Возвращение

Было холодно. Гарри Пирс выдохнул облачко пара и сжал кулаки. Перчатки жалобно скрипнули. Гарри нервничал — по его угрюмому усталому лицу этого не прочитать — но он нервничал. Последние полгода он потратил немало сил, убеждая и запугивая — как чужих, так и своих. Гарри, не спеши, говорил министр поначалу, твой человек попался на горячем, но даже с учетом того, что сведения, которые он успел передать, очень важны — цена, которую требуют русские за обмен, слишком высока. Докажи, что он не двойной агент, а его русская жена не бегает на свидания к агентам ФСБ, Гарри, говорил министр потом, тогда мы подумаем, что можно сделать. Сейчас неудобный момент, Гарри, сегодня есть вопросы и поважнее, чем агент-неудачник, повторял министр. Время шло. Гарри умел помнить и умел забывать — это тоже часть работы, если не хочешь свихнуться. Он заставил себя забыть о Лукасе Норте. Но когда понял, что русские прощупывают почву для обмена, вцепился в эту возможность, хоть подозревал самое худшее. Восемь лет — достаточный срок, чтобы сломать и перевербовать кого угодно. Машина остановилась, из нее вышли двое. Гарри прищурился. Ни один из них не был Лукасом Нортом. Они открыли багажник и оттуда чуть ли не силой вытащили человека. Гарри поджал губы. Это был Лукас Норт. Он выглядел как Лукас Норт. Но не таким, как помнил его Гарри — собранным и опасным, как дуло пистолета в лицо. Грязные волосы, трехдневная щетина, мешковатый свитер, затравленный, чуть пьяный взгляд. Его везли в багажнике не меньше двенадцати часов и, видимо, время от времени вкалывали слабый наркотик, чтобы он лежал тихо. Этот обмен не был для русских актом милосердия — скорее уж издевательством, зло думал Гарри. Они вытрясли из Норта все, что хотели, а теперь готовы швырнуть как кость британской разведке, чтобы его коллеги могли полюбоваться — вот что ждет тех, кто играет не по правилам. Гарри откровенно пожалел, что повел себя с попавшимся русским как джентльмен и посадил в салон машины. Нужно было тоже запихнуть в багажник. Двое отпустили Лукаса. Он сделал шаг, покачнулся, едва не упал, но упрямо сделал еще один шаг. Он шел как пьяный, чуть прихрамывая, едва справляясь с собственной слабостью. - Здравствуй, Лукас. Гарри отвык, что на Норта приходится смотреть снизу вверх. Он снял перчатку, протянул руку. Ощутил, как истончились пальцы, и - внезапно крепкое требовательное рукопожатие. В морозном ночном воздухе остро чувствовался, как пахнет давно нестиранный свитер, а еще запах пота и бензина. Теперь Гарри мог разглядеть ближе — запавшие глаза, выпирающие скулы, заострившийся нос. Неуверенные движения человека, который боится шевельнуться лишний раз. *** - Как с тобой обращались? Лукас отвел зачарованный взгляд от окна, за которым мелькали огни Сити. Он выглядел сонным и уставшим. Неверящим, как будто боялся вот-вот проснуться. Гарри и сам не знал, зачем задал этот вопрос. При первом же взгляде было ясно - как с ним обращались. Но Лукас ответил: - Иногда сносно, иногда не очень. Гарри отвернулся первым. Все эти восемь лет, когда он думал или не думал о Лукасе Норте, когда забывал и не хотел помнить — все эти потерянные годы не умещались в коротком ответе. Но глядя, как Лукас привалился лбом к холодному стеклу, Гарри понимал, кто-то должен за это заплатить. - Можно мне жареной картошки с рыбой, ужасно соскучился, - прозвучала жалобная, почти детская просьба и мелькнуло худое запястье в вытянутом рукаве. *** Они вышли из лифта. Теперь Гарри со стороны видел безмолвный шок в глазах своих — наверняка, очень похоже на то, что он сам испытал, когда увидел Лукаса. Но Адам Картер, его золотой мальчик, не подвел. Во взгляде Картера было сочувствие, но не жалость. Он протянул руку, и Лукас, явно отвыкший к этому уважительному жесту, торопливо вытер замасленные пальцы о грязный свитер. - Картошечки? - С удовольствием, - откликнулся Картер. Теперь Гарри четко видел, как они непохожи, эти двое. Лукас Норт был волком, выжившим после трудной зимы — заматеревшим, хоть и едва державшимся на лапах. Адам Картер - холеным псом, радостно виляющим хвостом, потому что хозяин рад этому чужаку. А еще Гарри видел, как Лукаса снова тянет в стаю, ему хочется быть своим - но от него пахнет тюрьмой, болезнью, одичанием. Это было больно. Когда-то Лукас Норт был блестящим оперативником. Лучшим. И если его не заперли в багажник, когда везли сюда, это не означает, что в любую минуту на него не наденут наручники, чтобы снова отвести на допрос - теперь уже в подвал к Чарльзу Грейди. - Порченый товар, - фыркнула Роз, эта высокомерная брезгливая гончая сука. ** - Его сломали? - старушка Конни чуть ли не в затылок дышала, стоило Гарри зайти в свой кабинет. - Не знаю, - Гарри уклончиво перевел взгляд на бумаги. Сломали, Конни. Неужели сама не видишь? Ломали, выправляли, давали зажить, а потом ломали снова. *** Гарри встал у двери. Щели было достаточно, чтобы разглядеть. Лукас даже не запер за собой — отвык. Его ведь всегда запирали снаружи. Он бросил свитер на пол, встал на него босыми ногами. Снял старые тренировочные штаны. Лукас раздевался с привычкой человека, абсолютно равнодушного к своей наготе. Такое бывает, когда долгое время живешь на виду - в казарме или тюрьме. Гарри невольно потер переносицу, у Норта даже нижнего белья не было. Затем Лукас натянул джинсы и с видимым облегчением отправил все старье в мусорное ведро. Свитер вываливался, и Лукас примял его ногой. Гарри смотрел на то, как Лукас склонился над раковиной, чтобы умыться, на его беззащитно открытую спину. Он помнил, каким был Лукас Норт. Теперь его тело изменилось до неузнаваемости. Гарри знал, что последний год его особо не трогали. Русские уже подумывали об обмене, а Качимов ходил к Лизе Старковой, показывал фотографии. Гарри тоже их видел, размытые и нечеткие. Он думал, готов к тому, что должен был увидеть вживую. Но эти татуировки — Гарри не мог подобрать подходящего слова — впивались в тело, как чумные пятна. Лукас Норт был словно заклеймен тем, что пережил. - Dum spiro spero, - произнес Гарри вслух, чтобы дать знать, что он здесь. - Пока дышу, надеюсь. Лукас развернулся лицом, и Гарри смог разглядеть рисунок у него на груди. Плечи, руки, запястья - нет ничего, чего не коснулась бы русское клеймо. Все эти годы были вживлены в его тело и в память. Гарри видел, как Лукас приподнял кончики губ. Улыбка была мертвая, взгляд напряженным. - Это часть тюремной культуры, - сказал он, словно объясняя, что это не прихоть. - Если у тебя их нет, значит, ты не свой. А если ты не свой, значит, ты покойник. Вот что они делали со мной, говорил этот волчий взгляд. Вот что ты сделал со мной, Гарри. И Гарри понимал, потребуется время, чтобы снова приручить Лукаса Норта. ** В зеркале отражался незнакомец. Лукас плеснул водой себе в лицо и снова взглянул в зеркало — незнакомец остался. Пережеванный допросами и пытками, он больше не выглядел как сотрудник МИ-5. Однажды его уже вывозили на обмен. Заставили лечь в багажник, машина долго кружила по дорогам. Говорили: ты возвращаешься домой, все хорошо, скоро будешь наслаждаться своим английским завтраком, не забывай про нас, Лукас. Его таскали до тошноты от запаха бензина и напрасной веры. Он думал о доме, о том, что все закончилось. О другой, почти забытой жизни, где его не будут избивать и унижать. Он помнил, как замерло сердце, когда машина наконец остановилась. Багажник открыли, и Лукас едва не ослеп от яркого света и безумной надежды. Он возвращается домой! Но его вытащили - он не сопротивлялся, пытаясь справиться с тошнотой - а потом поставили на колени. Он поднял голову, не понимая, что происходит. И не мог поверить - снова колючая проволока и стены. Презрительный смешок застрял комом в горле. Может, они и правы, все эти люди, которые сейчас смотрели на него, кто с жалостью, кто с презрением или недоверием. Он уже не был своим. Может, прав Гарри, которому понадобилось целых восемь лет, чтобы вспомнить о своем сотруднике, а теперь рассматривающий его как раба на рынке - годен или нет. И если не годен, то после того, как его вымотают новыми долгими допросами, выставят за дверь с подачкой в виде пенсии. Стоило ради этого выживать? Лукас провел ладонью по лицу, стараясь стереть мертвое обреченное выражение. Он был ми-пять много лет назад, он был ми-пять на допросах у русских. Он - ми-пять, и этого никто не изменит.