Сожженный цветок

      Весной начинало раньше светать, и лучи солнца, такие же молодые, как все вокруг, робко касались ветвей зеленеющих деревьев, тяжелых и гулких колоколов, головных уборов прохожих. Вначале нерешительные лучики слегка скользили по избранным объектам, но потом, осмелев, стали прожигать землю сильней и сильней. Париж позади, впереди неизвестность. Верней, не неизвестность, а очередная деревенька. Еще только шесть утра, а в ней кипит жизнь, она не изолирована от мира, напротив - эта деревенька является его незаменимой составляющей. В поселении живет важный торговец, не желающий переезжать в город, то ли из-за любви к природе, то ли из-за недоверия к своим работникам.       Природа и правда была дивная. Само место отличалось от пригородов Парижа, но немногие люди могли по достоинству оценить его. Трудно приходится художнику, архитектору, писателю в Средневековье. Мало людей, кто может понять его идеи, мысли, еще не сформировавшиеся просто потому, что они слишком новы и необычны. Да, творческий человек в это тяжелое время должен загнать свои мысли, порхающие в голове, точно бабочки, и кажущиеся необъяснимо прекрасными, в самый дальний угол, и писать, писать, писать только для того, чтобы не умереть с голоду, писать то, что ты не думаешь, но писать, потому что это будет интересно всем, кроме тебя.       Сложно.       "Непонятливая публика", - думал Пьер Гренгуар, бредя вместе с белой козочкой по пыльной дороге. Джали была, пожалуй, единственным благодарным слушателем его стихов, поэм, мистерий и прочих произведений.       В небольших городах, а тем более деревнях, было гораздо труднее заработать денег, чем в Париже. Бродячих артистов везде было навалом, а вознаграждение от простых зрителей мало, кто получал.       Гренгуар хотел примкнуть к какой-нибудь труппе, но темные делишки этих компаний отпугивали его, заставляя вспоминать бродяг из Двора Чудес. "А ведь многие из них - такие душевные люди", - с печалью подумал Пьер и печально бросил свою затею найти товарищей по работе. Теперь, после смерти Эсмеральды, у него все было печально. Он печально писал стихи, печально читал их, печально ложился спать, печально вставал, печально ел (если было что). Поэт не хотел этой страшной тоски и отчужденности: она пугала его, и Гренгуар всеми силами старался прогнать, так называемое, упадничество, но, с другой стороны, это состояние доставляло ему странное удовлетворение. - Странно, - проговорил поэт, пиная старым ботинком какой-то камень. Джали вопросительно посмотрела на него и жалобно стукнула копытцем. - Я знаю, - Гренгуару нравилось то, что они с козой понимают друг друга с полуслова. - До деревни осталось недолго. Она уже близко, видишь?       Слова, сказанные бодрым голосом, нисколько не впечатлили Джали, и коза начала выпендриваться.Бодая своими золотыми рожками ноги поэта, она будто получала удовольствие, а вот Пьеру это никакого веселья не доставляло. Пытаясь спастись от Джали, он побежал, но настырная коза помчалась за ним, давая волю своему негодованию. Надо сказать, Гренгуар оказался неплохим спортсменом и выдержал дистанцию до деревни, ни разу не сбавив скорость. Поэт остановился. Козочка, не успевшая затормозить, врезалась в Гренгуара. Рога застряли в тряпье, отдаленно напоминавшим шутовской костюм. Пьер аккуратно высвободил рога Джали из ткани и подумал, что козочка все-таки умеет мотивировать. Не прошло и получаса, как они добрались до поселения, а все благодаря нетерпеливости Джали. - В самый раз, - решил поэт. - Утреннее представление довершит эту прекрасную тренировку.       Представление и, в самом деле, удалось на славу. Новые разработанные поддержки, фокусы Джали, а также простенькие, но емкие стихи для деревенской публики даровали Гренгуару много мелких монеток. Раскланявшись, он удалился в харчевню, где смог неплохо позавтракать. Джали тоже была довольна, ибо жевала на дворе хозяйскую капусту. Владелец харчевни был нелюдимым толстяком, не любящим неизвестных людей, как решил Гренгуар. Ему удалось самую малость узнать о поселении. но, в итоге, Пьер решил, что это место похоже на постоялый двор.       Недалеко от деревушки стояло несколько неплохих особняков, очевидно, выполняющих роль гостиницы и обнесенных внушительными стенами. Поэт побренчал остатками монет в кармане брюк. Да, в данной ситуации наиболее выгодно было найти какой-нибудь сарай и переночевать там.       Гренгуар не хотел обращаться к местным жителям, в последнее время он вообще не хотел ни с кем говорить, что для него было необыкновенно.

***

      День пролетел незаметно, Пьер смастерил какое-то подобие навеса, набросал соломы и завалился на импровизированную лежанку. Джали пристроилась рядом, пожевывая какую-то веточку.       Они устроились недалеко от деревни, ближе к лесу, что было, конечно, нерационально и неразумно, но Гренгуар даже не подумал об опасностях, скрывающихся в лесу. Поэту нравилось это место, потому что отсюда был прекрасный вид на маленькую церквушку, посеребренную таинственным светом луны. Этой ночью небо было необыкновенно звездное, и поэт в который раз смотрел на знакомые узоры, чувствуя необычайное волнение в душе. - Луна. Что за чудесное и нежное светило! Каждую ночь ты так трогательно и печально смотришь на нашу грешную Землю, и, точно твоя слезинка, летит падающая звезда. Мы восторженно замираем, загадываем желание и всю жизнь, бродим, зачарованные, в нелепой, но отчаянной надежде. Ты! Только ты одна способна даровать ее. С Солнцем хорошо танцевать, радоваться жизни, но разве при нем мы те, кто есть на самом деле? Нет, только тебе, Луна, влюбленный говорит о своем чувстве, несчастный жалуется на жизнь, а поэт пишет стихи. Да, только тебе, ибо никто не может понять человека со всеми его переживаниями лучше, чем ты. О, Луна, как же ты прекрасна!       Гренгуар говорил и ему хотелось говорить, как никогда в жизни. Джали в роли молчаливой слушательницы была просто необходима поэту. Он запустил руки в свои шелковистые белокурые волосы и устроился поудобней на лежанке. - У меня в голове начинают складывать строки. Жаль, нет бумаги и чернил, но ничего. Слушай!       Гренгуар и сам не знал к кому он обращался: к Луне, к Джали или к незримым слушателям. Он только-только начал говорить, как вдруг заметил странные отсветы на смолистых соснах и неровную, мелькающую тень. Поэт затаил дыхание и услышал знакомые звон бубна. Вскоре и тень определила свои черты, превратившись в силуэт молодой девушки с длинными волнистыми волосами. Тень танцевала. То ли непонятный свет искажал ее движения, то ли танец был таким причудливым, но Пьер не сразу угадал цыганские и испанские мотивы. Она. Снова она. Этот призрак преследует его уже который месяц. Эсмеральда. Маленькая невинная плясунья, в смерти которой виновен был он, только он... Как это было глупо отдать ту, кого он называл сестрой, в руки Фролло! Нет, не глупо, а подло и трусливо! Пьер смотрел на пляшущую тень, и чувство вины снова начинало терзать его. Задыхаясь, поэт вскочил на ноги и крикнул в ночь, чуть не сорвав голос: - Эсмеральда! Сестра! Прости меня! Не мучай больше!       Тень испуганно остановилась, бубен замолк. Она наклонила голову, будто желая выслушать продолжение возгласа поэта.       Гренгуар был ошеломлен. Призрак откликнулся на его слова! Это показалось Пьеру уже началом сумасшествия. Но он бережно протянул руку тени, и горькие слова сами собой полились в ночную тишь: - Сестра моя, Эсмеральда, Прости лгуна и подлеца, Я был жесток к тебе тогда, Когда отдал во власть слепца. Я низок, жалок, я глупец! Тебя я предал, о сестра, Из нас двоих лишь ты истец. Будь проклята моя игра, Мой жалкий, скверный, странный дух, Тебя сберечь мы не смогли, Не смог и тот, что крив и глух - Тебя нет больше на Земли. Я трус, я им тебя отдал, Так прокляни хоть ты меня! Тебе тогда стихи читал, Когда у нас была "семья". Все было чудно и светло, Но вот ошибка, вот и рок. И солнце жаром припекло, И вот петля, и вот урок. С виной уже не в силах жить, Пускай хоть в камень обращусь! Прости сестра! Мне не забыть... Внезапно чистый, но печальный голос прервал монолог Гренгуара: - Мой брат, мой Пьер, я не сержусь...