Erato

      Когда Афродита спускается по золотым ступеням, надкусывая ярко-красный плод, а Терпсихора с усмешкой дёргает струны, нетерпеливо покачивая ступнёй, можно ли сказать совершенно уверенно, что в душе что-то откликается от этих картин? Когда подушечки пальцев касаются мягких перьев и железных, узких, взвинченных до предела пружин, когда локти вздымаются вверх, словно части птичьего крыла, а ноги настукивают ещё не тронутый памятью ритм – это всё случается лишь тогда, когда нимфы кольцом окружают юное дарование?       Вы вправе этому не поверить, но вправе и искренне так считать – на всё воля ratio¹, друга убеждений и брата иллюзий. Но попробуйте каждый раз дожидаться легкомысленного впархивания голубой птицы в своё окно – и сойдёте с ума, в этом можете мне поверить. Каждый знает черту, которая остаётся невидимой до тех пор, пока через неё не переступишь. Эта – одна из десятка таких. Попробуйте взглядом заставить капли воды со дна вашего стакана воспарить – с таким же успехом ваша ссутуленная над столом спина призовёт греческих богинь.       Выкрикиваете «Erato», и каждый слог зависает каплей воды, разрывающей масляную плёнку. Существует лишь одна причина носить монеты на своих плечах, слева – решка, справа – буравящий взгляд орла. Но можно ли просто так чувствовать пленение муз, когда комната холодна и пуста, веки тяжелы, а тело отдаёт или тревожностью, или болью? Можно ли быть настолько очарованным темнотой, что сердце меняет ритм одним не предвещающим мгновением и жилы бурлят от грозовых ударов?       Это, мой юный друг, постигается со временем, а когда находишь ответ – уже перестаёшь считать со стрелками. Налей старому другу чего-то янтарного, чтобы можно было из капель сложить для самого маленького и ещё нерождённого целованные солнцем бусы. И тогда то, чему суждено родится, само станет целованным солнцем, и веснушки заиграют на бледных, постепенно заливающихся краской щеках. Налей чего-нибудь, что можно успешно превратить в звон монет и бесконечную мелодию рога изобилия.       Когда откроешь глаза, тебя будут звать по-другому, но изменишься ли ты от этого хоть на йоту? Как бы мир не был влюблён в тебя, и, может, острые пики роз будут вечно обвивать твой порог, не выпуская на улицу, словно птицу в клетке, ты всё равно замыкаешься в кольце рекурсии и видишь себя в отражении, снова, и снова, и снова, и снова, и… В груди распускается роза, нежные лепестки щекочут нервы и что-то такое нажимают, будто клавиши в сладкоголосом piano. Кажется, кнопку «вкл», потому что глаза вдруг загораются двумя карманными фонарями.       Нужно ли слышать звучное пение за спиной и чувствовать сетку рук на своих плечах, если роза сердца сама может задеть выключатель и лишить сна, покоя и прежней трусости? Можно ли быть другом Афродиты, если эмоция не имеет адресата и заполняет комнату серным газом? Удушающе-сладкий запах с нотами остро-терпкого… желания, бушующего тайфуном, и ураганом, и грозой, и внезапным поджогом жарким днём сохлого леса. Видишь своё отражение в рекурсии, а там зрачки постепенно сужаются, и все мысли сходятся до одного, управляемого эмоциями инстинкта.       Тебе покажется, что ты можешь обаять мир в двух тональностях, но это ненадолго. Поэтому, налей солнечному ребёнку чего-нибудь самого крепкого, и утром он птицей Феникс восстанет из моего пепла, в три оборота закрутив янтарные бусы на шее. Не будет имени или подписи, клейма или пожелания, будет лишь деталь. Единственная деталь, решающая абсолютно всё в этом хаотично-непредсказуемом мире.       Когда-нибудь солнце затмит луна, но знают об этом немногие. И искра способна гореть дольше самого яркого пожара, самого любовно оберегаемого костра. Ты посмотришь на термометр,и обнаружишь там 451°, и что-то отзовётся содроганием спички перед участью нести свет огня. Или ты можешь вырваться из терновника, но никогда не услышать ноты последней песни. Оставляю этот выбор твоей больной фантазии, но темнота – проводник. Каждый импульс чувствуется покалыванием тонкой иглы.       Ты сможешь найти ответ, лишь закрыв глаза. Ratio¹ – разум.