***
Она допоздна задерживается на работе и корпит над планом очередной операции — он подходит к её столу и ставит рядом с бумагами чашку кофе. Азарт и что-то потаённое в душе подхлестывает её, и вот утром на его столе красуется блестяще продуманный план. А вот они непринуждённо разговаривают около распахнутого окна, которое впускает в пыльный отдел вечернюю майскую свежесть и прохладу, разбавленную гулом большого города. Оказывается, когда он смеётся, то из уголков его глаз словно лучики расходятся маленькие морщинки. А вот он ловит её саму и ворох её бумаг на крутом лестничном пролёте, и она чувствует его дурманящий горьковато-пряный аромат, а он улыбается и просит остерегаться слишком больших стопок документов. После этого она ещё несколько минут оторопело смотрит ему вслед. Потом было много таких незначительных и интимных моментов, которые переросли в более осознанные прикосновения и жесты. И тот их первый поцелуй в канун Рождества был не вынужденной мерой от присутствия омелы над их головами, а вполне обоюдно ожидаемым действием. Потом они целовались при каждом удобном и не очень случае, а однажды их чуть не поймала Пиквери. Он стал для неё не первым, но самым важным мужчиной, с которым она сначала робела, но со временем раскрылась как диковинный цветок. Она поверить не могла тому, насколько трепетно и нежно их счастье, как он постоянно успокаивающе шептал ей в макушку всякие глупости, говорил о том, что эти отношения и для него в новинку, ведь несмотря на возраст и опыт прошедших лет он редко позволял себе моменты личного счастья. Они старались проводить друг с другом каждую свободную минуту, и Тине казалось, что счастливее неё нет никого на свете. Но в один момент все изменилось — в тот день к ним в отдел пожаловала одна весьма высокопоставленная дама из французского министерства магии с целью обмена опытом и кадрами. Эта дама была прекрасно сложена, со вкусом одета, и её манеры, как и красота вызывали бурную мужскую реакцию. Один лишь Грейвс был спокоен — он приветственно поклонился и поцеловал протянутую в жеманном жесте надушенную кисть. Затем он пригласил даму в кабинет и надолго там закрылся. В тот момент Тина была сама не своя. Куинни, почувствовав её волнение, даже поднялась к ней в отдел и отозвав сестру в сторону, постаралась убедить, что ничего страшного в случившемся нет, и Грейвс испытывает к Тине те самые чувства. Червячок сомнений немного угомонился, но вечером Тина проследила за Персивалем до самого его дома. И когда за ним и за его французской коллегой закрылась дверь его квартиры, и в гостиной загорелся мягкий свет настенных бра, Тина позволила себе пару слезинок. Прождав ещё два часа и окончательно замерзнув, она с ужасом и безнадёжной тоской увидела, как во всей квартире погас свет, а та дама так и не вышла. Как Тина добралась домой, она не помнила, и ещё целую неделю провалялась в горячке. За это время Персиваль её так и не навестил. Заглушая слезы подушкой, на исходе недели, она решила оставить все как есть, и под сочувственный взгляд сестры отправилась на работу. Там её встретил холодный и отчуждённый Грейвс, с поведением которого Тина смирилась и замкнулась в себе, переключив все внимание на работу. Говорят, время лечит, но раны в душе Тины едва затянулись. Любой крохотный прецедент заставлял ныть сердце так, что хотелось его вырвать и растоптать. И все-таки прошлое с трудом, но постепенно отпускало… До тех пор, пока судьба не внесла свои коррективы и не обрушила на Тину сегодняшнее происшествие. Грейвс тоже испытывал двоякие чувства от встречи — с одной стороны он сам оборвал все отношения с Тиной. С другой — как мальчишка обиделся на неё — на то, как быстро она сдалась и нашла ему замену. В том, что случилось не было его вины — та подставная француженка оказалась подельницей Гриндевальда, виртуозно применяющей Империо. Своё заключёние и пытки, как и последующее освобождение он помнил плохо. Но, очнувшись на больничной койке и немного восстановившись, он узнал какие тёмные дела творил в его обличии Гриндевальд. Особенно ужаснул его тот факт, что Тину едва не казнили с его подачи. Мгновенно сообразив, что следствие не оставит в покое близких, Персиваль тяжёлым для себя решением решил оборвать все связи с Тиной, дабы не скомпрометировать её перед дознавателями и судом. Все её посещения и попытки попасть к нему в палату он пресекал на корню, внешне ничем не показывая чувств, в внутренне — пылая и мучаясь от ужасной боли от расставания и тоски по девушке. Каждая ночь возвращала его в пытки Гриндевальда, а самым нелюбимым кошмаром стал сон, в котором Тина убегает от него, весело смеясь и держа за руку другого мужчину. Он просыпался с колотящимся сердцем, прерывистым дыханием, до крови расчёсывал магические шрамы от пыток и старался успокоиться. Получалось плохо. Спустя какое-то время, после суда и позорного, хотя и ожидаемого отстранения от аврорской деятельности, Грейвс узнал, что тот магозоолог, который и рассекретил Гриндевальда, стал активно ухаживать за Тиной. Тина его ухаживания приняла и даже стала робко улыбаться. Откуда Грейвс это узнал? Он следил за девушкой, каждый раз уговаривая себя, что это последний раз. Проходит почти полгода в метаниях, страданиях и слежках, и вдруг Грейвс узнает, что британец сделал Тине предложение и та его приняла. Эта новость так сильно его потрясла, что он напился до бесчувствия, рыдая и воя в своей респектабельной и такой пустой квартире. Британец опередил его и в этом, — думал Грейвс, сжимая своё кольцо в кулаке, предназначенное Тине, но так никогда и не подаренное. Но Персиваль не привык долго унывать и оставаться без дела — давала знать военная выдержка и жёсткая самодисциплина, наработанная годами службы в МАКУСА. Очень скоро он взял себя в руки и решил собрать все то, что осталось от его прежней счастливой жизни. Прежде всего Грейвс разобрал личные бумаги и посчитал, что накопленных средств ему хватит на долгое безбедное существование. И раз Тина устроила жизнь, в которой ему нет места, а высокий пост в МАКУСА он безвозвратно потерял, то и Нью-Йорк его теперь не держал. Он выставил на продажу имущество и начал готовиться к переезду на другой континент. Куда именно, он пока не решил, но уж точно подальше от США и Британии. Казалось, что боль постепенно уходит, дела отвлекали от печальных мыслей, но в глупом сердце появилось маленькая надежда все изменить. Это случилось после того, как однажды Грейвс случайно увидел Тину в окне полюбившейся ей кофейни. Она сидела за «их» столиком одна, неподвижна, печальна и задумчива. Его поразило то, как она болезненно выглядела — взгляд потухший, прежде цветущее лицо с милыми ямочками осунулось, а под глазами залегли тени. Грейвс и сам выглядел не лучшим образом. Он с болью заметил помолвочное кольцо на безымянном пальце и маленькую слезинку, скатившуюся по щеке. Наблюдать за всем этим было выше сил, и засунув руки в карманы пальто и спрятав лицо в обёрнутый вокруг шеи шарф, решительно пошёл прочь от кофейни. В его голове созрел план. От знакомого в МАКУСА он узнал, что Тина взяла отпуск и собирается отправиться с Саламандером на Кубу, где у британца намечались исследования. Перед тем, как окончательно разорвать все связи с США, Грейвс решил отправиться следом за ними. Тот случай в кофейне дал ему понять, что возможно ещё не все потеряно, что он заблуждался, что может с лёгкостью прожить без Тины. А если он ошибся, то в их отношениях будет поставлена жирная точка.***
И вот теперь он крепко обнимает любимую и ведёт её в танце. По иронии судьбы играет страстное и оглушительное танго, которое словно в насмешку называется «Танго свободы». Грейвс прижимает к себе Тину ещё крепче, чувствуя как холодны её пальцы в его руке, и лихорадочно соображает что сказать и что сделать дальше. Тина же едва жива в этот момент, страстная аргентинская мелодия будоражит кровь, а близость любимого мужчины, чувства к которому она почти задавила, поднимает со дна души тягучую тоску по нему и печаль. Она инстинктивно прижимается к нему ещё ближе, чувствует под пальцами крепкую спину, а другой рукой — шершавую кожу сильной ладони, втягивает носом его запах, тот самый, горьковато-пряный, и чувствует себя так, как давно не чувствовала — на своём месте. Персиваль пахнет домом, и своей аурой несёт силу и спокойствие, от чего ей становится очень комфортно и спокойно. От всех этих мыслей и ощущений у неё щиплет в носу, она старается не смотреть Грейвсу глаза и переводит взгляд на замок из их рук. Его жилистые предплечья открыты — рукава белоснежной рубашки закатаны почти до локтя, под ладонью другой руки она чувствует приятную мягкость черного жилета. Надо же, мысленно хмыкает Тина, он не изменяет своей излюбленной черно-белой гамме даже на отдыхе. И хотя на улице привычная для Гаваны жара, Персивалю (она позволила себе снова его так называть), похоже, комфортно. Затем Тина переводит взгляд на расстёгнутый ворот рубашки, в котором виднеется крепкая загорелая шея и выдающийся кадык, серебрящийся едва пробившейся щетиной, и подавляет желание уткнуться в ворот носом. Четкий шаг вперёд, другой, перехват — Тина никогда не танцевала танго, но Персиваль виртуозно её ведёт, кружит и осознанно оглаживает. Он не сводит с неё глаз, но молчит. Она тоже хранит молчание, осмелившись наконец заглянуть ему в глаза. В них она видит целую гамму чувств — от сожаления и тоски, до страсти и желания. От этих взглядов ей становится жарко, внизу живота появляется приятная истома, заставляющая щеки порозоветь, а алые губы приоткрыться. Она неосознанно облизывает их, и это не проходит без внимания Грейвса, он жадно смотрит на движение языка и появившуюся влагу на губах и нервно сглатывает, затем перехватывает девушку и крепко прижимает её к себе, потеревшись своим бедром о её. Тина с вызовом смотрит на него, принимая правила игры, Персиваль внутренне ликует, и наконец произносит нейтральное: «Привет!». Звук его голоса будто отрезвляет Тину, выводит из морока. Она замирает, остановив общее па на середине, сбрасывает с себя руки Персиваля и кривится в горькой ухмылке. — Привет? Вот так просто? — практически кричит она. — Это все, на что ты способен? Да как ты вообще… На последней фразе у Тины перехватывает дыхание от непрошенных слез — она просто не в силах продолжить фразу. Оттолкнув от себя Грейвса, она несется сквозь толпу отдыхающих прочь из таверны, больше всего на свете желая, чтобы все происходящее оказалось дурным сном. Казалось бы, уж куда ей больше страданий? Она и так едва жива после всего с ней произошедшего. Но нет, прошлое настигло её, оглушительной волной накрыв с головой. Слезы застят глаза, и она бежит по старым улочкам города, не разбирая дороги. Под ногами шелестит щебенка, горло хрипит от нехватки воздуха и рыданий, а она мчится все дальше и дальше, силясь не слышать до боли знакомого голоса, выкрикивающего её имя. Впереди безлюдный пляж, и вот ноги, обутые в легкие сандали, вязнут в песке, бежать становится все тяжелее. Грейвс так и не отстает, наоборот, сокращает расстояние между ними. И вот сильная рука хватает Тинин локоть, и Грейвс резко разворачивает девушку к себе. Она по инерции врезается в него, и они оба падают на песок почти у самой кромки воды. Тина не собирается сдаваться, она царапается и кусается, выкрикивая проклятия в адрес мужчины и умудряясь несколько раз пнуть Грейвса ногой. Персиваль пытается сдержать разбушевавшуюся Тину, и накрыв её своим телом, хватает за руки и заводит их ей за голову. Тина обмякает, у неё не остаётся сил ни на что, кроме как шёпотом сквозь истерику и слезы повторять: «Ненавижу!». Грейвс прижимается лбом ко лбу Тины, отглаживает пальцами тонкие запястья и тихо вторит: «Я знаю». Он зажмуривается, кривясь от душевной боли, затем открывает глаза, ловит Тинин взгляд и тихо повторяет: «Прости… Прости меня…» Она вздрагивает, давит всхлип, закусывая губу, и отводит взгляд. Грейвс слегка ослабляет хватку и замечает острое плечо в пройме простой хлопковой блузки, темный завиток, прилипший к запотевшему лбу, острый волевой подбородок и изящную шею. Все эти милые сердцу подробности добавляют ему смелости, он высвобождает одну руку, пальцами касаясь нежной кожи щеки, поворачивает к себе её лицо и недолго думая, целует. …Тина обречённо думает, что убежать ей не удастся, поэтому решительно принимает поворот судьбы и позволяет Грейвсу её догнать. Он почти бережно хватает её и тянет на себя. Потеряв равновесие (и возможно какой-либо здравый смысл), врезается в широкую грудь мужчины, они падают на песок, и Тине ничего не остаётся как встать в оборону. Справедливый гнев, злость и обида накатывают на неё, и она старается выместить все эти чувства на Грейвсе. Она грубо хватает его, щипает, царапает, и кажется, больно кусает за плечо, проклиная и стараясь всю свою душевную боль выместить ему болью физической. Они катаются по песку, словно два разъярённых зверя. Тина окончательно выбивается из сил, капитулируя перед физическим превосходством Грейвса, а он мгновенно пользуется этим, перехватывая в крепком замке её руки, и весом своего тела удерживая её. Его дыхание обжигает её губы, когда он лбом касается её лба и тихо молит о прощении. Она обмякает в его руках и отворачивается. Горькие слезы жгут глаза, дыхание перехватывает, как вдруг кончики его пальцев мягко касаются её щеки. Тина поворачивает голову, его губы плавно накрывают её, и мир вокруг перестаёт существовать. Она не помнит, как они оказываются в её бунгало — Ньют на несколько дней уехал какой-то заповедник, и лишь ветер мягко качает занавески открытых окон террасы. Они с Грейвсом бросаются друг другу навстречу, исступленно целуют, гладят и обнимают друг друга, путаясь в пуговицах и ворохе одежды. Тина обхватывает Персиваля руками, он подхватывает её под ягодицы, задрав юбку, а она оплетает его ногами, заключив в плотное кольцо своих объятий. Он смеётся ей в губы, приникает к ним и углубляет поцелуй, прижимая Тину к стене, и выпуклостью в штанах упирается ей между ног, недвусмысленно давая понять о продолжении. Она трется в ответ, постанывая и покусывая его губу, а он, отлепившись от стены, идёт в сторону спальни, по пути сбивая предметы и спотыкаясь об одежду. В комнате он опускает Тину на постель, стаскивает с плеч ненужную рубашку и наклоняется к девушке. Она разгорячена, щеки окрасил румянец, губы распухли от жадных поцелуев, а вырез блузки открывает грудь с россыпью маленьких родинок, которые он начинает жадно сцеловывать. Тина стонет и выгибается навстречу, на ощупь стараясь расстегнуть ремень. Наконец ей это удаётся, она ногами стаскивает с Грейвса штаны вместе с нижним бельём и снова обхватывает его ногами, плотно прижимая к себе. Грейвс нежно обхватывает грудь рукой и бережно перекатывает между пальцев уже набухший сосок. Легкими поцелуями он прокладывает дорожку от её груди к подбородку, слегка прикусывает нижнюю губу, а затем нетерпеливо целует, всем телом прижимаясь к девушке. Через тонкую ткань трусиков Тина чувствует его твердость, она немного отстраняет Грейвса, пытаясь стянуть ненужную блузку через голову, он ей помогает, а затем опускает руку вниз, плавно ведя не по внутренней поверхности бедра, и одним ловким движением стаскивает трусики с её ног. Юбка также летит к трусикам, и наконец, они могут прижаться друг к другу кожа к коже. Лоно Тины уже сочится влагой, а член Грейвса настолько тверд, что это причиняет боль. Он проводит головкой вдоль её губ, она стонет и тянет его на себя, давая понять, что уже давно готова. Наконец, они сливаются в одно целое. Поначалу они торопятся, рваными толчками вызывая друг и друга сладкие стоны, но затем, переходят на более спокойный ритм, ловя дыхание дыхание друг друга жадными поцелуями. Тела покрываются испариной, движения углубляются и ускоряются, и вот по Тина начинает мелко дрожать, сильнее сжимаясь на члене, всхлипывает и обмякает в объятьях Грейвса, который практически сразу же несколькими рваными движениями кончает, тихо застонав. От долгого воздержания он чувствует немного болезненные ощущения, когда тягучее семя изливается в лоно девушки. Без сил они ложатся друг напротив друга, полуприкрыв глаза и выравнивая дыхание. Спустя какое-то время Тина открывает глаза, и встречается со взглядом Грейвса. Он улыбается. Она улыбается ему в ответ, но тут же хмурится, замечая по всему его телу россыпь магических шрамов. — Это он? — спрашивает Тина дрогнувшим голосом. — Да, — просто отвечает Грейвс и взгляд его мрачнеет. Тина шумно выдыхает и придвигается поближе, легко касаясь шрамов кончиками пальцев. — Больно? — Сейчас уже нет. — Но почему? — Почему что? — Почему ты бросил меня? — А почему ты так легко поверила, что он — это я? Тина отстраняется, садится и закрывает лицо рукой. — Не знаю… — А я знаю, — с нажимом произносит Грейвс, присаживаясь рядом, — все потому, что ты не верила мне и в наши отношения. Тина всхлипывает и вскакивает с кровати. — Да, да! Я не могла поверить, как ты, такой мужчина, такой… Ну как с обложек журналов мог что-то найти во мне. — Тина уже не пытается остановить капающие слезы. — Та дамочка весь день крутилась вокруг тебя, ты с ней домой ушёл! Она осталась у тебя ночевать! Что я могла подумать? А? Грейвс отворачивается, опускает голову и глухо отвечает: — Не знаю, ситуация очень двусмысленная… Но ты же знала, что я тебя любил. И сейчас люблю. — Он разворачивается к девушке, — поэтому я здесь. Тина вздрагивает и смотрит на Грейвса с затаенной надеждой. Он подходит к ней, вытирает ладонью слезы и целует распухший от рыданий нос. Она жмурится и решает не отстраняться, и лишь быстро шепчет: — Но почему когда все кончилось, ты прогнал меня? Твой домовик молча вернул мне все мои вещи. Я не знала что делать. — тут голос Тины совсем сбивается и она давит рыдание. — Если бы не Куинни, то я… Продолжать она не стала, Грейвс без слов понимает то, о чем она умолчала. Он стискивает зубы, на мгновение прикрывает глаза и лишь сильнее прижимает к себе хрупкое девичье тело. — Я не хотел тебя скомпрометировать. — твёрдо и без утайки произносит он, — рапорт о моем отстранении и разрешение на допросы с помощью Веритасерума принесли в палату уже на следующий день после моего пробуждения. Затем было муторное расследование и трибунал. Пиквери пыталась оправдать меня, приводила кучу доводов в мою пользу, упирала на мой большой послужной список и преданность министерству. Но это не помогло. Меня разжаловали. Но об этом ты знаешь… Я потерял все — любимую работу, уважение окружающих, веру в себя. Я не хотел, чтобы и ты прошла через это. Я причинил тебе боль и очень в этом раскаиваюсь. Поверь, мне тоже было нелегко, но мысль о том, что ты не пройдёшь через то, через что прошёл я, давала мне облегчение. На тебе нет позорного клейма подельника Гриндевальда. Тина вздрагивает при звуках имени, поднимает на Грейвса заплаканные глаза и гладит по щеке. — Я смогла бы вынести любое испытание, — жёстко говорит она, — если бы дал понять, что я нужна тебе. — Если я скажу сейчас, что ты мне очень нужна, что я хочу, чтобы мы всегда были вместе и что только здесь и сейчас я приму твой ответ, что ты мне скажешь на это? — Я согласна! — уверенно произносит Тина и улыбается так, как давно не улыбалась.***
Утренний ветерок ворвался в опустевшее бунгало, игриво пошевелил листок бумаги, придавленный стаканом, на дне которого лежало кольцо. И если бы ветер мог читать, то он смог бы увидеть, что это письмо, написанное быстрым и уверенным почерком: «Ньют! Прости, но я не могу стать твоей женой. Куинни ошиблась тогда, я не умею отдавать, я могу только брать. Ты — прекрасный человек, и заслуживаешь большего. А мне нужна свобода. Тина».