«Я заварю ромашкового чаю и окружат меня тепло, уют. Проблемы нах*й ровными рядами пускай теперь спокойненько идут».
Лорелин не выдержала и прыснула со смеху. «Интересно, он и правда любит ромашковый чай? Или это так, для красного словца?»«Достану пафосно большую папиросу и кольца дыма выпущу в окно, и если у кого ко мне вопросы — идите нах*й! Мне-то всё равно».
«Похоже, Валериан действительно переживал за учёбу. Кто бы мог подумать!» И тут же, будто бы услышав её мысли…«В предсессионной суете Творится ад — куда не плюнь: Все пишут шпоры и зубрят, А я сижу, пинаю х*й».
Лорелин нахмурилась. «Какой противоречивый человек, ну надо же!» Читая дальше, она понимала, как мало знала о Валериане. Некоторые стихи казались ей странными и непонятными.«Мы плывём все всегда по течению И молчим о законах негласных. Мы в упор не видим опасность В бессознательном отторжении».
Другие же шли вразрез самой сущности майора.«Взять рюкзак, погасив в доме свет, Несмотря на отвратность погоды, Мне хотелось сегодня есть снег, За неделю до Нового года».
«Есть снег… Ну и аллегория! Похоже, он тоже знает такие слова, как «депрессия» и «отчаяние». Наверное, что-то страшное случилось тогда…» Но что-то оставалось прежним…«— …Господь покарает меня за грехи, Я стал удивительной тварью! Ведь раньше, влюбляясь, писал я стихи. — А теперь? — А теперь я бухаю…»
Лорелин даже удалось найти завершённые стихи!«Отражаются звёзды в лужах серебром благородных седин. Никому в целом мире не нужный в полуночной аллее. Один. Не хватает фонарного света, чтоб понять мира бренного суть. Только, тлея, огонь сигареты освещает дальнейший мой путь. И хорошего в жизни так мало… Подавляя эмоции в ноль, я бреду по аллее устало, заливая в себя алкоголь».
И всё равно они казались ей странными.«Сквозь собирающую призму Весь спектр в белый, хоть и тусклый. Довольно странный вид мазохизма — Попытки обузданья чувства. Закрыть их в замкнутую клетку, Оставить вовсе без вниманья, «Не подходить!» — поставить метку И опустить на глубь сознанья. И не кормить на дне колодца. Упорно ждать, наивно верить, Что перестанут вдруг бороться, Возьмут, и просто так исчезнут. Боясь, как Старки — зимней стужи, Своих эмоций, чувств и страстей. Что они вылезут наружу И разорвут тебя на части…»
Некоторые были правлены-переправлены до такой степени, что текста было не разобрать. А некоторые и вовсе зачёркнуты. Другие же оставались отдельными фразами и двустишьями. Но все их объединяло одно — внезапно депрессивные мотивы. Оказывается, Валериан всё-таки был романтиком. И не просто романтиком, а чувствующим романтиком! «Был. Ключевое слово». Антураж сменился. Синева ударила в глаза, заставив прищуриться, как от яркого солнца. Листы, на которых чернил было значительно больше, чем белого пространства бумаги, пестрили текстом. Когда глаза (и мозг) немного адаптировались, Лорелин принялась всматриваться. Каждый лист был разделён на четыре столбца. В первом столбце находились ФИО, иногда просто имя. Все женские. Во втором столбце — дата. Иногда ещё и время. В третьем тоже дата и тоже время. Последний столбец был значительно шире остальных. Там был текст.«Мередит Брайт / 12.09.2734 14:36 / 12.09.2734 20:48 / Её комната. Зашёл за солью. Поймал на безразличие, и она сама всё сделала».
Лорелин поморщилась. Нет сомнений — это и есть знаменитый список. Каждая страничка была аккуратно расчерчена на строчки. Каждой девушке отводилась одна строчка. Первая дата, как поняла Лорелин, была датой принятия решения или внесения в список. Вторая — закрепление в списке. Последняя колонка — пояснения, где-когда-как. Лорелин испытала ещё одну волну отвращения. Вчитываться не хотелось, поэтому она просто перелистывала страницы, наблюдая за тем, как менялся со временем почерк напарника и отмечая про себя, что абсолютно каждая девушка, попавшая в список Валериана, была им… ну… в общем, у всех была вторая дата. Кроме одной. Знакомые 7 (в оригинале 9) букв занимали первый столбец. Второй хранил в себе 24.10.2735 13:20. Два других были пустыми. Лорелин вздохнула. Да, то, чего она боялась все эти годы, подтвердилось. Она была в этом списке.