше всех теперь, придется потрудить ножки. - Летовд! – Талла, и впрямь беременная, машет мне полотенцем из окна и тут же исчезает, чтобы поскорее открыть двери. – Кюр, смотри, кто пришел! Доброго дня, Летовд! - Талла, я же говорил уже, что можно называть меня Лет, - я смеюсь, потому что Талла ужасно милая и смешная в этом просторном платье с тонкими обережными оборочками. - Я забываю… и стесняюсь, - смущается она. – Ты не обижайся, Летов… Лет… я привыкну. Просто… ты у нас так редко бываешь, что немудрено забыть то, к чему еще не успела привыкнуть. - Летка, привет! Сто лет тебя не видел! – Кьюрр, как всегда, шумный и громогласный, скатывается по лестничным перилам и бросается ко мне обниматься. Мы хлопаем друг дружку по спинам, молотим плечи и со смехом расходимся, огретые верным таллиным полотенцем. - Талла, можно, я у тебя мужа на сегодня украду? – спрашиваю я у хозяйки дома. - Можно, но только на сегодня! - Эй, у меня еще День Рожденья скоро, я на него потом еще раз хочу украсть! - Хорошо, хорошо, кради, воришка! – смеется Талла. – Только пусть Кюр доделает мне полку в кухне, а то уже начал, все там раскурочил, а толку чуть. Вот закончит, тогда и кради. - Кью, давай скорее доделывай и бегом ко мне! Ты официально украден на весь вечер, мне твоя супружница разрешила! Слышишь? - Вот не мог ты украсть меня пораньше! – досадливо вздыхает Шнобель и уныло бредет на кухню курочить раскуроченное. Получилось! Все придут! Осталось вино! С целой корзиной красного рамайского я вернулся домой. Уже в конце, чтобы срезать путь, пошел через сад. Двуцветный «Рохгвайтский Щит» приоткрыл лепестки, и стало ясно, какого цвета будет цветок. Темно-красный и белый. Эффектное сочетание, что и говорить. Рядом с ними уже почти распустилось бледно-розовое с легкой желтизной «Осеннее утро», туман оставил на бархатистых лепестках крошечные капли воды. Будто дождь прошел… Красиво.

***

День рожденья.

Вчера я даже не хочу вспоминать. Ужасный день. Самый ужасный день за почти двадцать пять лет моей жизни. Шучу. Бывало и хуже, конечно. Но зачем, зачем было так напиваться позавчера?! Во уж не думал, что от рамайского будет такое похмелье. Еще и Кью, зараза такая! Вот на кой он припер ту бутылку самогона? Зато все съели, молодцы. Задача выполнена, Летовд спасен. Ценой кошмара, но… Ладно, будем считать, что так и планировалось. Сегодня, по крайней мере, мне уже хорошо. Даже ноги не подкашиваются. И сегодня день моего рожденья. - Господин, - Амечета духом возмездия нарисовалась в дверном проеме. - А? - Господин, Вам несут подарки. С утра. - Подарки? – я растерянно уставился на нее. – Просто так несут? В смысле – оставляют и уходят? - Конечно, господин, - дух возмездия суров и сейчас начнет карать. – Вы же сами не дали иной возможности. - Я не понимаю, - признался я, решив пропустить предварительные попытки что-то выяснить, не потеряв лица. - Оно и видно. Вы что же, не помните, как вчера разослали всем приглашенным отмену своего приглашения? - Я?! Отменил приглашения? - О да. Правда, в достаточно тактичной форме, но… никто не придет. Рассылать повторные приглашения после вчерашнего было бы… неразумно. Я схватился за голову. Вот я придурок полный! Все вспомнилось сразу, да – действительно же сидел и писал, псих ненормальный. Всем написал, никого не забыл. Хорошо, если не обидел этим… Нет, Кью за этот самогон побить надо! Это ж надо было так напиться! Это ж надо было, чтоб такую глупость сделать! Проклятое похмелье! Чудесный день рожденья, ничего не скажешь… - Амечета… - Я все приготовила! – добила она меня. – Приглашения вы отменили, господин, но приказа пересмотреть меню на сегодня не было! Развернулась и ушла. Вредина! Дальнейшие десять минут я самозабвенно страдал от собственного промаха. А потом пошел смотреть подарки. Изящная статуэтка всадника с алебардой… искусно вырезанная трава под копытами коня, детали обмундирования, глаза… Выражение лица всадника торжествующее. Он явно кого-то победил и сейчас ликует, наслаждаясь своей победой. Это работа бати, без сомнения. Спасибо, пап. Из меня паршивый всадник, и с алебардой я управляться не умею, так что будем считать, что это защитивший меня от смерти Наки. Шикарная черная рубаха с серебряной вышивкой по вороту, точно по размеру. И с длинным рукавом. Матушка постаралась. Она вышивальщица знатная, даром, что на продажу ничего не делает. И как раз тот человек, который умеет игнорировать мою стойкую неприязнь к длинному рукаву. Точно, вот и записка с поздравлениями, от леди Ителлы. Мастерок, новенький, с удобной рукояткой, из дорогущей стали – от приятелей-каменщиков. Здоровенная корзина высокогорной земляники – я обожаю землянику, а там она вообще бесподобная зреет, и раньше, чем тут, внизу. Тармилла это прекрасно знает, к тому же у нее там полянка есть тайная, она туда никого не водит, не раскрывает. Собирает сама, отборнейшую ягоду. Спасибо тебе, милая моя, ты больше не сердишься! Я тебя люблю, Тари! Отличный кожаный ремень от Тоульта. Шикарные ножны для меча от Накилана – меч он дарил мне в прошлом году. Хороший клинок. Три банки ореховой пасты и жбан с медом от Кью. У него пасека за городом, а Талле частенько перепадают орехи от ее южной родни. Вкусные! Я смотрел, перебирал, попутно жевал землянику, еще кисловатую, но все равно безумно вкусную. И почему-то было мне не то грустно, не то тревожно. Как-то так вышло, что раньше ни один мой день рожденья я не проводил в одиночестве. Всегда была куча друзей, весело и шумно… А сейчас тихо и пусто. И еды навалом. - Лето, ты кретин, - сказал я себе. – Если гости не идут к тебе, иди к гостям сам. Тащи снедь на площадь, угощай всех, кто подвернется… Хоть так. Мысль была не слишком умная, но все же это выход. Ну… пусть буду выглядеть дураком – по сути-то я и есть этот самый дурак. Но хоть как-то извиниться же надо перед людьми. Я вздохнул, встал и побрел на кухню, но тут взгляд зацепился за небольшую коробку, заваленную другими подарками, до которой у меня не дошли руки. Я поколебался – можно же и потом открыть, но любопытство взяло верх, и я снял крышку. Внутри лежала роза. Стеклянная. Невероятно красивая! Наши стеклодувы так не умеют, при всем моем к ним уважении! Я вытащил цветок из вороха соломы, которым его проложили, чтоб не разбился, и посмотрел на свет. Полупрозрачные коралловые лепестки, аккуратные шипы на темно-зеленом стебле, два резных листа… Как настоящая! На разворотах лепестков были видны в стекле крошечные пузырьки воздуха. Мне говорили, что это признак некачественной работы со стеклом, но… здесь они были потрясающе уместны. Как капельки! Те самые капельки, оставшиеся на цветах после тумана! Я крутанул розу в пальцах, любуясь цветными переливами, и вдруг… стекло лопнуло прямо у меня в руке, обдав меня мелким острым крошевом. Я охнул, отдернув посеченную осколками руку. Мелки капельки крови выступили из порезов на правом предплечье и частично на запястье. Вот же ж! Ну что за невезение-то такое! Я плюнул на все и ушел на кухню, чтобы обработать ранки. Было больно и обидно, словно мне снова десять лет, и я упал с лестницы, когда спешил принести маме ее пяльцы. Амечета недовольно что-то проворчала насчет моего вторжения в святая святых, но увидела мою руку, охнула и, ругаясь вполголоса, поспешила мне на помощь. - Что стряслось, господин? - Подарок стеклянный, - буркнул я. – Взорвался прямо в руке. - Взорвался? – встревоженно переспросила кухарка. - Да… Знаешь, мне рассказывали про русалочьи слезы… это когда стекло после печи охлаждают в ледяной воде… они тоже взрываются, если им кончик сломать. Может, тут тоже что-то похожее? И я сам виноват – задел, что не надо… - Может быть, господин. Вот, готово. Вы идите, а я приберусь там… - Да я сам уберу. Что я, безрукий, что ли? Спасибо, Амечета. Я вооружился веником и совком и пошел сметать последствия своего неосторожного обращения с произведением искусства. Розу было жалко до слез. Так вот, с перевязанной рукой и отвратительным настроением я и принялся стаскивать на ближайшую площадь угощение. Довольно быстро вести об этом разнеслись по всему Рохгвайту, и горожане потекли ко мне, чтобы поздравить, пошутить, еще что-нибудь подарить и повеселиться. Видя мою кисловатую рожу, трогать меня не решались, только салютовали кубками, поднимали здравицу и продолжали начавшееся веселье уже вдали от меня. Пришли и мои друзья, прихватив по дороге Тари. - Ты чего такой мрачный, Лето? – воскликнул Кью. – Неужто дуешься все еще на меня из-за этой бутылки? - Да! и вообще… Что именно вообще, я не знал. Просто… не хотелось мне уже никакого праздника. И это было видно всем. Впрочем, народ явно решил, что Щиту города можно простить временную хандру, он тоже человек, пусть мается, коли охота. У него это быстро пройдет. Я в принципе тоже так считал, поэтому отдался редкому для меня чувству с головой. В конце концов, когда еще удастся похандрить в такой ухарской обстановке? А веселье вокруг уже набирало обороты, и Тармилла все чаще кидала на меня нетерпеливые взгляды. Танцевать, наверное, хотела. А я вот не хотел, тем более, что приключилась со мной новая напасть. Пораненная лопнувшей розой рука дико чесалась, а потом еще и болеть начала, будто там не мелкие ранки, а ожог от пороха… - Лет, что у тебя с рукой? - Да так, - досадливо отмахиваюсь. – Подарок сегодня неудачно открыл… стекло в руке лопнуло и кожу посекло осколками. Такая красивая была роза… - Стекло лопнуло в руке? Как такое может быть? - Ну помнишь, нам про русалочьи слезы рассказывали? Я, наверное, задел за кончик… вот она и… - Нет, Лето, нет! ты все перепутал! Русалочьи слезы не взрываются, они просто рассыпаются в пыль. Без осколков. Кью иногда был потрясающе занудлив, но на его память можно было положиться. Если уж он говорит, что без осколков… - Покажи-ка свою руку, - неожиданно встрял подошедший Аксан, старший брат Наки, давно уже практиковавший как маг-лекарь. - Что, разматывать? Прямо здесь? - Разматывай, поживее. Боль сделалась нестерпимой, и я поспешно снял бинты, надеясь, что уж Аксан-то сможет с этим разобраться. И застыл, оглушенный увиденным. Судорожный вздох, пронесшийся над стоявшими рядом со мной людьми, я проигнорировал. А потом услышал сдавленный, но вполне внятный приказ Аксана: - Все назад! Не приближаться! - Что? Что там? – встревоженно спросила мама, вопреки лекарю пытаясь протолкаться поближе. - Цветастая смерть, - короткий приговор в два слова был ей ответом, остановив надежнее любой стены. А на моей руке распускались маленькие розы, перемежая алые лепестки крови светло-розовыми обескровленными участками.

***

Первый день после Дня рождения

Лепесток «Рохгвайтского Щита» был покрыт мелкими капельками. Утренняя роса. Розовые кусты достаточно далеко до дома, жар от огня до них не доносится. В каплях отражались соседние ветки с причудливо изогнутыми бутонами. Темно-красная кайма и белое полотно середины. И запах… благороднейший розовый запах! Розовый дед настоящий мастер! Потрясающе красивый сорт получился! Я сидел у его подарка и слушал рев пламени, доносившийся от моего дома. Моего бывшего дома. Все сгорит дотла, тут уж и гадать нечего. Уже почти догорело, это флигель ревет, он самый деревянный… Спасибо, хоть меня туда не затолкали. А может, и лучше было б, если б затолкали? Поджигатели появились еще до рассвета. Велели мне выйти, ничего не объясняя, и тут же облили дом горючим маслом. Все в плотных белых плащах с длинными рукавами. Я схватил первое, что попалось под руку, и теперь сижу вот… с маминым и папиным подарками, запасными штанами и сапогами. Розы нюхаю. Народ со всеми предосторожностями покидал в ярящийся огонь свои белые балахоны и отправил ко мне переговорщиков. Как к врагу. Хотелось плакать. Не потому, что больно, хотя боль теперь сделалась практически основой моего существования. А потому что я знал, что спасения нет. Аксан сказал, что цветастая смерть потому так и называется, что это смерть. Это магическая дрянь, которую нельзя вылечить, но можно остановить. Если я никого не трогал после того, как… Я уверен? Что не трогал? Да я весь день только того и хотел, чтоб меня не трогали! Помните? Да, помнят. И очень мне благодарны! Никого не придется убивать. Убивать! А меня? Меня – придется?! Они молчали очень долго. Очень. Потом сказали – нет. То есть надо бы, конечно, но я – Щит. Нельзя убивать свой Щит. Спасибо пребольшое! Вы лишили меня дома, а теперь… Что? Что?! Я чуть не сорвался в совершенно позорную истерику. С величайшим трудом удержался, еле-еле. Я не могу больше жить в Рохгвайте. До самой моей смерти я изгоняюсь из города. В горы. Мертвый, я уже не буду представлять опасности, мое тело заберут и похоронят на городском кладбище со всеми почестями. Но пока я жив… цветастая смерть может цепляться к живым очень легко. Слишком легко. Я должен понять и как можно скорее убираться вон. Мне оказывают очень большое доверие этим решением. На меня очень надеются. Не буду ли я любезен покинуть этот сад и этот город? Прямо сейчас? Я ушел молча. Натянул на себя черную рубаху с вышитым серебряной нитью воротом и с длинным рукавом, закинул штаны на плечо, обулся, сорвал себе все цветущие ветки подаренных мне роз и ушел. Меня даже провожали. Целая толпа людей. Наки, бледный, как полотно, и судорожно сжимавший копье. Кьюрр, до крови закусивший губы, с плещущимся в глазах ужасом (я знал, почему – он безумно боялся за Таллу, беременные заразу первым подхватывают). Тоульт, виновато отводящий взгляд. Тармилла, безмолвно плачущая в плечо Наки. Папа с мамой. Даже Розовый дед был. Куча народу. Ни один не рискнул приблизиться и что-нибудь сказать. Ни один. И в их глазах словно что-то заканчивалось… – словно я стучал, стучал, молил впустить, а на меня посмотрели в щелку и решили не впускать. И закрыли дверь. Захлопнули перед носом. В эти минуты любить Рохгвайт почему-то получалось из рук вон плохо.

***

Третий день после Дня рождения

Я, Летовд Дженке Ирбейн, Щит Рохгвайта, еще жив. Это не вызывает особого энтузиазма, но это так. Из города я ушел позавчера. А вчера вернулся и нагрянул к Аксану с небольшим допросом. Не то чтобы мне хотелось знать, от чего я умру, но… все-таки. Может, он даст что-нибудь, могущее облегчить боль. Или зуд. Зуд даже важнее, потому что боль терпеть легче. Он и дал. Чуть не убил меня, правда, когда увидел, но бальзамом каким-то поделился. Сказал, что может помочь, но чтобы больших надежд на это я не питал. Я пробыл у него недолго. Выяснил, что эта дрянь действительно магическая и никакая иная – обычная болячка так быстро бы развиться не смогла. Что виновата и впрямь та треклятая стекляшка. И что теоретически я даже могу спастись – ни одна магическая болезнь не может быть без единой лазейки, так не бывает. Просто… никто не знает, как именно. Ну и все, собственно. Может быть, мне повезет, и я найду эту самую лазейку. Пока не повезло. Я сначала все метался, пытался что-то придумать… Пойти к графу… к деду своему. У него же наверняка есть знакомый маг, пусть попробует помочь! Или нет, добраться до курфи, может, они найдут способ, они же почти все с магическими способностями… Не пошел. Не помогут мне курфи – я просто не успею до них дойти. И дедушка не поможет – он и так-то меня не очень любит, а уж больного заразной дрянью и на порог не пустит. Разве вот убить велит, тоже выход. О смерти я тоже думал. Со смертью вообще просто очень – я же в скалах… просто шагнуть, и… все просто. Так же просто, как любить. Я сидел на скале уже несколько часов и смотрел на мой город. Город, который я должен беречь и защищать. Город, который я любил. Люблю. Смотрел – и никак не мог отделаться от мысли, что этот самый любимый мой город меня предал. Они все сделали верно. Они вынуждены были спасать жизни всех, тем более что как спасти мою, не знал никто. Правильный, логичный, объяснимый поступок. И требование уйти… я ведь должен защищать. А как еще я могу защитить Рохгвайт от этого ужаса? Только уйти. Или… нет? Мне ведь всегда говорили – твоя любовь и есть надежнейший Щит. Любовь. Получается, не надежнейший? Раз мне не дали даже попытаться? Не поверили в мою любовь? Я ведь продолжал бы их любить. Всех. Весь город. Разве ему что-то грозило бы? А если да? Если грозило? Они перестраховались. Все правильно сделали. И предали меня. Мне дико хотелось есть, и почему-то жальче всего было сгоревшей с домом земляничной корзинки. Я не догадался потребовать у них еды. Или захватить с собой, когда выходил из дома. Или хотя бы украсть ее, когда сделал вчера вылазку к лекарю. Не додумался. Зачем я взял ненужное? Для чего мне мамина рубаха, которую я не могу надеть, потому что любое прикосновение вызывает дикую боль? Или папина статуэтка… всадник этот с алебардой? Наки, спасший меня от врагов, с ликованием во взоре? Никто ни от чего меня не спас. Да и как от такого спасешь? Вот и сижу теперь голодный и в язвах. Они все до сих пор похожи на розы, просто новые язвы похожи на розы больше, чем старые. Кожа на глазах разрушается, расползается гнильем, и мясо там под ней… моя плоть… что-то жрет ее, и она расслаивается на разноцветные лепестки. С кровью, с сукровицей, частично с гноем… У меня в них вся рука, частично спина, и вторая рука тоже начала покрываться… и на щеке уже одна есть, чешется ужасно… а ноги пока чистые. Не знаю, успеют ли они тоже зацвести, прежде чем я умру. Не знаю даже, как долго я буду умирать. Аксан сказал, я умру, когда зацветет сердце или мозг. Но как быстро это случится? Я, наверное, невыносимо воняю сейчас – разлагающийся на глазах труп, но обоняние мое отказало почему-то, и я даже рад. Очень больно. Особенно если задеваю язвы-цветы. Иногда, когда осознание близкой смерти особенно обостряется, меня затопляет ненависть. Я из последних сил стараюсь, чтобы объектом ее не был Рохгвайт. Не знаю, по-моему, у меня не получается. Мне очень трудно его не ненавидеть. И думать трудно. А уж любить так и вовсе… Кто со мной это сделал? И чего они хотели добиться – те, кто подарил мне эту… розу? Эту смерть. Я все равно умру, я смертен, и Рохгвайт выберет себе новый Щит. Крепкий и целенький. Так и будет. А сейчас… Я посмотрел на шпили и крыши. А есть ли сейчас у Рохгвайта Щит? Я? Разве я по-прежнему Щит? Щит остается Щитом, пока есть любовь. А я? Я ведь ненавижу их… тех, кто изгнал меня, пытаясь таким образом спасти свои шкуры. Сейчас, когда я жив, когда мое тело не приняла кладбищенская земля, они не могут найти новый Щит. Им следовало меня убить, что правда, то правда. А они не стали. Сделали неправильно. Они должны были или убить меня, или положиться на мою любовь. А во мне сейчас только ненависть и боль, никакой любви. Боль и ненависть, и еще страх. Хотя, положа руку на сердце, разве я хочу гибели Рохгвайта? Нет. Не хочу. Я забылся тяжелым и мутным сном. Засыпать вообще стало очень трудно, почти как думать. Спал и видел, как к Рохгвайту идут армии. Неисчислимые враждебные рати, сжигающие все на своем пути… Проснулся как от толчка, болезненно щурясь, уставился на город, пытаясь сообразить, что же меня разбудило. В городе что-то горело. Не так и далеко от меня, кстати, ветер донес запах гари. Началось? Щита нет, и бедствия все какие есть вот-вот обрушаться на Рохгвайт. Уже обрушиваются… Горит дом в нижнем квартале, там живет Амечета… она трогала меня, кстати. Когда перевязывала руку – трогала… Значит, в Рохгвайт все-таки пришла беда. Потому что… Я с трудом повернул голову в сторону перевалов и затаил дыхание. Пыль. Почти как в моем сне! Враги! Это они, они подсунули мне эту розу, чтобы захватить Рохгвайт! Мой город! Вон, идут… правда, маловато что-то у них людей для осады и войны… но осада и не нужна, если город в панике, и люди, привыкшие к защищенности, не знают, что делать. Война будет совсем короткой. Потому что у Рохгвайта нет больше Щита. И неизвестно, когда он появится, я-то еще жив, просто уже перестал быть Щитом… И пожар этот в городе –неужели Амечета все-таки заразилась? Моя ворчливая убийца… которая так и не успела убить меня своей вкуснющей стряпней… Болезнь, пожар… и война, ждущая на подступах, когда город падет к ее ногам… Или мне все это кажется, и у меня галлюцинации, Аксан говорил, что при этой болезни они бывают частенько… Но я ведь Щит! Я обязан исходить из того, что это правда! Мне надо… предотвратить… беду… Сейчас… Только дышать тяжело очень… Сейчас… Я просто… просто опять люблю Рохгвайт. Ненависть во мне никуда не делась, но тут совсем все легко. Куда правильнее и удобнее ненавидеть тех, кто подарил мне эту стекляшку. Вот этих вот, которые пылят к городу. Не Наки, не Кью, не Тари… они не захотели меня убивать, хоть и закрыли передо мной двери… я их все равно люблю… всех. А ненавижу других… тех, которые… Нате-ка выкусите… думали, что Рохгвайт так легко оставить без Щита? Да даже если меня предали, это не повод, чтобы разлюбить! Поняли?! - Рохгвайт! – хрипло крикнул я, обращаясь к городу. – Я люблю тебя! Слышишь? У тебя есть Щит! Есть… у тебя есть… Щит… рохгвайтский щит с разноцветными лепестками…