Скрипачка.

Дорогая Хулия!.. - Что ты пишешь?! – накинулась на подружку Соль. - А что? – удивилась Валерия, отрывая ручку от бумаги. – Так всегда начинаются письма. - Любовные, - выразительно произнесла Соль. – А ты пишешь письмо своей подруге. Оно должно начинаться просто с имени. Валерия молчала несколько секунд, обдумывая слова девочки, что-то невыразимое мелькало в голове, и она пыталась понять, что же происходит внутри. - Соль… - Что? – Соль обеспокоенно посмотрела на Валерию, так, как на выпавшего из гнезда птенца смотрит лесник, который после обязательно приютит несчастного птенчика, выкормит и отпустит на свободу. - А как бы ты начала письмо … к маме? – Девочка скомкала листок с «Дорогой Хулией» и одним ловким движением отправила его в корзину. Следом вырвала новый из тетрадки и внимательно посмотрела на подругу. - К маме? – переспросила удивленная Соль. – Не знаю. Наверное, «Мамочка». - А если бы ты не могла так ее назвать? – сумела подобрать нужную фразу Валерия, и это далось ей явно нелегко. – Если бы у тебя … не было такой возможности? Соль крепко задумалась, совершенно не понимая, чего хочет от нее девчонка. Как можно назвать маму не мамой, а по-другому? Неужели есть такое слово? Слово, которое заменит? Да и к чему это Валерии? Переведя взгляд на подругу, Соль мгновенно догадалась, зачем. «Ну, и дурочка же я, чуть не ляпнула лишнего» - заметила она про себя, а вслух, резко выдохнув, тихо проговорила: - Пиши «Самый близкий мой человек». Самый близкий мой человек, я очень скучаю. Завтра мне снова идти в школу, а тебя не будет утром – значит, разбудит меня папа, а не ты. Ты будишь по-другому. Целуешь в лоб и говоришь «Моя Принцесса», и я просыпаюсь, чтобы улыбнуться тебе и почувствовать себя именно твоей Принцессой. Хулия проснулась от звонка будильника, который оповещал о том, что точное время в Мадриде – девять. Ей бы хотелось понежиться в постели еще немного, но было много дел, которые невозможно отложить. И первое – самое важное на сегодня – это встретиться с Айноей на нейтральной территории (вроде как случайно) и попытаться спокойно поговорить. Хулия привела себя в порядок, позавтракала в одиночестве чашкой кофе и кашей, приготовленной на скорую руку. Успела подумать о том, что Рикардо наверняка сделал на завтрак дочкам бутерброды, которые крайне неполезно отразятся на их желудках. Было даже желание заглянуть к ним на минутку, поставить на плиту кастрюлю с только что приготовленной кашей и незаметно уйти. Остается только надеяться, что в полдень Валерия заглянет к Соль, и ее мама немедленно усадит девочек обедать – а у нее обязательно будет суп. Значит, Хулия может быть спокойна. В дверь раздался звонок, и девушка вскочила со своего места, подавившись кофе. Быть может, это Рикардо? Так думала она, направляясь ко входной двери, быть может, он, как и она, соскучился за такое мизерное количество времени, и пришел, чтобы обнять ее и поцеловать, наконец? Но на пороге стояла Саломея, прятавшая за носовым платком заплаканные глаза и сопливый от слез нос. Хулия всплеснула руками и, обнимая подругу за плечи, завела ее в гостиную, где чуть ли не силой посадила на диван и сказала тоном, не терпящим возражений: - Рассказывай. Саломея всхлипнула и выдохнула со слезами: - Не могу так больше, это просто кошмар… Хулия присела перед ней на корточки, как перед маленькой обиженной девочкой, и тихо-тихо спросила: - Улисес, да? Саломея горько усмехнулась: - Роберто тебя просветил вчера, я так понимаю? - Да, но это не имеет значения, главное, что я все знаю, и ты можешь смело выкладывать мне все, что тебя тревожит. Саломея, пожалуйста, - посмотрела на нее Хулия, - скажи мне, что случилось? - Моему сыну плохо, мне еще хуже, - сквозь слезы отозвалась обычно веселая и добродушная Саломея и уткнулась в плечо подруги. - Он заболел? – встревожилась Хулия. - Он болван, - с чувством обругала сына женщина. – Бросился в объятия первой встречной – и пожалуйста… Получите – распишитесь… Он ее не любит, и он страдает, мой мальчик, я не могу смотреть на него, это просто невозможно! Хулия сжала в объятиях Саломею и тяжело вздохнула. Ее подруга всегда воспринимала все близко к сердцу, всегда переживала все вдвойне (особенно учитывая, что это был ее сын сейчас), и история… она шла по спирали, повторялась, и снова Саломее было мучительно больно. Ведь точно также несколько лет назад она страдала и убивалась из-за собственного брата, у которого в жизни все шло наперекосяк. - Ты, наверное, не понимаешь меня, Хулия, - прошептала женщина, осеклась. – Ты поймешь, когда у тебя появятся собственные дети… - Я понимаю. – Хулия закрыла глаза. – Я все понимаю. Кто же будет заплетать мне такие классные колоски, которые умеешь только ты? Айноа, конечно, сделала мне хвостик, и я ей очень благодарна, и в курсе, что она к косичкам «не приспособлена», как говорит папа. Она ведь в руках только скрипку и держала – не до косичек ей было. Мы сегодня утром катались с Соль с горки, и мой хвост растрепался. А прически, которые ты мне делала, всегда держались до вечера. Мне не хватает тебя даже в таких мелочах. Айноа перебирала старые фотографии, а в голове ее вихрем проносились воспоминания, не такие старые как снимки в руках, но такие же бесконечно родные. Это случилось два года назад, когда она готова была бросить обучение и прилететь домой. И хотя она заверяла отца и сестру по телефону о том, что у нее все отлично, куча новых друзей и есть, с кем провести свободное время… На самом-то деле все отличалось кардинально. Испаноговорящих рядом не было, не было родного языка! Английский, французский, немецкий, даже русский… Но испанского не было… Ей казалось, что она стремительно забывает его, и вспоминает только лишь тогда, когда по телефону говорит сестричке ласковое «Cariño»*, или, вздыхая, отвечает папе привычное: «No te preocupes»**. Чтобы не забывать – писала. Вела дурацкий дневник, где не было эмоций и чувств, какие обычно бывают в дневниках девочек-подростков. Просто писала о том, что посетила в Вене, чему научилась в консерватории. Вспоминала любимые стихи Беккера и Лорки, воспроизводила на бумагу запавшие в душу строчки. Закрывала глаза и представляла картины любимого художника – Сальвадора Дали. Описывала словами все, что вспоминала. И в октябре, двадцать первого числа, созвонившись с отцом утром лишь потому, что у нее был день рождения, она почувствовала себя совсем скверно, не так, как должна чувствовать себя в любимый праздник. Была какая-то апатия ко всему, не было настроения… Тоска по дому, по Родине, по всему привычному и близкому. Хотелось выйти на улицу и услышать приветливое «Hola»*** от соседей, уловить такой знакомый аромат из близлежащей булочной. Был зачетный концерт, они играли для богемной публики, выкладывались. Айноа стояла на сцене и ощущала, как першит в горле, но не могла позволить себе такую слабость – только играла все резче и отчаянней, и смычок ее сегодня был таким же резким и непослушным. И когда на сцену повалили зрители с цветами, Айноа увидела парня, или мужчину… Сложно было назвать его, наверное, и тем и другим. Он подошел к ней с большим букетом и сконфуженно произнес: -Perdón. Yo no hablo en Inglés…**** И Айноа, не сдерживая чувств, только услышав такие родные слова, буквально бросилась к нему в объятия, и в висках у нее застучало от подступающей радости. - Я тоже не говорю по-английски, - шепнула она, все еще не вырываясь из теплых и родных объятий. – Потому что я родом из Мадрида. Тогда уж и мужчина-парень обрадовался безмерно, ибо тоже прилетел сюда из Мадрида. И Айноа, смотря на него сияющими глазами, готова была зацеловать лицо незнакомого человека тогда до полусмерти – он ведь по сути спас ее… Вытащил… Соль сказала, что не нужно много писать, и я заканчиваю это письмо, пусть оно даже и будет таким коротким. Я только хотела сказать тебе: возвращайся поскорее. Мне тебя очень не хватает. Ты самая лучшая. Самый близкий мой человек … ________________________________ * - дорогая ** - не волнуйся *** - привет **** - Прости. Я не говорю по-английски