и я стою к Вердену спиной

Двадцатое февраля 1916 год. Верден Ужасное утро для Вердена, потому что Германия начала осуществлять свой план. Везде летали самолеты, гремели взрывы, люди прятались в окопах: кто-то молился, а кто-то проклинал Тройственный союз. Маринетт, беззащитная девушка, оставалась сильной в этот момент. Её не страшили взрывы, взрывчатки, враги, нет, на самом деле — она и есть тикающая бомба, потому что влюбилась в немецкого военного. Это не Стокгольмский синдром, не стрессовая ситуация, просто синие, холодные глаза встретились с зелёными тёплыми, и Марин впервые почувствовала себя дома. Как бы глупо и страшно это не звучало, но немецкий солдат — её дом, в котором хранится её погибель. Наверно, как думает Маринетт, он тоже это почувствовал, иначе расстрелял бы, но он сделал вид, что её здесь нет, что она не полощет своё белье, а точнее остатки, в реке, которая больше похожа на грязную лужу. Это так неестественно — неразделенная любовь между обычной француженкой и немецким военным, который в день отстреливает по двадцать, а то и тридцать человек, а она просто молится, чтобы остаться живой хотя бы в этот день и делится своей едой со всеми. Когда Адриан увидел Маринетт, полоскавшую белье в Мёзе, ему первый раз не захотелось опорочить девушку, он не хотел её насиловать, убивать или издеваться, нет, ему захотелось обнять её. Но он же Агрест — немецкий военный, он должен держаться отстранённо и холодно, поэтому, когда Марин проходит мимо, Адриан толкает её плечом и говорит: «Vorsicht, häßliche Frau*». Этот холодный акцент и непонятные слова заставляют девушку буквально всем телом дрожать. Маринетт лишь прибавляет шаг, не обращая внимания на гогот других солдат, которые хлопают Адриана по плечу и спрашивают на своём родном непонятном языке: «Почему так просто отпустил её, брат?» Один и тот же миг для двоих запомнился по-разному: для Адриана как его трусость, а для Маринетт — осознанием того, что теперь она бомба с замедленным действием. В голубо-розовом небе летали сотни самолетов, блокируя любые вылеты французов. Ненависть каждой стороны росла ежесекундно, поэтому Маринетт приводила к себе домой детей, дабы укрыть их от ужасных картин. Сидя под столом и шепча, что все будет хорошо, что Антанта победит и они останутся живы, она попутно вспомнила тёплые зеленые глаза. А Адриан, по чистой случайности патрулировал окрестность, где жила Марин, увидел эту картину в окне и злобно прошептал «Мать Тереза нашлась», не забыв при этом пустить пару пуль в воздух, чтобы только прибавить страх у горожан. Конечно, французы сражались, но их армия была численно меньше, да и честно говоря, дела у Франции обстояли не очень. Адриан Агрест не по своей воле пошёл на войну. «Долг чести» висел над ним, как дамоклов меч, поэтому мальчик не мог сопротивляться. Ему не нравились все эти убийства, но для Германии он был эталоном. Главный полководец Габриэль Агрест — беженец из Франции. Иронично. Француз сражается против Франции. Но любимым делом Адриана было и есть — запугивание мирных жителей. Ему нравится, как они дрожат, словно маленькие собачушки, падают к ногам и молят о пощаде. Но не стоит забывать, что в нем течёт французская кровь, поэтому он никогда не убивает. И это «никогда» продлится до двадцать первого февраля. Маринетт Дюпэн-Чэн из-за войны лишилась родителей, именно поэтому она начала активно помогать всем, особенно детям, которые стали сиротками. Сейчас война, а значит, они должны быть все за одного. Она была холодной, если ей встретится немец — Марин не будет молить о пощаде, а лишь с честью примет смерть, потому что не пала к ногам врага. Ночью с двадцатого на двадцать первое февраля Маринетт пишет письмо, которое никогда не дойдёт до адресата, наверно потому, что адресант слишком глупый, потому что пишет письмо немцу.

Mon bien-aimé

Нет, не так.

Ma douce ennemi** Пишу я Вам письмо, сама не знаю почему. Это глупо, потому что я лишь француженка, влюблённая в Вас, а Вы немецкий военный. Мы разные, как огонь и вода, но такие одинаковые, потому что и Вы и я — Мы несчастны. Я не буду загадывать, что будет завтра, но надеюсь, что все останутся живы. Никто не видит своё будущее яснее, чем я: это будет зима, февраль и твой холодный пистолет, приставленный к моему виску. Но в этом заключается смысл любви — отдавать все, жертвовать всем без малейшего желания получить что-то взамен.

Дрожащими пальчиками Маринетт аккуратно сворачивает записку и убирает в подклад старых штанов, которые уже давно висят на ней. Она не жалуется на дикую усталость, страх, на голодание и холод, для неё главное — проживать каждую секунду. Поэтому она встаёт на колени и молится, не обращая внимания на разруху. Двадцать первое февраля. Когда его «никогда» сгорело синим пламенем. Немцы активно начали «бомбить» Верден. В ход пошёл газ, который помогал сравнять Францию с землёй. Вокруг все горело и взрывалось, гарнизоны французских крепостных фортов, немцы сжигали их при помощи огнеметов буквально заживо. Французы не отставали, они тоже направили все силы, чтобы повергнуть врага, но удача стояла не на их стороне. Немецкие пулеметы буквально все на своём пути сравнивали с землёй. Дети, плача, кидались в бой, чтобы хоть как-то помочь взрослым отстоять свою территорию, но те лишь прогоняли их. Триумф для Адриана — он управляет пулеметом и теперь его «никогда» растворилось. Он безжалостно стрелял по детям, пожилым и взрослым, везде ему казалось лицо той девчушки с иссиня-чёрными волосами, и это его злило ещё больше. Маринетт помогала раненым, относила их в безопасные места и оказывала медицинскую помощь. Она не была врачом или медсестрой, на войне тебя обучат всему. Взрыв и детский крик. Маринетт сразу вздрагивает и бежит на помощь. Маленький ребёнок лежит и истекает кровью, она хочет его подхватить на руки и бежать, но так нельзя: любое движение может привести к смерти. Ничего не остаётся, как оказывать медицинскую помощь здесь, прямо посреди сражения. Над головой свистят пули, взрываются снаряды, но сейчас для Марин ничего не существует. Со спины подходит человек и приставляет пистолет к голове. — Die Hände nach oben, — говорит человек, а голос его холодный, и каждый шипящий звук заставляет думать, что ядовитая змея обматывает шею. Дюпэн-Чэн прекрасно знает, что мужчина произнёс: «руки вверх», но жизнь ребёнка важнее. — Я узнала тебя, — голос неестественно охрип, но Маринетт не обращает на это внимание. Блондин позади неё опешил. — Ты что? — заговорил он на чистом французском. Теперь пришла удивляться очередь Маринетт. — Ты можешь убить меня, но прошу, дай мне сохранить жизнь этому ребенку, — она поворачивается к нему, и стеклянные синие глаза вновь оживают, потому что блондин смотрит на неё как-то с теплотой. — В чем смысл? Этот ребёнок может погибнуть завтра, — хмыкает он, пожимая плечами. — Зато будет жить сегодня. Мужчина стоит спиной к пушкам, защищая её от напастей. Как же хочется прикоснуться к её коже, взять за руку и снова посмотреть в эти бездонные глаза. Тон Маринетт меняется, теперь она снова сосредоточена на ране, а немец-француз отходит на пару шагов. Главное выждать. Он не должен показаться трусом. — Как Вас зовут? — спрашивает он, подделывая акцент, хотя только что разговаривал чисто. Три. — Маринетт,  — сердце пропускает удар. Два. — Маринетт, значит. Красивое имя. Вечное имя, — опять этот поддельный акцент. Противная немецкая «р», холодные шипящие звуки и, конечно же, резкие слова. — Schade, dass nicht die Deutsche***. Один. Раздаётся выстрел — и девушка с окровавленными руками и теперь уже сквозной дыркой во лбу, лежит на теле ребёнка, который ещё живой, но, наверно, ненадолго. Все так и предполагалось. Сухой конец неромантичной истории. Она, вероятно, будет плавать в реке, а он, вероятно, выйдет героем двадцать первого февраля. Но, жизнь забирает своё, и, вероятно, двадцать второго февраля его смертельно ранят и никто не придёт на помощь. Только тепло на ране, от невидимых рук Маринетт останется с ним навсегда, как и то не дошедшее письмо до адресата, которое валяется в очередной луже.