Конец

Он сидит за столом своего кабинета и дописывает отчёты, но мысли далеки от монотонного текста. Почти полночь. В больнице, коей разрослась частная клиника Куросаки за последние двадцать лет, стоит тишина. Подписать, поставить печать, отложить. Руки действуют на автомате, мыслями он далеко не здесь. Мыслями он на двадцать лет назад в прошлом.

***

Стоит у порога собственного дома, после затяжной, выматывающей, страшной битвы. Битвы, в которой не обошлось без потерь, но битвы, где они победили. Победили. За всё приходится платить. Он не жалеет. Или он хочет себя в этом убедить. Но это действительно так. Если бы ему дали шанс всё переиграть, он бы не раздумывал ни секунды. Ведь он готов был отдать намного больше, только бы отец, Карин и Юзу, Исида, Чад, Иноуэ, Ренджи, все остальные... и Она. Только бы они жили. Это война. Пожертвовать одним человеком, чтобы выжили тысячи. И всё-таки, ему жаль. Жаль, что он не умер, как рассчитывал. Жаль, что может видеть, дышать, жить. Это лучше, чем терять. Это проще. Но сейчас, мысли бились в голове в порядке хаоса и никак не хотели организовываться. Маленькая шинигами стоит с ним. Напротив, что уже кажется неправильным. Её место рядом с ним, по правую руку, чтобы всегда суметь защитить, подтолкнуть, а ещё суметь удержать... Впрочем, это уже пройденный этап. А на душе скребут кошки. И всё это до ломаной боли, до хруста в зубах, до выворачивающего нервы и обнажающего жилы напряжения, неправильно. Не так. Не должно быть так. Он смотрит в глаза напротив и видит отражение собственных мыслей. Хочет сказать ей так много, слишком много, но язык еле ворочается, слова застревают в глотке и вместо, действительно, важных слов он несет одну ерунду. Но. Им ведь никогда не нужны были слова. И сейчас он этим бессовестно пользуется. - Это... Это неправильно. Это не то, чего я хотел. Это то, что я должен был сделать. Это всё было бессмысленно, если ты не поймёшь. - ...прощание, Рукия. - Похоже на то. В глубоких синих глазах такое понимание, что душно становится. Где-то в горле бьётся сердце, ладони потеют, а голова идёт кругом. Он никогда не понимал, как у них это получается. Понимать друг друга на таком уровне, что, кажется, у них одна душа на двоих. Одна голова, одна нервная система, одно сердце. Так не бывает. Но вот же оно. - Что, не смотри на меня так. Я всё ещё могу видеть тебя, даже если ты не можешь. - Ага… Я завидую. Наверное, впервые в жизни так сильно тебе завидую. Кто бы мог подумать, что я буду так хотеть видеть тебя. Знать, что с тобой всё хорошо, говорить, звать по имени и слышать ответ. - …и это нисколько меня не радует. Она действительно исчезает. Растворяется. Из поля зрения, из этого города, из этого мира. Из его жизни. - Передай им всем... Что я их не забуду. Передай им, что я сам сделал этот выбор. Что я ничего не жду взамен, только... Передай им, чтобы не забывали меня, пожалуйста. Что когда-нибудь я вернусь. Лет через пятьдесят, а может и через год. Кто знает. И Бьякуе с Ренджи передай, что они за тебя головой отвечают. Не дай бог с тобой что-нибудь случится, я им всем... впрочем, это я, в случае чего, скажу им лично. - ...привет от меня. - Хорошо. На губах у шинигами обозначилась лёгкая улыбка, но тут же погасла. Не только Ему здесь тяжело. - Пока... Я люблю тебя. - ...Рукия.

***

Мужчина в белом халате отложил золотой паркер на край стола. - Держишь ли ты своё обещание? Его друзья с тех пор не затрагивали всё, что касалось шинигами. Он не настаивал. Только спросить было не у кого. Приходит ли она? В ночи, когда за окном сияет полная луна, когда не слышно ни звука во всём здании и нет никого, кто бы мог его одёрнуть. Он позволяет себе подумать, только подумать. В такие ночи ему не просто не спится: кровать кажется слишком мягкой, одеяло душит, а настенные часы слишком громко тикают. В такие ночи он идёт через пустынные коридоры больницы, поднимается в свой кабинет и разбирает отчёты. В такие ночи у него болит голова, в горле печёт, но никакая вода не помогает избавиться от надоедливого чувства. Правая ладонь чешется, неосознанно тянется за спину, но натыкается на одну лишь пустоту. В одну из таких ночей он пришёл в свою старую комнату с цифрой пятнадцать. Провёл пальцами по шероховатой поверхности старого шкафа. И когда открыл... В ту ночь, он готов поклясться, он почти узнал, как становятся пустыми. Больше он не заходил туда. Даже днём. Никогда. Поэтому, только в такие ночи, он позволяет себе расслабиться. Мучает себя отчётами, не спит сутками, только чтобы потом, под самое утро, за секунды до рассвета, откинуться на спинку кресла и представить в голове Её образ. Потому что именно тогда, когда он доводит себя нервными нагрузками или недельной бессонницей, ему кажется, что он может почувствовать прикосновения нежных пальцев к своим волосам. Тонкое дыхание и еле слышный шёпот: "Что же ты с собой делаешь, идиот?" И ради этих моментов он готов доводить себя до нервного напряжения ещё столько же. Но как назло, после подобных ночей, он спит крепким здоровым сном. И чувствует себя до гадостливого ощущения в душе бодро. Потому что становится спокойно. Просто хорошо. Помнит. Приходит. Видит. Даже если это плод воспалённого, болеющего одной мыслью на протяжении долгих лет, сознания. Упрямая цель, давно переросшая в идею фикс. Исида говорит, что у него уже шарики за ролики заехали. А ему плевать. Пусть так. Кому какое дело.

***

Он сидит в своём любимом потрёпанном кресле, как когда-то давно. Кожаная обивка давно потеряла свой матовый блеск, подлокотники исцарапаны, а спинка с внешней стороны разрисована шариковой ручкой. Но оно такое же удобное. Тот же кабинет, та же больница. Его сердце отмеряет последние минуты жизни своего владельца. Бьётся сильно и бодро, как когда-то в молодости. Нахмуренные брови, не изменившийся взгляд карих глаз, суровая складка у рта и абсолютно седые рыжие волосы. - Ты ни капли не изменился. Впервые за бесконечно долгие годы он слышит этот голос так чётко. Вскидывает голову, улыбается. - Протри свои прекрасные зенки, разницы не видишь? - А что я должна видеть? Она стоит со скрещенными на груди руками, длинные волосы цвета воронова крыла струятся до талии, на плечах белоснежный капитанский хаори, а в глазах напускная суровость и еле сдерживаемая искристая радость. - Ты совсем не изменилась. И это правда. Такая же маленькая и нахальная, всё та же милая сердцу, родная и нужная. - На себя посмотри. Ичиго действительно смотрит. И видит. Руки не покрыты старыми рубцами и мелкой сеточкой морщин. На глаза падает рыжая чёлка, в груди больше не слышно хрипов при каждом вдохе. - Ясно. Он поднимается из-за стола. Больше ничего для этой больницы он сделать не сможет. - Я вернулся. - Все уже заждались. За её спиной распахиваются врата миров. - А ты? - А я и не уходила.