Снежинка

В густых соснах Дортониона лениво шумел ветер, иногда прорываясь меж пушистых игольчатых ветвей тонким посвистом. Пролетающие снежинки зажигались в лучах бледного солнца кратким алмазным сверканием и кружились, падая в тень. Взмахивала пушисто-игривым мерцающим хвостом поземка. Напоенный ореолом морозного света лес походил на серебристый сон. Зимнюю сказку, застывшую, казалось, на вечность — даже черный дым над багровыми жерлами Тангородрима сегодня клубился как будто сонно и нехотя, словно огромный трехглавый вулкан на горизонте вел себя как живое чудище, что позевывает и ежится под снежным одеялом, которое припорошило его поджаро-злые черные бока. Меж сосен Дортониона в серебряном свете блуждали двое, мужчина и женщина. Юноша и девушка. Человек и эльф. На лице Андрет застыло недоверие. А еще морозно-нежный яблочный румянец и снежинки в черных ресницах над большими серо-синими глазами. Кончик ее носа раскраснелся. — И ты вот так, ни разу?.. — Нет. Она ойкнула, чуть не поскользнулась на гребне заледеневшего корня, и Айканаро придержал ее под локоть. Румянец на лице Андрет вспыхнул ещё ярче — то ли от попытки удержать равновесие, импульсом прокатившейся по телу, то ли от неожиданного щекочущего смущения, вызванного теплой уверенной рукой. Айканаро улыбнулся Андрет. В свете зимнего солнца его буйная грива пшенично-огненных волос и темно-золотые ресницы отливали холодной бронзой. Андрет недоверчиво прищурилась и поправила пушистый воротник плаща. — Да как же так?! Неужели у вас нет этого? Улыбка Айканаро стала шире, но нолдо молча покачал головой, и Андрет почудилась в его голосе лёгкая грусть: — Может, у других из нашего народа. Но не у нас, Андрет. Мы слишком много пережили. Солнце и снег пощекотали пушисто-лисьим хвостом кончик носа Андрет. Она по-девичьи тонко чихнула и со всей серьезностью посмотрела на Аэгнора, плотнее сводя под шеей уголки теплого плаща c меховым воротником. — Я обязательно тебе покажу. Хоть завтра. Теперь она была уверена, что в голубых глазах Айканаро застыло нечто неуловимо печальное. — Значит, завтра, Андрет. Айканаро пробирался сквозь густой орешник и недовольные молодые осины. Ангарато тихо сопел и поскрипывал снегом позади. «Ну и нашла она место!» Дортонион обладал скверным нравом, особенно по зиме: если летом, в период тепла и плодородного довольства, эти растения можно было уговорить не путаться под ногами, не царапаться и не мешать, то зимой снежные ветви и кусты начинали вести себя ворчливо и склочно. И понятно: кому понравится, что будят, едва заснешь? Под ногой хрустнул прикорнувший в сугробе малинник. Айканаро недовольно дернул ногой. «И куда лезешь? Растопчу же случайно!» Малинник, естественно, не ответил. Но был недоволен, даром что сам полез под ноги. Наконец, они достигли озера, о котором им говорила Андрет. Замерзшая гладь была так чиста, что казалась темно-синей, с невиданно сложенными в глубине друг на друга белыми голышами круглой гальки. К берегу вел крутой спуск — летом его обожали ласточки, ежа, васильки и ромашка, но зимой склон становился пуст и тих. Андрет улыбнулась им и помахала рукой: Айканаро видел, что она стояла на берегу, где сквозь толстый лед, ещё белый на мелководье, пробивались рогоз и камыш. Травы засохли и мертво шелестели. Братья в нерешительности замерли, глядя на лёд. За щеки куснул порыв холодного ветра, будто подгоняя спуститься вниз. Айканаро неодобрительно поглядел на гладкий, страшный черно-синий лед. Он ненавидел эту синюю бездну — аж передергивало. До сих пор в ушах стоял ломко-жуткий, далеко разносящийся во влажном воздухе треск. Как светла, легка и нетронута этим кошмаром казалась Андрет! Она не ведала ужасов Хелькараксэ и не знала, как долго спорил он с братом о том, что им следовало попробовать разделить зимнюю забаву эдайн: может, то излечило бы их обоих от вечного ужаса перед снегом и льдом, навсегда въевшимися в память знаком горя, предательства, лишений и смерти. — Не стойте там, — Андрет поманила их жестом, и ее мягкая ладошка, затянутая в шерстяную варежку, словно отогнала старый кошмар. — Спускайтесь! Айканаро оглянулся через плечо на брата. Ангарато выбрал менее крутой спуск и в несколько ловких балансирующих прыжков оказался на берегу заледеневшего озера, рядом с Андрет. Брат почти не оставлял следов на снегу. Когда Айканаро последовал его примеру, Андрет весело оглядела их снизу вверх. Она едва доставала макушкой братьям до середины груди. — Вот, — Андрет раскрыла кожаную сумку с вытравленными на ней птицами и вытащила две пары диковинных костяных палочек, обточенных треугольником. — Это крепится на подошвы сапог. Ангарато сдвинул густые золотистые брови и с недоумением повертел врученные ему не то подставки, не то неведомые игрушки: — С них же упасть враз можно. Неужели на этом вы катаетесь? Андрет улыбнулась шаловливо и чуть-чуть застенчиво: в светлых глазах мерцали озорные искорки, а на щеках проступил легкий румянец. Кто бы заглянул сейчас в ее душу, так увидел бы, что от собственной наглости у нее готов и голос сорваться, и колени подкоситься, а лицо так печет, словно щеки солнце летнее вместо ветров зимних целует. — Точно! Потому и учиться надо. Андрет ловко спрыгнула с берега на лед, и Айканаро наконец-то увидел, что высокий снег скрывал точно такие же костяные грани, крепко примотанные к ее сапожкам, и ничего им не осталось, кроме как последовать за ней. Айканаро признал, что поначалу они втроем представляли на льду печальное зрелище: что он, что Ангарато в первые мгновения ехали по льду, крепко вцепившись в маленькую Андрет между ними, которая скользила, как назло, невероятно быстро и легко, каждый раз стуча и шурша коньками об лед. То, что Андрет мчится быстрее ветра, казалось им с непривычки, когда под ногами пролетали белые линии в толще прозрачного синего льда, а хроа никак не могло уловить, как удержаться на ногах. Каждый раз все-то казалось Айканаро, что нет ничего проще этого вольного скольжения по гладкому темному льду, а поди ж ты — не получалось. Едва думал он, что отпустить бы руку Андрет, так смотрел себе под ноги, видел жутко промерзшую синюю глубь, и в памяти сами собой поднимались глубокие полыньи, когда и едва различишь, где вода, а где этот черный лед. «Но не сегодня об этом думать». — Подождите! — сильный голос Ангарато отвлек его от раздумий. Брат случайно отцепился от них, желая перехватить Андрет под локоть удобнее, нелепо взмахнул руками, вытянув их вперед, пошатнулся, выругался — и плюхнулся на лед, сев на него. Вихрем пронесся испуг: Айканаро было успел метнуться к брату, не думая о том, что отпускает руку Андрет, исполнился ужаса, что прямо сейчас будет страшный треск, и случится непоправимое, и… Но по зеркальной глади озера не пошло ни трещинки, и даже сам Ангарато огляделся вокруг, будто недоумевая, что вся опасность, встретившая его, заключалась в ушибе чем помягче да синяке на локте. И засмеялся: облегченно, громко, подняв голову к серому небу, на котором недовольно мелькнул рыжий бок Ариэн, словно решившей проверить, кто это здесь так хохочет, когда она прячется за облаками. Солнце высветило ясными бликами золотые волосы братьев из дома Финарфина. Этот смех и огненный блик разбили страх Айканаро: он споткнулся, налетел на брата и грохнулся на коленки рядом с ним. И ничего страшнее этого падения — не случилось. Лед не треснул, не издал ни малейшего звука. — Это озеро хорошо промерзает, — Андрет улыбнулась им и закружилась вокруг них, быстро-быстро отталкиваясь ногами от синего льда. — Вставайте же! Пойдем кататься! В светло-сером плаще, смеющаяся и резвая, она казалась Айканаро легкой, как снежинка. Ангарато попытался подняться: нолдо осторожно встал на колено, еще более осторожно поставил ногу с коньком на лед. Оперся на плечо Айканаро, все еще сидящего на льду. Андрет, хохоча, как ребенок, огибала их ловкими кругами и скрипела лезвиями по льду. Она чувствовала чудовищный, сжигающий грудь стыд за свой смех, но была так рада оказаться на этом озере с Аэгнором и его братом, так боялась разрушить эту краткую минуту оглушительного, звонкого, чистого счастья, что смеялась уже от страха. Может, кто-то сказал бы, что женщине, что станет Мудрой, не по чести вести себя так. Но Андрет в ту пору было всего семнадцать, и неиспорченно-нежная беззаботная юность души передавалась с ее простой человеческой мудростью, с ее смехом — и братьям из Дома Финарфина, окутывая их, как призрачное эхо далекого дома, память о детстве, когда весь мир был ясен, тёпел и чист. — Не медлите! — звонко сказала она. — Лед не любит медленных. Надо быстро и легко! Смотрите! — Айканаро! — отчаянно возмутился Ангрод, пытающийся обрести равновесие. — Я только поставил ногу на лед! Айканаро мысленно застонал, когда Андрет сделала поразительно изящный поворот вокруг своей оси и горделиво замерла перед ними. Еще и добавила: — Это легко! Только пробуйте и не останавливайтесь! — Сюда бы лезвия вместо костей, — тихо проворчал Ангарато рядом с ним, вставший на колени. — Ох, нет с нами Инголдо тут, он бы сделал! Уй! Он ударился локтем об лед, когда Айканаро все же неуклюже поднялся и, шатаясь, медленно поехал по льду, пытаясь маневрировать руками. Андрет ловко развернулась и закружилась, оказываясь то справа, то слева от него. — Ты ног не отрывай ото льда, — она улыбалась, и уголки ее розовых, чуточку обветренных губ дрожали от смеха. — И скользи, а не шагай. Ты отстаешь, Ангарато! — Я поднимаюсь, аданет! — крикнул Ангрод. — Сейчас как догоню вас обоих! Они смеялись, братья поскальзывались, и у них выходило все ловчее и легче. А вскоре и вовсе катались втроем. Кажется, тогда он поднес ей — спустя год — подарок. Тончайшие лезвия, будто бы откованные из лунного серебра. Попросил ее увидеться на берегу озера, в ясную лунную ночь, когда Тилион-лучник отпугивал своим благим сиянием любой кошмар и сверкал едва ли не так же ярко, как Ариэн. Андрет ахнула, когда открыла большую шкатулку, обитую темно-зеленой кожей и бронзой, которую принес с собой Айканаро. — Аэгнор… — на ее лице отразился чистый, удивленно-беспомощный восторг. Она знала, что принимать такой подарок — нельзя, да и Айканаро знал, что дарить — нельзя. Незачем рождать еще больше боли, незачем дарить надежду, незачем… что? «Незачем дарить память?» Но что значила любовь, если не имела памяти? Что значило самое сильное, самое глубокое чувство, если за ним не стояло ничего, что можно сохранить: ни мысли, ни образа, ни улыбки? Гаснущий костер. Иллюзия. Горечь несбывшегося. Обман. И кажется, тогда-то он понял, что это последний их год вместе. Когда придерживал Андрет за талию, когда кружил вместе с ней в танце по зеркальной глади озера, когда звезды отражались в ее синих глазах и дыхание пахло брусникой, а волосы — дымом костров в домах эдайн. Лед под их ногами был так чист, что звезды сверкали в небесах и под ногами. Дальше — нельзя. Больше — нельзя. Иначе бедой обернется для всех. Он любил ее светлое лицо и звонкий смех больше всего на свете. «Моя девочка-аданет. Моя маленькая снежинка». Они были беспомощны перед этим шквалом войны, который сметал жизни, как засохшие листья. Но не оставить ей ничего, ни одного воспоминания, ни одной секунды счастья, которая зазвенит в истории мира незаметной, быстро гаснущей серебряно-звонкой чистой нотой — Айканаро не мог, пусть то было правильно. Для них память значила все. Оставить без памяти — означало оставить без любви. И воспоминания окрашивались звездчато-снежным и тепло-золотым. Айканаро все еще кружился на льду озера, высекая сталью коньков белые искры льда под светом луны, все еще касался большими руками маленьких узких ладоней, все еще шептал Андрет тайны созвездий, лежа рядом с ней на огромном летнем лугу, поросшем аржанцом, полевицей и веерником, все еще чувствовал, как пахнет ее дыхание после осенних яблок, ни разу не поцеловав розовых губ, все еще помнил яркие васильки, вышитые по вороту льняного платья Андрет крупными стежками. Воспоминания душ в Мандосе напоминали тонкую кисею невесомого дождя. Летний дождь тихо шуршал вокруг духа Айканаро, мерцал, будто подсвеченные заходящим солнцем капли. Пожелай он — давно бы покинул Чертоги. Финдарато мерцал ярче, мерцал чище — его солнце было ясным светом безоблачного полудня, солнце Айканаро — тихой, задумчивой, мягкой печалью уходящего дня. Он не мог исцелить себя от любви, не искалечив своей фэа — да и стоило ли? Айканаро остался в незаполненном чертоге, где оставалось лишь ждать и утешаться всеми сокровищами памяти, что он имел. Каждый кусочек — драгоценен. Каждый — прекрасен. На зеленый янтарь похоже воспоминание о летнем лугу, на чистый сапфир — о нежной зимней ночи. В Мандосе не было звуков и слов, и говорить здесь оставалось душой к душе. Финдарато желал покинуть Чертоги, и Айканаро был рад за него. «Тебе, мой брат, жить. Весь мир перед тобой, все дети твои, что еще будут, и вся любовь, которой ты не успел увидеть. Поцелуй их за меня. И когда-нибудь все мы воссоединимся». Айканаро показалось, что дух Финдарато подернулся новой и старой, так хорошо знакомой болью. От боли чуткости, сострадания и надежды Мандос тоже не мог исцелить — да и не должен был. «Айканаро. Ты остаешься?» «Я остаюсь». Он знал, что это решение неколебимо, и никогда не сомневался в его правильности. Живым была уготована жизнь, исцелившимся — ее радость и покой. Но дороже всех сокровищ благой жизни Амана стала для Айканаро надежда когда-то услышать тот единственный, родной смех.