Он терпеть не мог Москву, она ненавидела Питер. Он избегал поездок в историческую столицу России, она никогда добровольно не посещала северную. Он считал Москву устаревшим, изжившим себя городом, чье функционирование в государственном устройстве должно было остаться на уровне «древнего, священного города», вытесненного непостижимым петровским творением, явившимся жемчужиной всей страны, однако так несправедливо оставленной на правах «приятного бонуса». Она утверждала, что ничто в и без того вывернутой наизнанку политике Петра I не было столь глупым и по-детски наивным, как перенос столицы из обладающей рядом непревзойденных качеств Москвы в задрипанное болото на берегу Финского залива. Он говорил, что Москва не имеет никаких прав называться столицей и лишь благодаря корыстным изворотливым первым московским князьям, умело подлизавшим задницу ордынскому хану, заняла то место, что по сей день сохраняет. Она усмехалась, с иронией рассказывая о воплощении «царских амбиций» отродья Нарышкиной, вылившихся в возложение этой пародии на развитый европейский город, бывшим ячменем в глазу России двести с лишним лет. Он гордился своим родным городом, обожая гулять по берегам Невы, бродить по широким улицам, предназначенным для долгих и размеренных хождений, он мог тысячу раз пройти по одному и тому же маршруту, не заскучав, сколько бы не было работы, он находил время выбраться на улицу, чтобы проделать привычный ногам путь от Невского проспекта до Дворцовой площади, по выходным он с другом ездил на Лиговский в «1703», а затем отсыпался в хате своего собутыльника на Коломенской, чтобы с утра проснуться с видом на музей Льва Гумилева и отправиться домой в свою просторную, как и весь город, квартиру, располагающуюся в доме на площади Восстания. Она любила Москву, открывая для себя город снова и снова, будто всякий день выходя на улицу впервые, ловя каждую возможность оказаться в центре и дойти оттуда, обойдя все достопримечательности, до своего дома на Крымском валу — ее давно уже знали в уютном кафе «Урожай» в Берсеневском переулке, куда она заходила частенько пообедать, отведав привычно изумительный салат «Цесаревич» и вок с курицей, который всегда ела вилкой за неумением пользоваться палочками, поэтому, когда она появлялась на пороге заведения, официанты, чья бы смена сегодня не выпала, не дожидаясь заказа, отправляли на кухню лист с перечнем необходимых блюд, а гостье, только та, скинув верхнюю одежду и положив вместе ее с сумкой на соседний стул, садилась за стол, подавали извечный имбирный чай. Он считал ущемленным положение Санкт-Петербурга — родины стольких знаменательных личностей, стольких фигур, повлиявших на судьбу страны, стольких героев, чьи имена увековечены в различных писаниях и памятниках. Она уверяла, что не было в утопшем в крови двадцатом веке действия правильнее, чем возвращение Москве ее исторического права называться столицей государства Российского. Он топил за петровские преобразования, горячась всякий раз, когда говорил о легендарном «окне в Европу», об изменении уклада, о реформах и нововведениях, да он даже бороду брил, потакая указу семнадцатого века. Она люто презирала все, связанное с первым императором, фыркая на это самое «окно», называя его не более чем «сквозняком», обвиняя Петр в тирании и неосознанности действий, ставя ему в укор последовавшие после его правления Дворцовые перевороты. Он восхищался Романовым, привезшим в Россию новые технологии, подтолкнув страну к развитию на европейский манер. Она была убеждена, что и без насильных насаждений страна догнала бы передовые государства, что Петр руководствовался в подписании новых законов лишь мыслью «на завтра хватит» — и к чему это привело? — она усмехалась на заявления людей о «величии» Петра, огрызаясь, мол, «если величием считается вселенская паранойя, убийство собственного сына, казнь половины города, обложение людей невообразимой податью и окружение себя уродами, то и почему мы Грозного не назвали Великим?» Он не признавал ни одной российской команды помимо «Зенита», в ветреное время года (то бишь круглый год) нося шарф, располосованный сине-бело-голубыми цветами. Она с интересом наблюдала за игрой московского Спартака, смотря матчи по телевизору, пока в микроволновке грелось молоко, улыбаясь, когда мужчина в красно-белой форме несся по полю, радуясь забитому голу. Он насмехался над «московскими неженками», не переносящими погодные условия города, воспитавшего в своих жителях устойчивость к любым переменам. Она не переносила пронзительных ветров, приходящих в Москву с севера, предпочитая им спокойную погоду со стоячим холодным солнцем.
И, кажется неважным, где живет человек, любимый тобой, если он тебе по-настоящему дорог можно и наступить на горло убеждениям и приехать к нему, ведь никто не станет водить тебя силком по ненавистной земле. Однако загвоздка состояла в том, что они не любили друг друга. Это смешно, но они, по сути, даже имен друг друга не знали, точнее как: они не представлялись друг другу, но при этом у каждого из них имелись данные на другого. Он знал ее имя, возраст, семейное положение, место рождения и работы — паспорт, непредусмотрительно оставленный на тумбочке способен рассказать о человеке многое. Она сделала все выводы сама по его одежде, манере речи и поведения, ну и по визитке, вывалившейся из кошелька при оплате чека в ресторане.
Они познакомились на «нейтральной» территории — в Сочи, если конкретно, в Мацесте, где он устраивал мать в санаторий, базирующийся на сероводородных источниках, а она исследовала дачу Сталина, решив остановиться в том же местечке на неделю. И пускай запах химического соединения буквально пропитал организм молодого человека так, что тот с трудом дышал, да и девушка с трудом приспособилась к «специфическому» аромату, воздух у них обоих выбило в тот самый момент, когда их взгляды пересеклись во время регистрации на ресепшене.
Да, он тогда выглядел не лучшим образом: буквально позеленевший от витавшего в атмосфере «благоухания», утомленный двухчасовым перелетом, во время которого его мать, не умолкая делилась новостями, накопившимися с Нового года, когда они виделись последний раз, и своим мнением по поводу грядущей пенсии, весь задерганный, ведь сложившаяся вокруг обстановка никак не располагала к обратному — расплатиться с таксистом, выудить ключ от забронированного номера, что сейчас каким-то чудным образом оказался занят парой молодоженов, успокоить разволновавшуюся мать, обращавшейся к сыну по поводу и без, ей же жизненно необходимо знать, как далеко от санатория до побережья Черного моря.
Она, к слову, тоже не святилась ни счастьем, ни спокойствием — учтиво отвечать на реплики таксиста, весь путь от аэропорта ведшего довольно-таки странный диалог сам с собой, жалуясь на местные дороги и правительство, расспрашивая о цели поездки и, не дожидаясь ответа, уводя беседу с противоположное русло, тяжело, надо заметить, особенно, когда человек, обязавшийся провести тебя на объект внезапно решил отправиться с семьей на дачу, уведомив об этом по приземлению твоего самолета в Сочи.
Он к тому моменту не брился второй день, отчего, потирая подбородок в выработавшимся за время работы жесте, то и дело легонько кололся о тонкие щетинки, под носом образовалась корочка засохшей крови, переставшей течь лишь несколько минут назад — так проходила акклиматизация.
Ее коса, и без того заплетенная с утра на скорую руку (она ведь умудрилась проспать, не отреагировав на три будильника подряд), окончательно растрепалась, так что шею щекотали выбившиеся пряди, тушь, кажется тоже потекла из-за жары, хотя на флакончике было написано что-то типа «стойкость 24 часа», да и лицо несколько опухло, но то было ожидаемо — после перелетов ее организм проявлял это вечно своевременное свойство.
В первый миг, когда его карие очи столкнулись с ее практически черными, он даже внимания не обратил, слишком увлеченный выяснением отношений с администратором, однако стоило ей чуть прищурить глаза, точно внимательнее всматриваясь в него, он сфокусировал все свое внимание на ее персоне, огородившись от лепета работника санатория, метавшегося от одной телефонной трубки к другой. Первое, что он отметил — миндалевидная форма глаз, отличавшиеся особой выразительностью на молодом, сохранившем частичку юности, проявлявшейся в забавной родинке под правой бровью, лице, следующее, что зацепило внимание — тонкая полоса губ и прямой нос с несколько расширенными носовыми пазухами. Он не видел тогда ни слипшихся ресничек, ни на половину съеденной помады, ни небольшой царапины на щеке, заработанной во время отстаивания у соседского кота своего права на личное пространство.
Она выделила его из толпы сразу: высокий темноволосый красавец с породистым носом и нависшими грозно бровями — он показался ей забавным, передвигаясь нарочито медленными шагами, чтобы женщина, следующая за ним, поспевала. Она мысленно восхитилась его руками: такими, что называется, правильными — не худосочными, но и не раскаченными, по-мужски красивыми, с проявляющимися венами на предплечьях — а его точно музыкальные пальцы свели бы с ума любую представительницу слабого пола, стоило бы только ей представить, что он способен ими вытворять.
Однако они проглядели друг на друга меньше пяти секунд, так же резко прервав зрительный контакт, как и начав, отвернувшись практически синхронно, возвратившись к своим проблемам.
Она уладила разгоравшийся конфликт с явно работавшей первый день девушкой за регистрационной стойкой раньше, чем он, подхватив свою сумку и чемодан матери, направился в выделенный номер. Ее лифт ушел раньше, чем он вызвал следующий. Она отворила дверь своего номера раньше, чем обнаружила, что соседствует со встретившимся ей молодым человеком.
Еще пару дней они никак не могла пересечься, вечно ускользая друг от друга: то разминувшись на завтраке у стойки со свежими фруктами, то на пляже, когда она уже собирала вещи, чтобы вернуться в номер, чувствуя, что начинает припекать, а он только появлялся, наслаждаясь солнечными ваннами, никогда не встречающимися в Питере. Его мать нашла себе подругу, с которой посещала все лечебные процедуры, оставив сына в покое, позволив взять от выпавшего отдыха все, что возможно.
Единственный раз, когда они столкнулись лицом к лицу, и то ненароком — первая половина третьего дня, когда она отправлялась на сталинскую дачу, а он шел к морю. Тогда она, копаясь в телефоне в поисках номера таксиста, что ей порекомендовал везший ее сюда мужчина, направлялась к лифту, а он, завязывая плавки одной рукой, планировал нажать на кнопку свободной. Она невольно вздрогнула, почувствовав под пальцами не холод металла, а теплоту человеческой плоти, и вздрогнула еще раз, подняв глаза и обнаружив рядом с собой того самого парня, улыбавшегося ей сейчас одной из своих коронных улыбок. Он пропустил ее вперед, как истинный джентльмен, когда раздался тонкий звон, извещавший о прибытии лифта, совершенно не смущаясь, что «истинные джентльмены» не ходят при дамах топлесс. Вниз они спускались молча, в наглую разглядывая друг друга, однако не давая никаких намеков на взаимный интерес.
Тот день и решил их участь. Ныряя в волнах Черного моря, он то и дело возобновлял в своих мыслях образ обворожительной соседки, а она, расхаживая по «вилле» вождя, документируя сохранившееся имущество, постоянно одергивала себя, когда мысль, начинавшаяся у истоков становления сталинской диктатуры, уходила к вполне себе ласковому и манящему взору соседа.
Она вернулась ближе к вечеру, решив собрать сразу же весь необходимый материал, а не мотаться снова и снова в обитель Джугашвили, рассчитывая на то, что, сидя в своей комнате, оснащенной кондиционером, успеет до конца недели обработать весь поток материала, хранившийся в ее записной книге и на фотоаппарате. Она, было, собиралась перекинуть снимки на компьютер, как в дверь раздался стук. Причем стучали нерасторопно, будто дожидаясь ежесекундной реакции, нет, это был хладнокровный с добавлением своего рода предвкушения желанного удовольствия стук.
Он касался дверной панели одним лишь основным межфаланговым суставом третьего пальца, прислушиваясь к шуму за дверью: сначала стало тихо, точно девушка растерялась, насторожившись нежданному гостю, затем послушались негромкие шаги, будто она шла по минному полю, с кропотливостью сапера выверяя место, куда поставить ногу, затем щелкнула ручка двери и на пороге появилась хозяйка номера. Рука гостя так и повисла в воздухе, а все игривое настроение улетучилось, переродившись в один большой ком животной страсти и похоти, рухнувший вниз живота. А она словно и не была удивлена — лишь бровью повела, мол, «почему так долго?» — идеальный блеф. На самом же деле сердце ее колотилось, точно при первой влюбленности, и больших усилий стоило сохранять невозмутимость.
— Вы видимо ошиблись номером, — на удивление ровным голосом проговорила она, — ваша комната следующая, — она кивнула головой влево.
Глупая игра. Совершенно необязательно было притворяться, что она его не хотела. Хотела, возможно даже с первого взгляда (как любовь, только не так болезненно), и признавала это, разве что не перед ним.
— Вы замужем? — В том же тоне ответил он.
Глупый вопрос. Абсолютно бессмысленно интересоваться связана ли женщина какими-либо правоотношениями с другим мужчиной. Как будто, если он услышит положительный ответ — развернется и уйдет. Нет, однозначно — этот вопрос был нужен для успокоения совести, если это можно так назвать. Конечно, не сказать, что очень честно заводить курортный роман, однако это все равно честнее, чем заводить курортный роман с замужней женщиной.
Вместо ответа она подняла правую руку, демонстрируя «чистую» кисть без каких-либо украшений.
— Чудесно, — на полуулыбке произнес он, без приглашения, если такое требовалось, входя в помещение, — милая комнатка, — как бы между прочим заметил он, даже не глядя ни на обои, ни на интерьер.
Его пальцы тут же потянулись к резинке косы и стянули ее, начав распутывать один локон за другим, в конце концов оставляя россыпь каштановых волос на плечах своей потенциальной любовницы. Той же рукой он начал расстегивать пуговицы рубашки, одна за другой, медленно, провоцируя. Однако она сохраняла поразительное спокойствие, будто с ней происходило подобное каждый день, и даже в момент, когда клетчатая материя полетела на пол и девушка осталась в бюстгальтере, она не смутилась, продолжая без зазору в упор смотреть на парня, раздевавшего ее. Он самостоятельно стянул майку, предоставляя партнерше возможность полюбоваться подтянутой фигурой, и уже, было, наклонился, чтобы поцеловать ее в шею, как она, властно впившись пальцами в его подбородок, сама потянулась к его губам. Они были мягкими и по-девичьи податливыми, однако их владелец не соотносился с ними ни по одному из пунктов: получил отдачу, он притянул девушку к себе, цепляясь за тонкий ремешок шорт, запуская пальцы в выемку между тканью и кожей, сжимая ягодицы любовницы. В ней чувствовалась неуверенность, точно она все еще коробилась, готовая в любовь момент оттолкнуть от себя молодого человека, чье пышущее жаром тело пьянило лучше летних вин. Ее руки непроизвольно оглаживали его плечи и зарывались в коротко стриженые волосы, его ладони боролись с пуговицей ее шортов, ее ноготки впивались в кожу шеи, его пальцы прорывались через преграды к половым губам. Она застонала сквозь поцелуй, когда один из его длинных искусных пальцев погрузился в ее лоно, он с ажиотажем впитал этот звук, продолжая проворачивать вновь и вновь то же поступательное движение, довольствуясь реакцией любовницы, реагировавшей особенно остро, когда он надавливал на внутреннюю стенку ее чрева, вырывая из горла утробный всхлип. Двинувшись на шаг назад, желая, не разрывая поцелуя, добраться до постели, чтобы испытать партнера в горизонтальном положении, она потянув того на себя. Не мешая сводящим с ума ласкам, она выскользнула из шортов, оставаясь перед ним с одном нижнем белье, благо он сам практически был раздет. Когда кожи коснулись свежие простыни, она, схватившись за край его шортов-плавок, упала на кровать, вынуждая и любовника рухнуть сверху. Отчего-то ему казалось, что все так и должно быть, что есть в их аморальном действии что-то верное, правильное, оттого и продолжал наслаждаться ее телом и дарить ему наслаждение. Вынув из нее палец, он, размазывая естественную смазку по мере продвижения руки вверх, добрался до застежки лифчика. Мгновение, и верхняя часть комплекта полетела в сторону, а парень накинулся на небольшие полушария груди, упиваясь стонами елозившей под ним девушки. Сжимая ткань покрывала, разводя ноги шире, закидывая голову в неудержимом хотении умереть от наслаждения прямо здесь и сейчас, она на ощупь пальцами ног стягивала с партнера шорты, высвобождая его половой орган. Не было, в принципе, в этом ничего красивого и тем более возвышенного: секс с номере отеля, как оригинально, секс на один раз и без последствий, как высокоморально и достойно — однако, нельзя не согласиться, никто никогда и не воспринимает сношение как нечто священное, эпоха жрецов, читавших в половом акте волю Богов, прошло. Поэтому сейчас, врываясь размашистыми толчками в не сопротивляющееся девичье тело, одновременно нежа ее грудь и орудуя языком в полости рта, он не стремился высказать что-либо помимо своего нечеловеческого желания обладать ей. Порой, когда наслаждение начинало граничить с болью, она пыталась оттолкнуть его, опираясь руками в грудь, однако когда его губы находили ее собственные, она забывала обо всем, концентрируя все свое мироздание в этой крохотной относительной вселенной материальной точке. Иногда он прижимал ее к себе так сильно, что кости хрустели, будто крошась под натиском его могущества, а ему все было мало. Даже когда ее тело содрогнулось, он не сбавил темпа, выжимая из этого соития максимум. И лишь когда он почувствовал, что его естество готово излиться, он вышел из находившейся в бреду, точно обколотой сильнейшим наркотиком, девушки, изливаясь на смятое покрывало, после чего перекатился на спину.
Нежности не было: не было объятий после качественного траха, не было разговоров из разряда «кто мы теперь друг другу» — каждый из них понимал все и без ложных фантазий. Она осознавала, что он пришел удовлетворить желание, как понимала и то, что позволила ему это сделать лишь потому, что хотела того же. Они два взрослых человека со своими интересами и жизнями, их судьбы не должны переплетаться, а тем более мешать друг другу. Не должно быть истории типа «Дамы с собачкой», этот отдых — отправная точка, откуда они разойдутся в противоположных направлениях.
Отдышавшись, он принял сидячее положение, выискивая свою одежду. Найдя ее, он наскоро, даже не убедившись в правильности, всунул ноги в шорты и накинул майку. Она в это время застегнула бюстгальтер и натянула лямки. Оставив наведение марафета, она сняла испачканную материю и, сложив так, чтобы пятна не было видно, положила его на стул в углу комнаты. Он сидел на месте, наблюдая за кажущимся ему ребяческим поступком, а когда девушка приблизилась к нему, подал ей шорты, понимая, что трусы, измазанные ее выделениями, она надевать не станет. Безмолвно, как и все остальное, приняв из его рук вещь и быстренько застегнув их, она подошла к комоду с висящим над ним зеркалом и принялась пальцами расчесывать волосы. Он поднялся с кровати, до сих пор испарявшей аромат недавнего лобзания, и со спины подошел к состоявшейся любовнице. Откинув часть волос с ее плеча, он осторожно (самое время для нежных прикосновений) дотронулся до не успевшей загореть кожи губами. Она дернулась, точно от удара током, и, встретив его бесстрастный взор в отражении зеркала, снова мотнула головой влево, мол, «ваша комната следующая».
До конца отдыха они более не пересекались: на завтраки ходили в разное время, обедала она в городе, не ужинала, он же время обеда проводил на пляже, а на ужин водил мать в неплохой ресторанчик астурийской кухни недалеко от санатория. Она уехала раньше на день, чем должна былаа и чем уезжал он. Менять билеты не так сложно, когда вся работа сделана, а тухнуть в номере невыносимо. Когда она собирала свой не объемный бирюзовый чемодан, в комнату постучали тем же манером, что и в прошлый раз. Открывать она не стала. А утром, когда она ждала лифт, нервно давя на кнопку вызова, будто это способствовало скорейшему прибытию лифта, он неслышно подошел сзади.
— Ты ведь понимаешь, что это бесполезно, — с неприкрытой иронией поинтересовался он, но сам все же нажал еще разок на клавишу.
— Вы чего-то хотели? — Огрызнулась она на его фамильярность, одаривая пренебрежительным взглядом.
— Хотел, — она посмотрела ему в глаза, взор которых кричал «тебя», и усмехнулась, вскинув вверх брови, — пожелать счастливого пути, — он поднял руку, в очередной раз хвастая своими прекрасными предплечьями.
Лифт отворил двери, она вошла, он остался, хоть и собирался тоже спуститься.
***
Около года прошло с того «знакомства», когда жизнь вновь свела их и вновь на курорте, разве что на этот раз в Крыму, в Черноморском. Он ездил туда с другом, решившим навестить тетку в прибрежном городе, а она — копаться в степях в поисках гильз и любоваться прославленными закатами.
Он узнал ее по походке, если можно так сказать, а точнее по каштановой косе, отросшей до поясницы. Он хотел тогда ее окликнуть, но внезапно понял, что так толком и не спросил имени, да и вряд ли она его помнила. Однако ему в ее памяти было отведено особое место, своего рода трон — в ее голове он был титуловал «парень из Сочи, трахающийся как Бог». Поэтому, увидев его на городском пляже, она вначале заключила, что окончательно помешалась на опыте секса с ним, ибо быть реальным такое не может. Но когда он довольный, будто кот, объевшийся сметаны, двинулся в ее сторону, отделившись от компании какого-то человека, она готова была провалиться сквозь землю. Она могла поклясться, что стоит, прикованная к месту (иначе бы просто развернулась и ушла), красная как рак и глотает соленый воздух, как рыба. Вот только шок длился лишь первую минуту — затем пришло бешенство от столь раскованного и блаженного вида этого «псевдомачо», вразвалочку, точно делая одолжение, направлявшегося к ней, ссутулив спину и сунув руки в карманы шортов (кажется, это даже те же, что и в прошлый раз).
— Здравствуйте, — мило улыбаясь, поприветствовал ее он, — как вы поживаете?
— Здравствуйте, — натянув на губы улыбку, отозвалась она, — замечательно, вы?
— Аналогично.
Блестящие диалоги всегда выделяли эту пару, если их таковой можно назвать.
В тот день он пригласил ее поужинать в ресторан, располагавшийся прямо на лимане, где была, по его словам, добротная еда, но несносная развлекательная программа. Она этому сначала и не придала значения, однако явившись туда, сперва подумала, что оказалась в караоке-клубе, и собиралась, было, оценив юмор пригласившего ее молодого человека, убраться подальше от этого места, но в момент, когда она разворачивалась, ее ушей коснулся знакомый голос. Парень проводил ее за зарезервированный столик, где молоденький официант предложил им меню и винную карту. Молодой человек предоставил даме возможность ознакомиться с перечнем блюд, велев работнику подать сухое игристое, брют.
Вечер прошел на удивление мирно, как со стороны гостей, так и со стороны ресторана. Парень еще долго поражался этому, убеждая девушку, что это все ее появление так повлияло на атмосферу. Они славно провели время: пообщались, поели, поспорили на счет Москвы и Санкт-Петербурга, так и не раскрыв, что они родом оттуда. Расплатившись, он позвал ее прогуляться по городку: она говорила об истории, как Черноморского, так и полуострова в целом, он делился информацией о положении и статусе Крыма в разные промежутки времени. В итоге они дошли до отеля, где оба сняли по номеру, как бы это иронично не звучало. Он, осмелев или обнаглев вконец, пригласил ее к себе, а она, то ли окончательно разомлев от алкоголя, то ли потеряв остатки рассудка, согласилась.
И снова они спали, и снова в их телодвижениях чувствуется некая отчужденность, вот только эгоизма в этот раз не было — было желание и возможность не просто получить от секса удовольствие, но и разделить его с партнером. Между ними будто появилась за это время какая-то связь, которую они не осознавали, но ощущали всем своим естеством. И даже после окончания основного действия они не разошлись, как в Сочи: она не спешила собираться, он не гнал, наоборот, прижимал к себе, растворяясь в собственной опустошенности.
В следующий раз они встретились на Кавказе, где каждому начало казаться, что другой преследует его. Но, несмотря на это, как и закрывая глаза на то, что у каждого из них горят сроки на работе, они снова проводили вместе время в ее номере отеля, после чего вновь разъезжались на год, обрывая все связи.
В Новосибирске они уже ожидали увидеть друг друга, поэтому, когда пересеклись на ресепшене в отеле, долго смеялись, отмечая неисповедимость жизненных путей, после чего он попросил дать им один номер на двоих.
И даже на камчатских Ключах они нашли друг друга, но даже там не обменялись ни номерами телефонов, ни именами, ни данными. Каждый имел параметры по другому: у него на отдельном стикере, приклеенном к ноутбуку, были написаны ее данные, включая место жительства, где маркером оказалось выделено «г.Москва», у нее в записной книжке на форзаце был написан номер его мобильного и имя — все, как было написано в визитке — и, естественно, ручкой отличного цвета обведены три цифры кода города «812».
«Вселенская глупость воздвигать между друг другом стену только потому, что человек живет в злосчастном городе», — можно сказать ему и ей, и оба абсолютно согласятся с этим высказыванием и продолжат игнорировать возможность существования отношений друг с другом, разъезжаясь вновь и вновь по родным городам.
***
Он уже минут пятнадцать стоял под дверью квартиры, нажимая на кнопку звонка. Он слышал тишину в квартире и как мерзко щебетал этот проклятый звук, отражаясь от стен обители. А он жал снова-снова-снова, пока не поймал себя на мысли, что движения его пальца соответствуют ритму классической кричалки «Спартак — чемпион!», после чего отдернул руку от стены, как ужаленный.
— Проклятая женщина, — выругался он, привычным жестом касаясь подбородка, гладя густую растительность бороды.
— Попрошу не выражаться, — послышался сзади скрипучий голос. Обернувшись, он увидел пожилую женщину с мурлыкающим на руках котом, в махровом халате, стоявшую у двери напротив, подперев косяк. — И не трезвонь, ясно же, что нет никого!
Он поджал губу, сдерживаясь, чтобы не высказать излюбленное: «Гнилой город. Гнилые люди». Вместо этого он, как представитель культурной столицы сдержанно поинтересовался, где может найти запропастившуюся хозяйку квартиры.
— Уехала за минут пять до твоего прихода, — пожав плечами отозвалась соседка, — в глазок видела, как она с чемоданом возилась…
— А куда уехала? — Не очень вежливо, безусловно, но выслушивать старческую тираду, не объясняющую сути проблемы, сейчас не было времени.
— Да как я поняла в Питер, — будто не веря сама себе, произнесла женщина, — видимо окончательно со своей работой помешалась, всю жизнь твердила, мол, «в Питер ни наго-о-ой», а тут ты посмотри на нее — след простыл, — недовольно бурчала бабка, но гость уже не слушал.
Подхватив дорожную сумку, он помчался вниз по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки, подбадриваемый старческим: «Шею не сверни!» Вырвавшись из парадной, он огляделся, будто не узнавая места: торговый ряд, метро на противоположной стороне улицы, подземный переход, церковь… Бросившись к автобусной остановке, где на счастье притормозило такси, выполнившее заказ, он обратился к водителю, с просьбой отвезти его на Ленинградский вокзал, откуда парень прибыл около полутора часа назад.
В это время на Комсомольской площади из другой машины выходила она, благодаря водителя за краткий экскурс в историю Санкт-Петербурга (хотя чего она там не знала). Расплатившись и взявшись за ручку чемодана, она направилась ко входу, стараясь убедить себя, что-то, что она собирается сделать — полностью оправдано и необходимо.
Он ворвался в здание, едва не сбив другого человека, однако даже не обратил на это внимание, начав тут же рыскать вокруг глазами в поисках знакомой фигуры. Не уловив знакомых очертаний, он двинулся вглубь, про себя кляня необъятность вокзала. Поднявшись по эскалатору он заглянул в кафе, не обнаружив ее — спустился и огляделся снова. Отчаявшись, он отправился на платформу, где несколько минут кружился на месте, разглядывая каждый рекламный баннер, вглядываясь в каждое лицо. Замерев, он услышал знаменитое трезвучие, после чего диспетчер объявила, что Сапсан №762 отходит в 11:30. Глянув на наручные часы, он весь похолодел — 7 минут. Рыкнув от отчаяния, он обернулся еще раз и замер, внезапно заметив в толпе ставший родным бирюзовый чемодан. Закинув сумку на плечо, он побежал, наплевав на людей, шарахавшихся от него, по направлению ориентира. Сократив отставание до полуметра, он протянул руку и, впившись пальцами в ткань кофты, крутанул девушку на сто восемьдесят градусов.
В него сразу же впились клыками два черно-карих зрачка, но, признав в нем «своего», тут же сменили гнев на милость, а затем и вовсе отразили полнейшее недоумение их обладательницы.
— Что ты… — Заикнулась, было, она, однако он, не дав договорить, прижал ее к себе, заставляя выпустить из рук ручку чемодана.
— Господи, — вознеся глаза к небу, прошептал он ей в макушку, — терпеть не могу Москву.
Она тихо засмеялась, опаляя его взмокшую рубашку теплым дыханием:
— А я ненавижу Питер.
