Неудачный эксперимент.

Аника была громкой, яркой, многогранной и слегка безумной. Она любила взрывы, сахар (желательно побольше) и Сэла. Как брата, конечно. "Озорница". Сэл был умным. Он любил оперы, музеи, историю и, конечно, Анику. Как друга, не больше. "Мегамозг". Аника, безусловно, не была глупой. Впечатлительной, вспыльчивой, порывистой - да, но не глупой. Остальные же считали иначе. Кроме, естественно, Сэла. И только за это следовало в него влюбиться. По-дружески, не более. Но потом появился Макс. Макс был высоким, симпатичным, забавным, а главное - взрослым, то есть невероятно крутым. И этого Аники хватило, чтобы влюбиться в него самой чистой и наивной первой любовью. Он был идолом, недосягаемой мечтой, к которой Аника стремилась из-за всех сил. А Сэл страдал. На самом деле, страдал он довольно нечасто. Но с появлением Макса страдания стали навещать паренька практически регулярно. Нет, Макс был хорошим парнем, даже слишком хорошим. И в этом, пожалуй, и была проблема. Первый раз это произошло, когда Макс дал им прозвища. "Озорница" и "Мегамозг". Сэл всегда знал, что нельзя смешивать несовместимое. Даже если очень хочется. Даже если у "несовместимой" глаза цвета подгоревшего кофе и волосы мягкие, как овечья шерсть. Второй раз, когда Тесс поставила Макса и Анику в одну команду. Сэл видел, как им весело друг с другом и это, конечно, хорошо, что они так похожи, что они так быстро стали друзьями, но он ничего не мог поделать с комком какой-то тягучей боли, растёкшейся у него в душе. Сокрушающим ударом для Сэла стал момент, когда Аника отказалась ему помочь и захотела работать с Максом. Аника, которая всегда была на стороне Сэла, Аника, которую он считал своей лучшей, да и пожалуй единственной подругой, вдруг... Предала его... Сэлу совсем не нравилось это слово, ведь Аника его не предавала, ей просто хотелось пообщаться с кем-то ещё и это нормально... Хотя когда в последней раз она общалась с Сэлом?.. Недели две назад? Аника росла. Резко, частями, но росла. Она вдруг поняла, что чувствует Макс к Тесс и насколько безнадёжными её к нему чувства. И ещё ей вдруг резко стало неловко носить перед Сэлом домашнюю мешковатую одежду, хотя на других такое не распространялась. Сэл рос. Медленно, постепенно, но рос. И он стал замечать, что помимо глаз и волос, у Аники существуют ещё и звонкий смех, разнообразие интересов и еле заметная родинка где-то над бровью. А ещё Сэл понял, что если любишь, надо отпустить. И он отпустил. Перестал бегать за ней, заинтересовать. Перестал пытаться свести Макса с Тесс, лишь бы только тот отстал от Аники. Сэл отпустил и ему, честно, почти не было больно. Почти. А однажды Сэл заметил, что Аника украдкой на него смотрит, и в его уже, похоже, не такой умной голове, вдруг проскользнула мысль, что Аника, возможно, тоже смогла отпустить Макса. И от этой мысли ему стало как-то сладостно-больно. Но он её уже отпустил, а остальное неважно. А Аника понимала. Понимала, что сама всё упустила, что так, пожалуй, и должно быть, но не сдавалась. Она смотрела на Сэла всё чаще, одевалась всё ярче, смеялась всё громче... Пока однажды Сэл не отвел её украдкой в соседнюю комнату и не сообщил взволнованным шёпотом о том, что, кажется, влюбился в одноклассницу. И тогда Аника поняла, что, видимо, следует его отпустить. И ей честно, почти не было больно. Почти.