Дышишь ты или молчишь, Я всегда рядом с тобой. Прячешься или бежишь, Я за твоею спиной.*
Ну что, брат, давай сейчас и хотя бы вот так поговорим? Хочешь, я расскажу тебе свои тайные мысли? Говорят, я сильно изменился? Нет. Это только так всем кажется. Я всегда был таким. Правда, может быть, чуточку веселее. Наверное, был моложе, и поводов для смеха было больше. Знаешь, как у всех творческих людей, у меня очень богатая фантазия. Хотя, кому я это говорю? Тебе ли это не знать? Так вот, я понимаю, что у истории нет сослагательного наклонения. Но я же поэт, творческая личность, мне можно и пофантазировать. Что было бы, если бы… ты в детстве увлекся не музыкой, а скажем, хоккеем или футболом… не создал бы группу… и не притащил меня в нее играть? Могли бы тогда мы с тобой прожить жизнь иначе? Смог бы ты, например, целыми днями просиживать штаны в каком-нибудь околонаучном институте в качестве рядового, или не очень сотрудника. Дом, семья, работа, по выходным поход в кино или театр. А летом отпуск на море или поездки на дачу… А я? Нет, не писать стихов я бы не смог точно. Но вот смог бы я складывать их в стол, чтобы потом, в каком-нибудь пьяном угаре прочитать тебе втайне от всех, чтобы не засмеяли, что взрослый мужик страдает такой ерундой и пишет стихи, да притом такие, странные, не всем понятные. Как бы сложилась наша жизнь без гастролей, без записей альбомов, без выступлений? Мне кажется, она была бы серой, мрачной, и безвкусной. Я не думаю, что мы смогли бы быть просто «рядовыми гражданами». А может, мне это только так кажется? … Вадим.Вот чистый лист, в нем проступают города, И очертания наших будущих имен, Они видны издалека едва-едва, Не разглядеть их торжествующих знамен…**
Привет, братик! Да, именно так: «братик». Потому что ты младший. Ты ведь никогда не жил без брата, ты родился, когда у тебя уже был я. А я шесть лет был единственным ребенком в семье. А потом появился ты, и вместе с твоим рождением в меня вселилось чувство ответственности. Ответственности за младшего. И я постиг эту науку сполна. Сначала, когда водил тебя в сад. Потом, когда забрал тебя из дома и привел в наш коллектив. И дальше, на протяжении всей нашей совместной работы, я был за тебя в ответе. Но, как там у нас было? «Я не хочу другой судьбы»? Так вот, я не хочу. Потому что я всегда знал, что буду заниматься музыкой. Это было смыслом жизни, к которому я шел целенаправленно и упорно, прикладывая для осуществления своей мечты все усилия. Технический склад ума помог мне окончить институт, чтобы получить профессию. Но она была не основой, а только средством, для достижения цели… Глеб.Может устать даже тень, Но я всюду рядом с тобой. Может, наступит день, Но я за твоею спиной.*
«Мы очень разные, нам тесно на одной сцене» — это все только слова, для интервью и журналистов. Потому что никто даже не догадывается, насколько мы разные. Мы просто две вселенные, которым тесно в одном космосе. Политика? Да причем тут политика? Я всегда хотел свободы. Как человек, как личность, которая что-то творит и создает. А «Агата Кристи» — это были рамки. Рамки строгой цензуры. Твоей цензуры. Прости, брат. Но под твоей опекой, я все время чувствовал себя как маленький ребенок, вокруг которого прыгают родители, боясь, что он упадет или поранится. И ты всегда меня так «опекал». Ты никогда не замечал, что меня до сих пор величают «младшим»? А у меня уже своя группа, и я там только один Самойлов. Но все равно «Самойлов-младший». И сын у меня вырос, которого те же поклонники называют Глеб Глебыч, а я опять-таки «Глеб Самойлов-младший». Парадокс! Вадим.Таращу в лист уже усталые глаза, Хлещу кнутами воспаленные мозги, Пришел, увидел, победил и опоздал, Исписан лист, изорван лист и стол в крови…**
Несмотря на всю непохожесть, мы с тобой одинаковые. Наверное, поэтому нам так трудно вместе. Я уступил тебе первенство поэта в группе, в ущерб собственным амбициям. Не знаю, что тут сыграло бОльшую роль, то ли «комплекс старшего брата», что младшим надо уступать, то ли неверие в свои собственные силы, что смогу написать что-то лучше, чем ты… Но я все равно продолжал писать. Для себя, в стол, на потом. Пропуская тебя вперед. Я писал. А ты, как оказалось, всегда хотел свободы? Только, что в твоем представлении «свобода»? Делать, что хочешь и как хочешь? Но это не свобода, это — анархия. Во всем, даже в свободе должен быть порядок. Поэтому, именно мне приходилось доводить твои песни до ума, подгоняя их под формат «Агаты». Но в последнее время твое творчество стало слишком индивидуальным. Глеб.Зеркало тускло молчит, Считая меня пустотой, А ты все молчишь, обернись, Я за твоею спиной.*
Я тут пересматривал в интернете наши старые совместные интервью. Так вот, поразительная закономерность, мы никогда не говорим «я», а только «мы», «наше творчество», «у нас новый альбом». И при этом мы постоянно оглядываемся, ища друг друга глазами, словно ждем поддержки, в подтверждение наших слов. А сейчас я говорю всегда один, только сам за себя, и мне не надо ни на кого оглядываться. Я сам себе и судья, и адвокат, и палач. И ты знаешь, оказывается это тоже некая форма свободы, отвечать только за себя. Вот только свободы от кого и от чего? От тебя? Но от тебя я никуда деться не смогу, у нас ведь с тобой одна кровь. И, как это ни странно, мы так и останемся братьями. Мне многие говорят, что сейчас мои песни стали более мрачными, черными. В них больше депрессии, и упоминаний о смерти. Но они и раньше были такими. Просто, тогда ты был рядом, и, «доводя мои песни до ума», «подгоняя» их под формат «Агаты», ты давал им другой цвет, делал их чуть ярче и на два тона светлее. Наверное, нам нужно было пройти этот многолетний путь вдвоем, чтобы понять какие мы на самом деле непохожие. Поклонники кричат: «Воссоединяйтесь!» А зачем? Планеты не меняют своих орбит. И мы пошли каждый по своей. И ты, как всегда, примерный мальчик, добродетель, образец для подражания. А я — пьяница, хулиган, наркоман… ну, и далее по тексту. Но я уже перерос Дон Кихота, чтобы бороться с этими ветряными мельницами, переубеждать кого-то, доказывать чего-то, заверять в чем-то… на это нет уже ни сил, ни желания. Слишком много личного было, в последнее время, вывернуто на всеобщее обозрение. Я просто устал. Вадим.Гоняю в комнате унылый порожняк, Как мухобойкой по стене гоняют мух, А в голове такой торжественный сквозняк, Что у меня уже захватывает дух.**
Ты просто запутался, братик! Ты уже сам себе противоречишь. С одной стороны, ты подаешь на меня в суд, чтобы я не исполнял песни, написанные тобой в период работы в «Агате». С другой стороны, в интервью ты говоришь, что прошлое творчество, даже альбом, записанный твоей же новой группой двухмесячной давности, тебе уже не интересен, ты хочешь идти вперед, не оглядываясь. Так кому же все эти песни петь, и для кого ты все это писал? Да, сам я мало уделял времени для творчества. Но ты прекрасно знаешь, что продюсером я стал не по своей воле. В первую очередь, я был для тебя соавтором, соисполнителем, потому что поначалу всеми организационными вопросами просто некому было заниматься, поэтому пришлось мне. И как оказалось не напрасно. Я открыл в себе новую жилку, понял, что обладаю еще и продюсерскими способностями. Я был уверен в нас и нашей музыке. Я был уверен, что нас услышат и оценят. Я шел к своей цели, и вел всех вас за собой. Глеб. Вот видишь брат, и мы с тобой попали в заколдованный круг. Это как амфиболия «бежать нельзя остаться», поставь правильно запятую, и живи спокойно. Вот только вопрос, где она должна быть эта самая запятая? Уходя от тебя, и разрывая с тобой отношения, я хотел быть сильным и независимым. Но я таким не стал. Потому что любовь, это слабость. А я все еще продолжаю любить тебя, подсаживая себя на иглу зависимости от своей любви. Может быть, где-нибудь, как-нибудь и когда-нибудь, мы посмеемся над этим странным письмом, которое… Вадим. Ну, вот и все. Я просто хочу, чтобы ты знал, что ты мой младший брат, и останешься им всегда. Ты просто должен знать, что я всегда рядом. Я сильный, потому что я старше. Я всегда тебе помогу и протяну тебе руку помощи. Ты только помни об этом. Не забывай… что я люблю тебя. Может, когда-нибудь ты прочтешь это письмо. Но не сейчас. Оно будет идти к тебе очень долго… … уже вырастут и состарятся наши внуки, а оно все будет идти, — Вадим скомкал исписанный лист бумаги, и положил его в пепельницу… … не скоро оно дойдет до адресата, потому что мы выросли, и под елкой уже не осталось места для наших писем, — чиркнув зажигалкой, Глеб медленно поднес ее пламя к смятому тетрадному листку. … потому что мы перестали верить в Деда Мороза, а вместе с этим ушло и ожидание чуда из нашей жизни… — Вадим не отрывая взгляда смотрел, как корчится бумага в языках пламени, и написанные на ней слова превращаются в дым… … потому что у истории нет сослагательного наклонения, и прошлое не возвращается, а мы продолжаем жить… — и в голубых глазах Глеба отражался затухающий огонь, который слегка искрясь, тихо умирал на прогоревшем тетрадном листке… … в пепельнице осталась только зола… Слова закончились… С Новым годом, брат!