Навсегда

Больно не будет, с неба — вода. Мы счастливые люди под дождём без зонта. Нас не отпустит! Я с тобой навсегда. Навсегда! Окна откроем, выше взлетай. Дальше нас двое — мы шагнём через край. Только с тобою, с тобой — так и знай! Навсегда!

      Он идёт.       Идет, еле передвигает ногами. Нет, с ним ничего страшного не произошло, виной этому не усталость после упорных занятий, посещения которых требует отец, не акума, не злодей, который поддался отрицательным эмоциями и принял бабочку Бражника.       Он просто идёт, не уставший, не измученный, с ним все в порядке. Физически.       Он идёт, медленно прогуливаясь под дождем. Под прямыми каплями, которые падают на него, обжигая кожу холодом и освобождая от мучительных мыслей, добивающих его вот уже месяц.       Он еле идёт, но устал не физически. Морально.       Он узнал ее личность ещё месяц назад, принял ее, пообещав хранить свою «Принцессу», как верный Кот Нуар, скрывающийся в ночи Парижа. Она же решила, что он шутит, издевается. Ушла, не говорила с ним, даже если он намеренно вставал у нее на пути. Просто огибала, меняла траекторию своего движения или полета йо-йо. Теперь оно всегда летит не в его голову, а в противоположную сторону. Он бы даже обрадовался новому удару ЛедиБаг, не расстроился, попроси она его больше не каламбурить и не флиртовать с ней, принял бы каждое слово в свой адрес от «Котика», до «глупого позера».       Вот только она молчит. Везде и всегда. В коллеже, на патруле, в битве с акуманизированными горожанами.       Будь проклят тот день, когда время ее перевоплощения истекло, костюм исчез, а из талисмана выбралась квами Баг, показав верному напарнику ее настоящую личность. Будь проклят он сам за то, что тогда смотрел на нее и не мог отвести взгляд, а потом, как последний идиот, взял и отменил свою трансформацию!       Он поворачивает, решив сменить путь. Он поворачивает, потому что знает, куда ведёт эта дорога. Он поворачивает, потому что прекрасно понимает, что ноги сами, не слушая хозяина, ведут его к пекарне «TS», к дому его Принцессы.       Он идет, идет дальше, не останавливается. Не смотрит на дорогу, на окружающие его дома. Не смущает его и темнота. Еще бы, он ведь «ночной» герой, он сам Кот Нуар, тьма, ночь, черный кот. Само Несчастье! Восприятие реальности возвращается к нему только тогда, когда он оказывается возле входа в пекарню.       Чертыхается, проклиная все. Все дороги ведут к ней. Абсолютно. Куда бы он ни повернул, куда бы ни пошел, дороги буквально выстраиваются в лабиринт, выходом из которого всегда является дверь пекарни ее родителей. Он может блуждать сколько угодно, но всегда придет к ней. Есть его дом, но это что-то вроде ночлега, есть коллеж, но это еще один тупик. Очередной из тех, что так часто встречаются на его пути.       «Наверно, это и есть любовь», — слабо улыбается он, прикрыв глаза.       Он не может постучать, не может попросить ее впустить замёрзшего, насквозь промокшего Кота. Он заслужил такое, сам виноват в своей глупости. Мог и не смотреть на нее, она же просила. Но нет, любопытный Кот во все дырки нос засунет.       Часы на его руке торопливо тикают, неумолимо идут вперёд, как бы он ни хотел, ни старался вернуть все назад. Он бы все отдал, чтобы вернуть тот миг и притвориться, что ничего не видел. Расставаться с осознанием того, что его Леди сидит сзади, стоит всего лишь обернуться, чтобы увидеть такую родную, любимую им Баг, он не хочет, да и не сможет забыть.       Часы, казалось, идут ещё быстрее, приближая полночь. Черному Коту самое время гулять. Особенно под холодным дождем.       Надо же! Ни отец, ни Натали ещё не бросились на его поиски, по всей видимости, даже не заметив пропажи. Смешно, ведь днём Адриан контролировался во всем, отец буквально диктовал ему каждое слово, которое нужно было говорить друзьям, учителям, директору.       Тишину разбавляют только капли, ударяющие по плитке, по окнам, крышам и козырькам. Звук так сильно бьет по ушам, что хочется прижать их к голове, хочется спрятаться от этих ударов. Он уже не хочет мокнуть, тем более, что сильнее уже некуда. Однако он все еще стоит перед дверью дома его Принцессы, его Леди, его любимой Баг, и не может постучать. Наверняка мадам Чен и месье Дюпен пустили бы его, такого замерзшего, в дом, но Маринетт явно была бы недовольна визитом одноклассника и — о квами! — напарника.       Спать он не хочет. Совсем. Вот уже месяц его буквально преследовала бессонница в тишине его комнаты, которую не нарушал даже Плагг, обычно слишком громко нахваливающий камамбер или храпящий на подушке рядом с ним.       «Это ли любовь?» — постоянно выдыхал в одиночество Адриан.       Плагг был с ним рядом, но далеко. Квами не смел нарушать потоки мыслей в голове подопечного, которые грозились вот-вот вылиться и затопить все к чертям. Его комнату, дом, Париж. Весь Париж, который он за месяц уже почти возненавидел. Все в нем напоминало ему Баг, они были везде. На Елисейских полях, на верхушке Эйфелевой башни, прогуливались по крыше Нотр-Дам-де-Пари. Они были в Лувре, пробегали вместе по Монмартру. В тот день ЛедиБаг даже позволила Нуару держать ее за руку, не отняв после поцелуя.       Он сломался. Слишком быстро и внезапно. Даже для него самого. Он не чувствовал приближения этого надлома, не знал, что это случится так… Резко. Все переломилось в нем, когда ему пришлось услышать от нее просьбу… нет, мольбу. Об уходе. Далеко и надолго.       Она тогда плакала, он не мог ей противиться. Развернулся, вытянул шест и ушел, оставив ее одну. Ревущую, на берегу Сены.       Тогда даже дождь пошел, но они не были счастливы, как он хотел, как представлял. Он ненавидел себя, ненавидел свою глупость, свое любопытство. Ненавидел себя за то, что ему захотелось увидеть ее настоящее лицо, посмотреть в голубые глаза, которые теперь не прикрывала красная маска в черный горошек. Посмотрел, сглупил, не смог исправить.       Он хотел гулять с ней под дождем, без зонта, вымокнуть до нитки и кричать о своей любви на весь чертов Париж. Он хотел твердить ей, что дождь — это не страшно, промокнуть не страшно, заболеть после такого тоже не страшно, хотел обещать, что больно не будет, ведь это всего лишь вода, которая падает с небес и разбивается о землю на мириады капель, кристаллов, отражающих в себе свет фонарей, обрамляющих аллею.       Хотел обещать, что будет с ней. С этого момента и навсегда.       Кот хотел открывать ее окна ночью, выводить на балкон, любоваться с ней огнями города и просить лететь в своих мечтах выше, выше, чем можно представить, хотел вместе с ней шагнуть через край, в бесконечность, где будут только они, вместе и навсегда.       Но мечты рассыпаются на осколки, словно капли дождя о каменную кладку дороги.

***

      «Наверно, это и есть мечта», — совсем тихо бурчит себе под нос Маринетт, вытирая рукавом серого свитера слезы, выступающие на глаза.       Она рассматривает стол, весь обклеенный разноцветными стикерами, на которых аккуратным, каллиграфическим почерком выведены слова. Слова, что говорил когда-то Кот или Адриан. Она помнит все их наизусть до сих пор, писала каждый день по памяти, слишком громко шепча их при этом.       Тикки была напугана этим, но молчала, ведь прекрасно понимала, как ей нелегко. Квами пыталась утешить ЛедиБаг без маски, пыталась отвлечь, но все без толку, ведь она все равно продолжала выводить слова, сказанные когда-то ее напарником, одноклассником и возлюбленным в одном лице на разноцветных стикерах. В конце концов хранительница талисмана Баг оставила попытки отговорить подопечную от всего этого.       Красота фантазий сводит ее с ума, она влюбляется в него еще больше. И нет, не только в Адриана, в обе его сущности.       Она уже месяц винит его в том, что он не сдержал обещания, увидел ее без маски, без красного в черный горох костюма. А ведь он обещал! Он предал ее!       Хотя, может, ей всего лишь это кажется, может, она обижается зря. Не знает ведь, что Кот испытывает, как живет с этим. Думает, что все его рассказы о вечной любви к ней, даже если она без костюма, — шутка, а так ли это на самом деле?       Это также сводит ее с ума, она не знает, что делать, как быть. Хочет извиниться, принять все слова, что он ей наговорил тогда, когда увидел ее голубые глаза без обрамления красной маски.       Маринетт поворачивается на стуле и хватает первый попавшийся под руку стикер, срывая его со стола. Снова вытирает слезы, затуманивающие взгляд и несколько раз читает то, что было написано ей еще в тот день, когда они только узнали секреты друг друга, так тщательно скрываемые до этого.       «Мне глаза твои — высота, Маринетт, — она помнит, как он шептал это, а ей казалось, будто он кричит. — Я лечу в них, понимаешь? Лечу и совсем не боюсь».       Она возвращает цветную бумажечку на место, и в этот момент по окнам слишком громко барабанит дождь.       Погода бушевала и раньше, просто мысли блокировали все звуки, она была в прострации, будто вокруг был вакуум, а теперь… Теперь тишина закончилась. Внезапно.       Она поднимается с места, слишком резко, даже стакан с разноцветными карандашами падает. В ушах стоит такой грохот, будто что-то лопнуло, взорвалось, рвануло с такой силой, что на секунду даже оглушило ее.       Маринетт морщится, кидает беглый взгляд на Тикки, устроившуюся на подушке, и распахивает двери на балкон.       Ей нужно проветриться, остыть, успокоиться. Пусть даже это заставит ее вымокнуть до нитки и заболеть после. Этот месяц она уже ни о чем не беспокоилась, ничто ее не мучило кроме событий того вечера, так что простуду она переживет.       Вдохнув холодный, влажный воздух, она решает. Решает, что позвонит ему сразу, как только в горле перестанет стоять ком слез, которые нещадно застилают ее глаза, а слова перестанут растягиваться на сотни лет заиканиями, свидетельствующими о недавнем плаче милой Баг, которую он, видимо, и вправду любил. Позвонит, наплевав на позднее время.       Выходит из-под козырька крыши, и дождь ударяет по ее лицу. Небольно, почти неощутимо. Только холод пронизывает ее тело, охватывает с головой, заставляя дрожать.

***

      Вот, тот самый момент.       Он смотрит вверх, на балкон, она вниз. Они видят друг друга, стоят и не двигаются.       Зонта нет, оба уже вымокли до нитки, оба дрожат и не думают делать первый шаг навстречу примирению.       Одновременно произнесенное «Эй!» разрезает тишину улицы (разумеется, дождь не в счет), и сердце стучит где-то в ушах у обоих, они не знают, как вести себя дальше, как действовать и что говорить.       — Маринетт, прости меня, — слишком тихо, но она слышит или даже читает по губам — сама не понимает.       — И ты меня, — кивает она вслед сказанной фразе.       Срывается с места, бежит вниз по лестнице, не беспокоясь, что разбудит родителей, сносит все, что попадается под руку: книги, альбомы с фотографиями, игрушки, что когда-то сшила сама.       Она хочет быть счастливой, быть под дождем без зонта, быть рядом с ним. Распахивает дверь, падает в его объятия и плачет навзрыд, потому что секунды бега по лестнице казались ей вечностью, а он таким далеким, что не достать.       Он прижимает ее к себе, гладит по голове и шепчет слова вечной благодарности в пустоту за то, что она рядом, надеясь, что это навсегда.       Он готов на все, лишь бы это было навсегда.