Люби ради него самого

Директор Оперы сидел в странном состоянии – он пребывал между сном и реальностью, когда определить границу очень трудно. Его мысли витали вокруг одно и того же вывода – все как-то связано. Сначала разговор бывших директоров, над которым мужчина сначала посмеялся (а сейчас ему совсем не до смеха), потом письмо с черной печатью… И это результат того, что Моор отправил письмо в огонь, даже не удостоившись его открыть и прочитать. А если там было что-то действительно важное? Например, инструкции того, как ему сейчас следует себя вести… Эти мысли не давали покоя, витали вокруг, как рой надоедливых мух, и не позволяли провалиться в сон, более-менее спокойный. Прошло несколько часов, но утро не принесло ничего хорошего – сон не взбодрил, а, скорее, наоборот, после него директор чувствовал себя еще хуже. Весь кошмар навалился с новой силой, а с чего начать, он не имел ни малейшего понятия. - Мсье Моор, к вам посетитель! – еще не было и девяти утра, как Реми вошел в кабинет. - Мне не до посетителей, - сквозь сжатые зубы произнес мужчина. - Я передал, что вы никого не желаете видеть, но он настаивает, - осторожно заметил секретарь, отмечая про себя поразительные перемены в состоянии нового директора. – Говорит, это срочно – вопрос жизни и смерти. Моор едва заметно дернулся – Реми не знал, о чем тот подумал, но увидел по выражению лица – что-то изменилось. И действительно, ответ сразу стал другим: - Пусть войдет, - кивнул директор. Секретарь вышел, и почти сразу в кабинет вошел посетитель. Моор сразу отметил, что было в его внешности что-то смутно знакомое, что-то, давно забытое, но хранившееся где-то глубоко в памяти… Присмотревшись повнимательнее, его, как молния, поразила догадка: - Быть этого не может, - выдохнул Роберт Моор, рассматривая гостя и полностью забывая правила приличия. – Надир-хан? Но как… ты здесь?.. - Много лет прошло, как я уехал из Персии, - заметил мужчина в каракулевой шапке. – Но во Франции я недавно. Обстоятельства… вынудили меня приехать. Знаете, господин посол, с момента нашей последней встречи прошло очень много времени, все изменилось… - Насколько я знаю, вы не просто уехали из Персии, - осторожно сказал Моор, наблюдая за реакцией собеседника. И она была вполне ожидаемой – темные брови гостя нахмурились. - Да, мсье. Если бы не мои друзья, вы бы меня сейчас не лицезрели. Шах был очень зол, когда узнал, что… - на этих словах Надир-хан запнулся, словно коснулся некой запретной темы. Но все же пересилил себя и продолжил: - Прежде чем рассказать эту историю, позвольте задать вам один вопрос. Вы помните, что во дворце Шаха во время вашего пребывания жил один талантливый европейский архитектор? - Я… нет, - честно пожал плечами мужчина. Он помнил, как непросто было вести переговоры с этим самодовольным правителем, как несколько раз чуть было не лишился там жизни, и это не говоря о тех традициях и принятых нравах, которые шокировали европейца. - Что ж, - Дарога, кажется, был совсем не удивлен таким ответом. – Эрик никогда не искал общества других людей. Он чуждался их и, как я потом понял, не без основания. Этот человек – ваш призрак, мсье, - вздохнул мужчина, заметив нетерпением в глазах директора. - Призрак? – непонимающе переспросил Моор, в голове которого царил хаос. – Подождите… но откуда вы это знаете? Перс лишь глубоко вздохнул перед тем, как начать свой рассказ… он занял больше часа, и когда повествование подошло к концу, директор был уверен – его волосы поседели как минимум на треть. Вся история с камерой пыток, с убийствами, с этим человеком, лицо которого было таким пугающим, что Эрик никому и никогда не позволял даже касаться своей маски – а те, кто нарушал запрет, имели честь познакомиться с его пенджабской удавкой… Когда мсье Моор узнал, из чего была сделана веревка, это стало для него последней каплей: - И этого человека вы спасли! – вне себя воскликнул он, даже забыв о том, что их могут услышать. – Помогли бежать и вернуться во Францию! И с этим человеком моя дочь… Господи, - мужчина вцепился в свои волосы в каком-то бессознательном жесте отчаяния. – Сказки про Призрака не могли оказаться правдой, но если это действительно так… - Можете не сомневаться, - неожиданно уверенным голосом отозвался Перс. – Поверьте мне, господин – мадемуазель Моор непременно жива. Если, конечно, не попыталась сорвать маску, - последнюю фразу Дарога произнес так тихо, что сам ее не услышал. – К тому же, мы ведь не знаем наверняка, имеет ли Эрик отношение к пропаже вашей дочери? Так или иначе, я спущусь в подземелье, и в скором времени мы узнаем правду, какой бы она ни была. Вы останетесь здесь, - Перс предупредил решительный жест директора, - помните, ваша дочь может вернуться. А вот вы из логова Эрика едва ли сможете прийти назад… - и эта последняя фраза была произнесена еле слышно. Собеседнику ничего не оставалось, кроме как кивнуть, выражая тем самым свое вынужденное согласие. Перс остался этим довольным, хотя настороженность из его взгляда не исчезла – и он действительно боялся за директора. Только бы тот не решился действовать в одиночку… для этого Дарога и рассказал ему в подробностях обо всех «изобретениях» Эрика, включая Сирену, люки, звуковые иллюзии и, конечно же, камеру пыток. Но страх не всегда останавливает людей – Перс это прекрасно понимал, и потому подозрение в его взгляде читалось очень ясно. Но вслух он ничего не сказал, лишь молча удалился, неслышно прикрыв за собой дверь. Странно, но после этого разговора Роберту стало легче – он сам с изумлением отметил эту перемену. А так как дела оперы ждать не могли, он решил приступить к ним, хоть и с тяжелым сердцем. Осторожный стук секретаря напомнил мужчине, что забывать о насущных проблемах нельзя. - Мсье, - судя по голосу Реми, вести он принес не слишком хорошие, - прима оперы, синьора Карлотта во время сегодняшней репетиции отказалась петь. Она сказала, что и рта не раскроет, пока к ней относятся с таким неуважением и невниманием. Директор закрыл глаза и досчитал до трех – только скандала ему сейчас не хватало для полного довершения картины. Он мог бы послать эту… приму выступать в итальянский театр (если не дальше), но почему-то возникло непреодолимое желание выйти из своего кабинета и немного отвлечься, ведь когда внимание переключается, мозг сам находит решение проблемы, которая нас так беспокоит. А сейчас… сейчас Моор все равно был бессилен. Поэтому он кивнул своему секретарю, который обрадовано рассказал мужчине подробный путь до сцены, где сейчас проходила генеральная репетиция. Директор попытался появиться максимально незаметно, но не получилось: вся труппа на мгновение затихла, а потом раздались восторженные восклицания. Серые глаза быстро нашли среди толпы приму, та смотрела на мужчину с каким-то непонятным для последнего выражением. Моор учтиво кивнул и направился в ее сторону с желанием либо вернуть диву на сцену, либо задушить ее прямо на глазах у всех. «А что – в Персии приняты показательные казни», - совершенно не к месту подумал мсье, и в ужасе отогнал эту мысль. - Синьора, - директор повторил свой жест и элегантно поцеловал протянутую руку, не прерывая при этом зрительного контакта. – Я от всей души надеюсь, что вы передумали лишать скромную публику вашего чудесного голоса. - Вы считаете мой голос чудесным, но при этом его еще ни разу не слышали, - капризно заметила Карлотта, внимательно наблюдая за своим собеседником. - Ну что вы, - улыбнулся тот, - мне довелось слышать ваше пение задолго до того, как я стал директором. «И вы, мадам, в те времена пели не на этой сцене, а по кабакам, где ваше пение никого не интересовало; я многое о вас знаю, ла Карлотта – то, что вы сейчас наверняка уже не помните». Моор вполне мог бы сказать эти слова – но решил повременить. Скорее всего, он однажды вызовет ее к себе в кабинет и с глазу на глаз перебросится парой-тройкой фраз… чтобы положить конец этим сценам. Роберт не терпел от женщин таких выходок. Но сейчас продолжил любезно улыбаться, предложив итальянке свою руку для сопровождения на сцену. Та с гордостью взялась за нее, незаметно (для себя) взглянув на танцовщиц, которые ответили ей таким же «любезным» взглядом. Дирижер взмахнул своей палочкой, полилась музыка, и Карлотта начала петь. Директор оперы действительно пытался немного забыться и дать сознанию унестись куда-нибудь подальше от той проблемы, которая занимала его разум. Однако сосредоточиться не получалось. Мысли упрямо возвращались к одному и тому же – Перс наверняка сейчас рискует собой, пытаясь выяснить, где его дочь, а он пребывает в стороне, сидит и слушает механическое пение итальянки, голос которой не способствовал тому, чтобы мужчина хоть немного отвлекся от своих мрачных догадок. Карлотта же, напротив, была счастлива, хотя и не показывала этого – ведь у нее не было друзей в Опере, за исключением разве что Убальдо, а потому кто мог разделить ее мысли, ее счастье, ее успех, все маленькие победы и поражения? Никто. Итальянка искренне считала, что все вокруг завидуют ей, и отчасти это было правдой - какая девушка не мечтает петь на сцене всемирно известной Оперы, получать такие дорогие подарки и иметь самых влиятельных друзей? Ее дружба сводилась к взаимной выгоде, а простого человеческого счастья в жизни примы не было – оно ей не казалось чем-то важным. До определенного момента. Ну а Перс действительно направлялся в подземелья – он уже миновал множество ловушек, но радоваться этому пока не спешил. Знал, что самое интересное ждет его совсем рядом с жилищем Эрика… Страх, что он может не успеть, подгонял мужчину, хотя разум настойчиво напоминал обо всех опасностях, которые таят нижние уровни подземелий. «Не пытайтесь узнать, что под маской; если только хотите жить, не пытайтесь узнать…» - эта мысль преследовала Ленор, как только та проснулась, хотя правильнее будет сказать, что эта мысль преследовала ее еще во сне. Белая маска растворялась, а под ней оказывались гладкие кости… белая маска таяла, и под ней Моор видела трупную кожу, изъеденную червяками, ошметками висящую на истлевшей кости; сны перетекали из одного в другой, но каждый словно повторял предыдущий – девушка постоянно видела кошмары, и все связанные с этой проклятой маской. Она проснулась от осознания, что рядом кто-то есть; дурная игра воображения. Но, чтобы окончательно успокоиться, Ленор встала, посмотрела на часы – почти половина седьмого утра. И в этот момент ей вспомнился свой сон, и мысль, подсказанная не иначе как дьяволом, прокралась в ее голову… мысль, что Эрик сейчас наверняка спит, и спит, по всей вероятности, без маски. Девушка попыталась стряхнуть ее с себя, но вскоре поняла – пока она этого не сделает, покоя ей не видать. И с тяжелым сердцем Моор приоткрыла свою дверь, совсем как накануне, прислушиваясь, нет ли посторонних звуков. И снова ей ответила тишина; приняв это как хороший знак, Ленор неслышно подошла к комнате Призрака, которая совершенно неожиданно оказалась приоткрыта. Там было светло – даже слишком светло… девушка осторожно заглянула внутрь, и почти тут же цепкая рука схватила ее, втащив полностью. - Смотрите! – и Ленор подняла взгляд, подчиняясь этому голосу; смотрела, не в силах отвести взгляд и не в состоянии издать ни одного звука. Воздух исчез из легких, что, пожалуй, и к лучшему – много ли изменил бы этот крик? Глаза хотели закрыться и не смотреть, однако разум им этого не позволял – очевидно, понимал, что такое действие будет истолковано как крайняя степень отвращения. «Не все ли равно?! – панически кричал внутренний голос. – Ты сама виновата, что сейчас видишь его без маски, а потому смотри!» Теперь она понимала, почему всю правую половину лица мужчины закрывала маска… но, как с радостью отметила девушка, ни один ее кошмар не был вещим. Да, кожа была словно сожжена, в том числе и веко, из-за чего правый глаз казался несколько больше; и еще кое-что – кожа на голове, тоже только справа, была почти такой же, как и на лице… Но его взгляд оставался прежним; да, среди шрамов, исполосовавших лицо до неузнаваемости (многие из них – думала Моор и ужаснулась своей мысли - дело рук не природы, а людей) на нее смотрели все те же зеленые глаза в золотыми вкраплениями, и в них было такое выражение… какого девушка не видела еще ни у кого – это не просто тоска и не просто грусть. Такое выражение безысходности встретишь очень редко; дай бог каждому его не встретить, потому что такой взгляд в прямом смысле переворачивает душу. «Ведь это человек, тот же самый человек, - появился другой голос; он был слабее, чем первый, но почему-то именно к нему хотелось прислушаться, - это ему принадлежит такой прекрасный голос; это он пожалел тебя, не воспользовался случаем и не убил, хотя сотни раз мог это сделать. Он ведь спас тебя от Сирены, и он согласился сыграть свою музыку, которая оказалась так прекрасна… Ведь его ты поцеловала, повинуясь какому-то внутреннему порыву – и признайся же хотя бы самой себе, что ты не жалеешь! Не жалеешь, потому что жалеть было бы слишком малодушно… Этот человек – с маской или без нее – один и тот же, один и тот же, понимаешь? Не дух, не демон, не призрак, - человек. Пойми, что он страдает сильнее, чем остальные. У остальных есть право существовать благодаря своему лицу – Эрик же лишен этого, несмотря на свой великий талант. Несмотря даже на свою гениальность мир его не признает – вообрази, как это жестоко?» Эрик смотрел, а Ленор думала. Этот изучающий взгляд, которым они будто впервые изучали друг друга, прервал посторонний шум с другого конца озера. «Я вас знаю! – едва не вырвалось у Моор. – Это же тот самый человек, который был на сцене, чьи слова врезались в мою память…» Эрик, кажется, тоже узнал голос, только его реакция была другой. Он в мгновение изменился, взгляд снова стал желтым, как у хищника, готового в любой момент броситься на добычу и разорвать ее. Именно сейчас Ленор стало по-настоящему страшно – наверное, в первый раз за все время, проведенное рядом с Призраком. К счастью, он не переключил свое внимание на гостью – ему было достаточно одного взгляда, чтобы убедить ее вести себя тихо. Та прекрасно все поняла. Снова раздался плеск воды, и лодка заскользила по черной глади озера. Минутой позже шелест волн прекратился, и вместо него раздались голоса, но как девушка ни старалась, ничего разобрать она не могла. - Дарога, - протянул Эрик почти со скукой в голосе. – Так и знал, что это ты. Зачем ты явился? Разве Эрик не предупреждал тебя больше никогда не приходить сюда? - Дочь директора оперы пропала, - Перс пропустил мимо ушей слова Призрака и смерил того пристальным взглядом. – Он подозревает, что это дело твоих рук. Эрик рассмеялся; причем сделал это так, что у гостя против воли зашевелились волосы на голове. - А разве он в меня поверил? – насмешливо поинтересовался Призрак, и тут же сам ответил на свой вопрос: - Ты убедил его, не так ли? Ну конечно… - Если ты не отпустишь девушку, ее отец приведет сюда всю полицию Парижа, - Перс пытался образумить Эрика, но натолкнулся на совершенно противоположный результат – в подземельях зазвучал дьявольский смех. - Так отговори его, - смех прервался так же неожиданно, как и начался, и две золотые искры – два огонька в этом мраке подземелий – впились в лицо собеседника, - отговори, иначе умрет слишком много людей. Ты ведь знаешь, я никому не позволю дойти до своего убежища. Перс понимал, что этот человек не шутит, и потому в его голове созрел другой план – он попытался зайти с другой стороны: - Ты мечтаешь все о том же, Эрик. Ждешь, что кто-то полюбит тебя ради… - Ради меня самого, - совершенно спокойно закончил Призрак, и это спокойствие напугало мужчину еще больше, чем бешенство в золотых глазах. Теперь все стало ясно; неужели бедная девочка останется здесь до тех пор, пока не полюбит его? А ее отец? Он наверняка отправится искать дочь, не найдет и погибнет от одной из множества ловушек Эрика… Жуткий мираж, появившийся в одно мгновение, растаял, когда Перс тряхнул головой; нет, необходимо срочно что-то придумать. - Тебе не нужно в это вмешиваться, - продолжал все тот же холодный голос. – Возвращайся и передай ее отцу, что все дела обстоят как нельзя лучше, и скоро он в этом убедится. - Так ты вернешь ее? Ответом послужила многозначительная улыбка, в которой можно было прочитать как положительный, так и отрицательный ответ.