Лживая сказка

Когда-то она любила зиму. Любила сугробы, мороз, щекочущий ноздри, снеговиков. Любила играть в снежки с Эреном и Армином. Когда-то она любила зиму, сейчас вспоминает об этом с легким пренебрежением. Зима обманчива. Снег легким покрывалом ложится на землю, окропленную ранее не одним литром крови. Снег, пусть и ненадолго, скрывает под собой страх и страдания умирающих на этой гребанной земле людей, обещает живым такую же недолгую лживую сказку. Микаса знает, лучше уже не будет. Падающие за окном снежинки действуют на нервы и она резким движением задергивает шторы, заставляя сидящего за столом мужчину недовольно сощуриться. Он откладывает перо, осторожно, чтобы случайно не поставить кляксу на почти чистом, не считая уже написанной шапки отчета, листе. Кладет локоть на спинку жесткого стула и молча смотрит. — Что ты делаешь? — спрашивает он, обращаясь к солдату. Голос привычно холоден и равнодушен. — Ненавижу снег, он раздражает, — Микаса тоже немногословна, а Риваю кажется, что еще и подавлена, только виду не подает. Оба держат на лицах привычную всем маску равнодушия и ледяного спокойствия. — Пересядь на диван, оттуда его не видно, — посоветовал мужчина. — Только шторы раздвинь как было, мне отчет еще дописать нужно. Микаса кивает и повинуется. В комнате становится светлее и тише, только скрипнувшая проржавевшими петлями дверь, информирует капитана о покинувшем покои солдате. Сегодня они оба не в настроении. *** К вечеру настроение не становится лучше, а праздничный настрой окружающих друзей-сослуживцев даже раздражает немного. Микасе тоже хочется тепла, человеческого. Только тепло это весьма грубо выгнало из своего кабинета, оставив ее наедине с ненавистным снегопадом и предновогодней суетой, в которой Аккерман не принимает никакого участия. Впрочем, Микаса впервые пытается как-то влиться в компанию. Выходит не очень, но никто не обращает внимания. К ее отстраненности привыкли, и такие, пусть и малозаметные перемены, вызывают только легкую, понимающую улыбку. — Ты сегодня сама не своя, — замечает внимательный Армин, уводя подругу подальше от внезапно покачнувшейся ели. Угрожающе звякнули ударившиеся друг о друга висящие на ней украшения, конец гирлянды чуть свесился с верхушки, намекая, что проделанную работу все-таки придется переделывать. — С чего ты взял? — спрашивает Микаса, наблюдая за Эреном, карабкающимся по лестнице, поддерживаемой Жаном и Конни. Девушка напряжена и в любую минуту готова броситься на помощь названному брату. — Грустная ты, — пожимает парень плечами. — С капитаном поссорилась? Армин один знает об их отношениях, не считая командира Ханджи, конечно, а может быть Микасе только кажется, но остальные молчат. Ее это устраивает. Не лезут и ладно. — Нет, — чуть хмурит брови, поворачивая голову к огромному окну. — Просто не люблю зиму. Холодно и сыро. — Как знаешь, — вздыхает Армин и тут же с криками бежит к оступившемуся Конни. Слышится звон стекла, пара шаров все же оказываются безнадежно разбитыми. На полу в свете свечей едва ощутимо поблескивают осколки. У Ривая нюх на это. Скоро определенно появится. — Чтобы через пять минут этого не было, — командует появившийся в дверном проеме мужчина, устало потирает переносицу, облокачивается о стену и ледяным взглядом окидывает помещение. Казалось бы, в этот момент инеем не покрылись только внутренности стоящей у противоположной стены Аккерман. Этим взглядом ее уже не напугаешь. Ривай уже совсем не пугающий. Занудный немного, но определенно любимый и близкий. — Аккерман, за мной, — вновь командует он и, развернувшись на каблуках, уходит. Микаса себя ждать не заставляет, послушно идет следом. Мужчина не оборачивается, ни разу за весь путь до их спальни. Их, ей нравилось так думать. Официально принадлежащая только Риваю и неофициально, по их же решению, им обоим. В своей Микаса не ночевала уже больше полугода, короткие перебежки и передышки не в счет. Спальня капитана считалась по праву и ее тоже. Дверь снова негромко скрипит, позже щелкает замок и Микаса чувствует, как мужчина утягивает ее за собой на кровать. Ноги, обутые в тяжелые форменные сапоги свешиваются вниз, ни в коем случае не касаясь чистых простыней. — Прости меня, — негромко произносит Ривай, перебирая пальцами черный шелк волос девушки. — Я был груб сегодня. — Ничего, — Микаса закрывает глаза, чуть улыбается. — Работа работой, постель постелью. — Эрен эреном, — усмехается Аккерман, на что девушка недовольно, но весьма тихо фыркает. В комнате слишком тихо, не слышно даже привычного шума от тех же неугомонных друзей-сослуживцев или каких-то уличных звуков. Такая тишина бывает только зимними вечерами. Пожалуй, Микаса готова поубавить свою ненависть к этому времени года, не на долго, конечно. Только в такие уютные тихие вечера. — Я тоже не любил зиму, — продолжает Ривай, задумчиво глядя в потолок. — Холодно и ноги мокнут от снега, да и на вылазках в снегопад херово как-то. А Эрвину всегда нравилась, до свинячьего визга. Постоянно таскал меня куда-то, на снеговиков этих показывал. Я только потом понял, почему так нравилась. — Почему? — спрашивает Микаса, не из интереса, просто хочется вставить хоть слово. Ривай непривычно многословен. Может и правда раскаивается за утреннюю грубость. — Зимой спокойно. Ни крови, ни титанов, — вздыхает, проводит рукой по плечу девушки. Вторую привычно заводит за голову, так лежать удобнее. — Да и вылазок в разы меньше. Предновогодняя суета у всех, даже у нас бывало. — Спокойно, только дико обманчиво, — кривится Микаса. — Какой толк от этой сказки, если титаны все равно никуда не денутся, а погибших тем более не вернешь?  — А какой смысл ни во что не верить и жить одной реальностью? — вновь усмехается, на этот раз с долей грусти в уголке губ. — Нам в первую очередь нужно в эту сказку верить, чтобы с новыми силами идти за стену и вновь ненавидеть этот гребанный мир, не находишь? Микаса закрывает глаза и молчит. Спорить не хочется. Она осторожно сползает вниз, тянет вниз сначала свои ужасно неудобные сапоги, потом берется за чужие. Возвращается обратно на кровать и тут же оказывается прижатой к прохладной простыни. Поцелуй страстный, дурманящий. Одежда снимается быстро, складывается кучкой в угол кровати. Иногда даже Ривай позволяет себе небольшой беспорядок. А Микаса плавится под умелыми руками, поцелуями. И пожалуй зима уже не кажется такой ненавистной, не сейчас, к утру, может быть. Сейчас только они, только его руки, только его губы. Поскрипывает старая кровать, не выдерживая напора. Тихо постанывает Микаса и шумно дышит Ривай. Такие вечера и ночи не редкость, но оба берут от них все, расслабляясь и наслаждаясь друг другом. А утром, на удивление, ничего не меняется. Ничего, кроме отношения Микасы к уличному пейзажу. Снег все тем же ровным белоснежным покрывалом ложится на землю, хрустит под ногами, умело скрывает дорожную пыль и застарелые, въевшиеся в швы между каменными плитами площади, кровавые пятна, создает чувство, словно все старое и плохое скрывается из жизни, а впереди ждет что-то новое, что-то хорошее. И Микаса невольно верит в эту слишком обманчивую сказку.