Жесть.

Утро доброе, псих ледяной. Ты покушал? Снова нет? Ну тогда своей злобой давись. В одиночку сдыхать - это вовсе не скучно, А блевать под себя - так вообще зашибись! Кто избил? Что, не помнишь? Да ладно, не верю... Да неужто ты вовсе про то позабыл, Как закрылись навек за тобою те двери, За которыми ты, как в раю будто, был? Как изгнали тебя за двойное убийство, За надуманный чей-то и ложный донос? Ты кричал: ”Все не так!” - все смеялись со свистом, На прощание Нацу сломал тебе нос... Лед надломан. И сердце надломано тоже - Не желает никто тебя видеть теперь. Стали дни друг на друга до тряски похожи, Кулаки разбиваешь о старую дверь... Кто донес - не узнать. И за что - непонятно. Остается лишь собственный страх перегрызть. Не вернешься уже, Грей Фуллбастер, обратно, Подыхай, как в капкане зажатая рысь... Что страшнее всего - без нее ты остался, Без красивой такой, что всех сердцу милей... Без нее, синеглазой, ты так быстро сдался, Одиноким без Джувии стал ты. Эх, Грей... Никогда ты не видел вещей очевидных, И предателей рядом не чуял в упор. И в визите Леона вполне безобидном Разглядеть не сумел: то пришел счастья вор. Он признался открыто, тебя беспокоя, Что влюбился он в Джувию, словно шальной... Но сказал, что не тронет. Ты вроде спокоен, Но во сне бормотал, как в горячке больной, Синевласку все крепче свою обнимая, Умолял не бросать, умолял рядом быть. Джу тебя целовала, с улыбкой вздыхая: ”Разве ж, Грей, я смогу про тебя позабыть?” Так тот облик прелестный ее не вязался С мигом тем, изгоняли когда прочь тебя... Прежде всех ты ведь ей в невиновности клялся, А она взяла сторону прочих ребят. Стала сдержанной, строгой, сухой, молчаливой, И, касаясь твоих окровавленных щек, Тихо бросила: ”Грей, это все ж справедливо, Ты поступком своим сам себя и обрек На изгнанье, на боль, на презрение мира Тех волшебников, свет что избрали путем”. Нет, вовек не срастись в сердце тем рваным дырам, Что слова ее выдрали ржавым гвоздем На душе, что хлебнула отчаянья вдоволь... Все, остался ты, Грейка, совсем не у дел. Жажда сдохнуть танцует с тобой пасадобль, Жажда мести - твой крайний мечтаний предел. А Леон руки радостно так потирает - Устранен же соперник, дорога чиста! Время память о прошлом, возможно, стирает, Но предательства нет тяжелее креста. Поначалу, конечно, горюет несчастный, Тот, которого предали... Горя хлебнет, Становясь постепенно к всему безучастным, Веру в добрых людей он навеки убьет. Но потом станет ноша тяжелой предавшим, Будут память и совесть их заживо жрать - Этим тварям разгульным, друзей вмиг продавшим, Им останется в страхе греха умирать... Так должно быть в сценариях фильмов и в книжках, Но такого по жизни не будет вовек. Был когда-то ты, Греич, доверчивым слишком, А теперь - мертвый духом, больной человек... Стал моральным калекою, загнанным волком, Ищешь смерти в бою... та ж никак не идет. А Леон же живет с расстановкой и толком, Сын у них вместе с Джувией славный растет. Коли б знал ты, кто предал тебя, отомстил бы, Только некому в глотку кинжал ледяной Враз загнать. Ты б убил и потом лишь простил бы... Месть жжет вены в запястьях, ты, словно больной, Спишь и видишь лишь то, как предателя сыщешь И за годы мучений своих отомстишь... Только жаль, Грей Фуллбастер, ты так и не слышишь Шепоток издевательский вдоль сонных крыш, Что тебя самый близкий безжалостно предал, Это ж тот, кого братом ты должен был звать! Стали грёзы о мести навязчивым бредом, Только жаль, ты не знаешь, кого в клочья рвать...