Теперь у меня тебя нет.

Не сплю которую ночь. Не уверен, какая по счёту сигарета. Я ведь бросил, помнишь? Я ведь тогда дал тебе лишь затянуться, попробовать, а ты причастилась, втихаря воровала этот чёртов парламент и курила, пока я спал. Думала, не знаю? Твой взгляд нашкодившего ребёнка по утрам выдавал тебя с потрохами. Потому и бросил — не хотел, чтобы ты травила себя, такую любимую мною, себя. Теперь у меня тебя нет. Паршиво, правда? Для тебя я стал никотином, тем самым парламентом. Звучит как фраза из дерьмового подросткового романа. Ты попробовала, а бросить не смогла, да и не захотела. Оба знаем, что пагубнее человека нет для тебя. Столько раз убеждал себя в том, что это неправильно, не принесёт ничего, кроме боли сердечной, страданий, слёз. Я, блять, почти поверил, что это странное чувство при виде тебя ничего не значит, если его игнорировать, то скоро оно исчезнет безвозвратно. Чувство, будто кто-то наконец-то зажёг свечу в кромешной тьме, которая сопровождала последние годы. Чувство первого дождя после засухи. Всё полетело в тартарары вечером пятницы. Я задержался в университете, чтобы проверить модульную твоей же бестолковой группы. Ты же тогда наверняка выполняла какое-то совершенно ненужное тебе поручение. Не умеешь ты говорить людям «нет». Зря. Ноябрь, в шесть часов уже было темно. Щенок, которого ты нашла около главного корпуса, заставил твоё сердце сжаться. Моё сердце заставила сжаться ты, твои умоляющие глаза и румяные от ветра щеки. Почему-то ты решила, что мне можно и нужно доверить этот пушистый комок. «– Марк Владимирович, вы же живёте один. Чего вам стоит? Посмотрите на него, даже глаза карие, совсем как у вас. — У тебя тоже глаза не небесно-голубые, Вольская, — возразил я. — Но вы ведь совсем один. А человеку обязательно нужен кто-то. Может, добрее станете» Мне нужен был не «кто-то», а ты. Кареглазого пса ты назвала Мартином. «– Мы его когда нашли? — спрашиваешь таким тоном, будто всё настолько очевидно, а я абсолютный тупица. – Ты его нашла, — перебиваю, а ты даже не замечаешь, или не хочешь замечать. — В ноябре, а в ноябре родился Мартин Лютер. — Богословием увлекаешься? — Немецким, Марк Владимирович, немецким» Ещё одна сигарета. Снова давлюсь этой дрянью, снова смотрю на лежащего у кровати Мартина. У него теперь тоже нет тебя. Ты читала мне наизусть Гейне и Рюккерта в оригинале. Все мои рубашки пахнут тобой. Каждое утро будила меня поцелуями, не пропускала ни одной родинки на моём лице. Наша моя 319 аудитория стала свидетелем стольких нежных, жадных, страстных поцелуев, и не только поцелуев. Ты приучила меня к кофе с имбирём и к себе. Варить такой я не умею, как и жить без тебя. Забралась под кожу, смешалась с кровью, стала сердцем. Мне не жаль и не стыдно за то, что были мы. Ненавижу лишь, что своими руками разделил нас на тебя и меня. Так всё бессовестно разрушил, разбил, уничтожил, разорвал в клочья. Выбирай, что по душе. Выбрасываю окурок в открытое окно и смотрю на Мартина, в эти карие грустные глаза. Он тоже испытывает ненависть ко мне. Ведь из-за меня у нас теперь нет тебя.