До встречи

      Моя работа требовала скорости, поэтому я не мог давать людям жить слишком долго. Дольше, чем положено. Но любопытство было одной из моих самых нелюбимых черт. Я оступился — разрешил себе понаблюдать:       Я стоял над Мишель, лежащей в том переулке, и смотрел на обезображенное тело. Да, Генрих и его дружки потрудились на славу. Девушку было не узнать: изуродованное и опухшее от ударов ног лицо, а если еще и вглядеться в ее русые волосы, то было видно пару залысин из-за того, что когда Мишель оттягивали от Штрайма, ее тянули именно за них, выдирая клочьями прекрасные локоны, ну, а про тело я и говорить боюсь. Это была совокупность всех цветов радуги, ведь цвет гематом зависит от силы нанесенного удара. Ну так вот, самые насыщенные были на животе и спине. Лицо с ногами имело цвет близкий к сиреневому, а зеленоватый был на боках. На лице у нее красовались ярко красные припухлости, а от милой улыбки осталось кровавое месиво.       Громкий звук от только что проехавшего неподалеку грузовика заставил Мишель открыть глаза: все плыло. Не было точной картинки того, где она находится. Она лишь чувствовала холод и боль.       Нефилим лежала на промерзлом бетоне близ мусорного бака, от которого жутко воняло. Запах засел в ноздрях, заставляя Мишель собраться с силами для того, чтобы подняться. Тонкие изломанные пальцы, почти ничего не чувствующие от боли, проскользили по шершавому бетону в поисках того, за что же ей можно было зацепиться, чтобы подняться. Наткнувшись на железный мусорный бак, она схватилась за него и изо всех сил потянула корпус вверх, стараясь встать на ноги.       Поднявшись, она осмотрелась: пустой переулок, до дороги осталось метров пять от силы, разбросанные тюбики акрила, порванная сумка, помятые листы из альбома с рисунками были раскиданы по тротуару. Некоторые из них были подхвачены, унесенные сильным ветром. Несколько месяцев труда потеряны безвозвратно. Как и украденная книга.       Нефилим подошла к старому роману. Так и не прочла ни единой строчки… Он был изуродован временем, безнадежно порван и истоптан в процессе драки. Она наклонилась и подняла его с земли. Это была книга, которую Спейт стащила у Ширли. Мишель делала это не со зла. Ей до безумия нравилось чтение и то, что происходило в его процессе: воображение бушевало различными образами, множество приключений ждало девушку на многочисленных страницах, а истории любви заставляли ее верить в то, что найдется в этом мире тот, кто примет ее такую и полюбит. Но эта книга более ничего ей не поведает. Ей было безумно стыдно за испорченный роман. Но она нашла в себе силы ответить за проступок. Мишель запихнула ее в единственную свою сумку с кучей заплаток. И, ударив со злости бак ногой, вышла из всегда пустого переулка.

***

      Был уже поздний вечер, когда в дверь Ширли постучала Мишель. Она промокла под дождем, который пошел, пока нефилим торопилась к другу. Как бы это ни было печально и неприятно, но Спейт не желала возвращаться домой. Ей нужна была поддержка не только физическая, но и моральная. А оказать ее мог только Ширли. Он был единственным, кому та могла доверять свои тайны. Чак понимал ее с полуслова, мог помочь, когда Мишель обижали, либо утешить, когда у той совсем сдавали нервы. Нефилим довольно часто приходила к нему домой. Ширли будто притягивал ее. В нем она чувствовала родственную душу и даже не понимала, какой Дьявол прячется за Божьей личиной…       Я знаю его столько же, сколько и себя. Много воды утекло с тех пор, как Тьма была заточена, а мироздание создано. Многие представляют его как всемогущее, милостивое существо, подарившее жизнь всему живому. Я же могу вас заверить, что алчнее и самовлюбленней существа я еще не знал. И если вы думаете, что ему не плевать на человечество, то спешу вас расстроить. Хотя, вас же тоже не волнуют муравьи. А кому будет дело до их смерти? Или до того, что эти букашки начнут войну? Истребление на почве цвета кожи, национальности? Верно, никому. Вот и его это не заботило.       Я долго размышлял над тем, зачем ему тревожится о судьбе этой девчонки. И в конечном итоге так и не понял. Или пока не понял. В прочем, я, пожалуй, вернусь к рассказу.       Она стояла на пороге. На ней была изорванная грязная одежда и сумка, чудом удерживающая содержимое внутри. Все ее тело, лицо и конечности облепляли грязь и ссадины. Ужасное зловоние от мусорного бака впиталось в волосы и куртку. Как только Бог открыл дверь, то не смог вымолвить ни слова. Как и Мишель. Она стояла и дрожала у него на пороге, не решаясь войти.       — Прости, — еле слышно прошептала Мишель, протягивая Чаку украденную книгу. — Я могу войти?       Чак уже давно понял, что произошло. Он знал, как было непросто Мишель. У нее не было денег не то, что на книги или художественные материалы, но и на еду. Поэтому молчал, когда она под шумок брала почитать у него множество романов, а через пару дней незаметно возвращала. Ему было не жалко книг для благой цели.       Но кражи это не единственное, что нефилим не могла скрыть от Ширли. Многочисленные побои Штрайма она утаивала удачно ото всех, но только не от него. Он частенько вытаскивал ее из драк, разговаривал и поддерживал в трудные минуты. Можно сказать, что Ширли стал ей лучшим другом, а после заменил ей отца. За два года обучения Мишель в колледже, они проводили вместе почти все свободное время. Он был единственным, кто кормил ее, когда дома не оставалось еды, кто понимал ее с полуслова, кто знал об ее дне рождения и заботился о ней не по принуждению, а просто потому, что любит.       — Вот он подонок, — Ширли прижимал лед к гематоме на лице Мишель. — Ты будешь писать на него заявление?       — Нет.       — Хотя бы в больницу сходи! Ты же вся в крови.       — Зачем? Чтобы они выписали мне справку, что я полностью здорова? Я не могу умереть. Это мое проклятье.       — Ты видела, что он с тобой сделал? Все эти увечья, ссадины, порезы, переломы, к тому же постоянный буллинг. Это может сойти хотя бы за причинение тяжкого вреда здоровью, — все никак не унимался он. — Ты ведь понимаешь, что Штрайм продолжит делать это пускай не с тобой, но переключится на других?       — Я выбила ему глаз. Кажется… Поэтому, скорее я сяду, чем он. Ибо, какие у меня доказательства? К ночи у меня уже все заживет, а насчет издевательств, то его зажиточная семья сможет запросто купить и судью, и прокурора, да даже присяжных.       — А твой отец? И Ханна?       — Как будто я им важна. Ребенок по залету, приносящий другим только одно горе. Ненужная и бесполезная. С чего бы я им сдалась? — она замолчала, сделала глубокий вдох, чтобы предательские слезы не полились из глаз и не выдали настоящих чувств, которые она скрывает все время. — К тому же, они не смогут найти меня, если я сама этого не захочу.       — Они все равно любят тебя, но по-своему. Пойми ангела и архангела, которые и сами не знали родительской любви. Их нельзя винить за это.       Мишель кивнула. В глубине души она знала это, но поделать с собой ничего не могла. Ей было необходимо побыть только с Чаком. Он единственный, кто понимает ее в этом жестоком мире.       — Чак, я могу остаться у тебя ненадолго? Я не хочу сейчас возвращаться домой. К тому же, друг отца нуждается в большей помощи. Он был серьезно ранен и теперь восстанавливает свои силы у нас. Поэтому мое присутствие только будет мешать. А потом я вернусь. Я не буду тебе мешать.       — Хорошо. Но только ненадолго.

***

      Настала пора возвращаться домой. Это случилось темным вечером. Мишель стояла у подъезда под уличным фонарем, почти не дававшим света. Меня привлек цвет молодого лица. Нездорово белое, словно маска, мешки под глазами и алые губы, на которых не было живого места из-за многочисленных укусов. Кусать губы  это нервное, в особенности, когда тебя не было два дня. Она сделала пару шагов вперед, открыла дверь и прошла в подъезд. Солнечный свет остался на улице. Здесь царили только холод и мертвая тишина. Это был старый многоквартирный дом на окраине города, проживание в котором обходилось в грош. Поэтому здесь ютились лишь отбросы общества и те, кому выбирать не приходилось. Большинство соседей либо давно уехали отсюда, либо доживали здесь свои последние дни. Удивительно и то, что среди толпы пенсионеров, уголовников и безработных, жила она, хрупкая девушка, с мечтой поскорее бы уехать отсюда и оставить самые худшие годы вместе со старой квартирой.       Сказать, что все были, мягко говоря, раздосадованы — это ничего не сказать. Ведь как только нефилим появилась на пороге, на ее персону полился шквал упреков. Невзирая на это, она была рада, что о ней волновались. Пускай хоть таким способом она добилась внимания.       — Ты ведь понимаешь, что это эгоистично? — начала первой Ханна.       — Из-за тебя мне пришлось лазить не по борделям, а по больницам и моргам. Ты заставила нас хорошо так поволноваться, — подключился Гавриил. — У тебя есть на это оправдание?       — Да, Мишель, у тебя есть оправдание? А то этих двоих пришлось нехило так успокаивать, чтобы они не разнесли не то, что весь Бронкс, но и штат в поисках тебя, — произнес Бальтазар, улыбчиво наблюдая за напряженной обстановкой.       — Я была с другом. Мы готовили проект.       Девушка очень рано научилась врать. Конечно, когда хранишь свою силу от посторонних, приходится выкручиваться. К тому же, одним из условий ее мирного существования была клятва. Согласно ей, Святое воинство не будет представлять опасности для жизни Мишель, если та в свою очередь не будет покушаться на них и представлять опасность для человечества. А для этого нужно было лишь слиться с толпой, стать изгоем, на которого бы никто не подумал. Признаться, делала она это весьма успешно.       — Два дня? — с пошловатой ухмылкой переспросил Гавриил. — Я полагаю, проект был хорош.       Мишель кивнула. Она понимала, что если сдаст Штрайма, то тому не жить. Ее отец добрейший из всех, кого она знает, но это не означало, что он не мог заступиться за дочь. Да и она не хотела создавать ему проблем.       — Больше такого не случится, — заверила их девушка, незаметно прикрывая ладонью не отстиравшееся пятно крови на одежде.       — Мы ведь любим тебя, милая, — заточив нефилима в объятьях, прошептала ей на ухо Ханна.       Спейт замерла в немыслимо хрупкой непоколебимости и не могла принять происходящее. Длинные, полные любви, предложения ласкали ее уши, а объятья были настолько волнительными, приятными, что ей хотелось растянуть этот миг подольше. Насладиться редкими мгновением, когда она любима. Но опекуны испарились также, как и чувство того, что она кому-то небезразлична.       Ей часто доводилось сталкиваться с этим. Поэтому, она привыкла. Мишель часто задавала себе вопрос: почему же она не была рождена в обычной семье? В той, где для нее у других нашлось бы время. Даже Штрайм находит на унижения пару минут, а отец нет. Появляется иногда, но через мгновение уходит. Она ведь многого не просит. Пары часов в неделю совместного времяпрепровождения было бы достаточно. Но, видимо, Мишель проиграла эту жизнь и ей остается теперь только смириться.

***

Никакая душа в этой жизни не будет о нем знать, потому что бедность прячет людей в угол лучше самого осторожного вора.

      Так и случилось. Никакая душа даже подумать не могла о том, что хитрый ангел выжил и теперь кичится тем, что ускользнул от смерти. Он днями от скуки донимал Мишель, чтобы та наконец-то отвела его погулять, ведь сидеть в четырех стенах для такой светской персоны было верхом пытки. Конечно, жизнь в тесной квартире оказалась не для свободолюбивого ангела. Он привык к широким залам, полным красивых дам, дорогому виски и кутежу, но никак не к однушке на окраине Бронкса.       — Опять малюешь?       — Сгинь! — резко и четко прозвучало из уст Мишель, когда Бальтазар приблизился к ней, чтобы посмотреть на ее художества.       С того времени, как ее избили, прошло две недели. Все это время Мишель сидела дома, ведь раны, которые ей нанес Штрайм, были серьезными, и если она вернулась бы за короткий срок, то кто-то заподозрил бы неладное. А так она хоть немного отдохнет от студенческой рутины. Если, конечно, ежедневные издевательства можно так назвать.       — В пекло учебу… — произнесла она с омерзением к университету, прикрывая небольшой льняной холст ладонями и пытаясь утаить содержимое от любопытных глаз соседа.       — А если не уйду, то что ты сделаешь? Да брось, Спейт, вечно ты не будешь отсиживаться здесь. Рано или поздно тебе придется выйти из зоны комфорта. И посмотреть страху в лицо.       Мишель рисовала и не слушала его. Только на этот раз она делала это не чтобы успокоиться, а чтобы забыться хоть на мгновение. Забыть тот злополучный день, когда Штрайм избил ее в той подворотне. И, чем яснее и красочнее были воспоминания, тем быстрее она ходила кистью по холсту, тем больше ей хотелось исчезнуть.       Я стоял в проходе и видел картину, только не ту, что рисовала Мишель. Я видел картину чувств, разнообразных цветов, исходящих от девочки: пепельно черный, едкий, выжигающий глаза красный и белый. Чистый белый цвет исходил от нее еле видимым потоком — маленькая надежда на счастливое будущее. Девчонка хотела жить, но не так. И не здесь. И поэтому цеплялась за поток того светлого и желаемого, что еще в ней осталось.       Боль. Черный       Ненависть. Красный        Надежда. Белый       Мишель понимала, что в этом мире никому не нужна. От помощи отца она всегда отказывалась под предлогом того, что уже самостоятельна и может обеспечивать себя сама. Но на самом деле это была обыкновенная обида. Она не могла простить ни ему, ни себе смерть матери, хоть ей катастрофически не хватало элементарных денег и нормального жилья. Ханну просто не хотелось напрягать. Ангелесса и так разрывалась между Мишель и Святым воинством. Последнее, конечно, было важнее всего. А с Бальтазаром она контактировала только когда становилось до невыносимости скучно.       — Ты ведь понимаешь, что сейчас ведешь себя как пятилетний ребенок, у которого забрали конфетку? Этакая большая бука. И как тебя только Ханна терпит? — Бальтазар был уверен, что этим он заставит ее обратить на свою персону внимание. Поэтому демонстративно махнул на нее рукой и отвернулся, задрав кончик носа чуть ли не до потолка. И знаете что? Он не ошибся.       — Это еще и я ребенок?       Яростно отбросив холст в сторону, а кисти с маслом в другую, она огрызнулась:       — Это не я свалившаяся на голову проблема, которая сидит у своего друга не шее уже месяц.       Бальтазар побледнел и отшатнулся. Он понял, что заточение вместе с Мишель в одном доме не несет ничего положительного. Но выйти никуда не мог, ибо города он не знал, а зайти на не ту улицу в Бронксе труда не составит.       — Бальтазар, прости, я не должна была тебе это говорить. Да, всего лишь маленький ребенок. Ты прав.       Никто сейчас не сможет представить себе то, что чувствовала эта маленькая девочка. Она готова была навсегда пропасть, испариться, но только бы сейчас не смотреть в глаза ангела, которого только что обидела. А ведь стоило просто пропустить его слова мимо ушей и все. Ничего бы этого и не было. Но нет, упрямство и гордость взяли верх, и она произнесла до боли обидные слова.       — Просто я до сих пор не могу привыкнуть к тому, что живу не одна.       — Я все понимаю и не злюсь.       Бальтазар положил свою руку на плечо девушки, чтобы дать ей понять, что он не враг и всегда может поддержать. Мишель накрыла его кисть своей ладонью и прижалась к ней щекой.