Пленники.

Я слышал, как крысы сновали туда-сюда под кушеткой, к изголовью которой были привязаны мои руки. Казалось, еще чуть-чуть, и они заберутся по трухлявым ножкам, проползут под одеялом и вонзят свои мерзкие коготки прямо мне в живот. А я даже не смогу закричать, ведь во рту вставленный по самые гланды, уже разбухший от слюны кляп. Удивительно, как я до сих пор не задохнулся, хотя вряд ли мне будет позволено покинуть этот мир до тех пор, пока из меня можно выжать хоть что-то. Хоть каплю боли и страдания, которыми он питается. Мое ложе расположено в тени, свет никогда не пробивается в мой уголок, ведь факелы в моей камере никогда не горят, а окон здесь нет. Зато соседняя камера освещена хорошо, так, чтобы я прекрасно мог видеть все, что там происходит. Маргери приходит каждый день. В последнюю неделю она зачастила, должно быть, не хочу даже думать как, выбила у лорда Болтона поблажку или же он в отъезде и не может караулить, чтобы ее не пускали к родному брату. Вернее, она думает, что к родному брату, однако, тот несчастный на кресте - не я, я поражен, что она до сих пор не заметила... Маргери всегда была такой внимательной, такой осторожной и осмотрительной. Ей хватало одного лишь взгляда, чтобы понять все о человеке, а с этим грязным, измученным, распятым на кресте юношей, она провела не одну неделю. Он всегда отворачивается, слипшиеся пряди волос прячут лицо, хотя, должно быть, он и впрямь похож на меня. Не может же сестра и впрямь быть настолько слепой. Вдалеке слышаться шаги, скрип засовов. Опять она. Ровная, статная, как всегда держащая спину прямо, красивая, несмотря на потухший взгляд и запавшие под глазами синяки. Моя дорогая Маргери... она выглядит старше, гораздо старше своих лет. Когда она подходит к мученику, чтобы промокнуть его засушенные раны, она напоминает мне молчаливую сестру. Иногда ее выдержке приходит конец, и она всхлипывает, просит прощения, обещает, что скоро все закончится. Она добьется своего, и Лорас будет свободен! Она ни за что не бросит его здесь и вытащит его... Но я вижу, что она самой себе не верит. Она знает, что сколько монстра не умоляй - он не смилостивиться. Горбатого могила исправит. Девушка молчалива и спокойна на этот раз. За эти сутки это ее третий визит. Первый - после завтрака, второй - после обеда, и третий - сейчас. Время течет незаметно, когда я ее вижу, когда изнемогаю от желания сказать ей - обернись! Возьми факел, подойди ко мне, и твои страдания закончатся! Но проклятый кляп мешает, не дает вымолвить и слова... Снова скрип. Звук шагов. Маргери напрягается, а я дергаюсь, наблюдая, как к ней со спины подбирается черная тень. Жесткие руки обхватывают девичьи плечи, губы касаются виска, согревая ее холодную кожу дыханием. - Скучала по мне? - Рамси улыбается, кидая мимолетный взгляд в мою сторону, но Маргери этого не замечает. Она вообще не видит ничего, кроме своего горя. - Да. Надеюсь, ваша поездка была приятной, - формальности. Сестра всегда была сильна в них. Где бы она ни оказалась, с кем бы ни разговаривала, всегда достоинство и учтивость истинной леди. Всегда безукоризненное соблюдение этикета. - Могло быть и лучше, - Рамси устало выдыхает. Явился первым делом сюда, даже не поев, должно быть! Конечно, какая еда может сравниться с людскими страданиями? Очень надеюсь, что поездка была самой, что ни на есть, неприятной. - А ты, любовь моя, как проводила время без меня? Ты хорошо себя вела? Маргери на секунду заминается, кусает свою губу, я это вижу, потому что она стоит в профиль ко мне, а Рамси не видит. Все, что он видит - изящные косы, собранные на затылке. Но ее страх он чувствует, словно тонкий аромат роз, которыми пахнут ее волосы. - Как жена, ты должна быть честной со мной, Маргери, - он говорит это с такой интонацией, словно пытается объяснить трехлетнему ребенку, сколько будет дважды два. - И принимать все, в том числе и заслуженные наказания. Скажи мне, ты заслужила наказание? Сестра оборачивается. Она очень бледна, и губы так неестественно алеют на фоне этой белой кожи. Девушка кивает головой. - Пожалуйста, прости. Знаю, мне нельзя ходить сюда чаще, чем раз в сутки, но сейчас так холодает, я опасалась, как бы он не замерз насмерть... - Ты что же, думаешь, что мои люди не в состоянии позаботиться о пленных? - опасно усмехается Болтон, распуская свои объятия. - Нет, что вы. - Ты считаешь, что можешь меня ослушаться и ничего тебе за это не будет? - такое впечатление, что он получает истинное удовольствие, шаг за шагом подкрадываясь к ее сердцу, напитывая его страхом, сперва слегка, а после все сильнее и сильнее. - Ты моя жена, и ты меня разочаровала. Ты должна принять наказание со смирением. Ты ведь примешь, верно? Ты примешь все, чего бы я не пожелал, не так ли? - Да, милорд, - в ее шепоте не слышно ни протеста, ни ненависти, хотя я уверен, где-то в глубине души она их питает! Она всегда была чудесной актрисой. Когда бастард достает нож, я дергаюсь, начинаю мычать. Если этот ублюдок думает, что посмеет ее тронуть на моих глазах, он еще пожалеет, что на свет родился! Но мой стон потонул в звуке ее дыхания. Маргери плевать на остальные камеры, на стоны и крики, ей плевать на все, ее мир сузился до человека, которого она считает мной. И маленького ножа, которым Болтон задумчиво водит по воздуху, словно прикидывая, с какой части ее тела начать... Но спустя секунду, Рамси проходит мимо нее, подходя к кресту, и когда до сестры доходит, что он задумал, она резко порывается и хватает мужа за запястье. Я начал молиться всем богам, чтобы он ее не ударил. Ведь я не могу защитить ее, а после не смогу простить себя за это. - Нет, милорд, умоляю! - в ее голосе звучат слезы, и я вижу, как дрожат ее плечи. Она виснет на руке мужа, словно кукла, а тот лишь кидает на нее холодный взгляд. - Маргери, - надавливает он слегка нравоучительным тоном, - ты ДОЛЖНА. Должна быть хорошей девочкой. Должна терпеть все, что я придумал. Должна смотреть, как я свежую твоего брата по твоей вине. Почему? Какого черта она хоть что-то из этого должна?! - Пожалуйста, Рамси, - продолжала умолять Маргери, - прошу, накажи меня! Сделай это со мной. - Своим поведением ты лишь омрачаешь его судьбу, - равнодушно отметил Болтон, кивнув на крест, и мне больше всего на свете захотелось плюнуть ему в лицо. Моя сестра была не готова к подобному выбору. Впрочем, она разжала руки, попятившись назад. Ее спина оперлась на решетку, отчего даже заметнее становилась дрожь в плечах и ее сбивчивое дыхание. Я благодарил Семерых за то, что не вижу ее глаз. Я боялся предположить, что в них: боль, ненависть или ужас, покорность, слом? Или все вместе? Я бы не смог вынести этого зрелища. По мере того, как ублюдок подходит к кресту, дыхание Маргери становится все более тяжелым, а в секунду, когда он заносит нож, она и вовсе не дышит. Мне пришла в голову мысль: не умерла ли она от горя и ужаса? Нож скользит по коже, не оставляя надрезов, но узник все равно дергается, стонет и трясется. Вверх по груди, к плечам и ослабшим мышцам на руках... Нож разрезает ремень, и левая рука безвольно падает вниз. Когда лопается второй ремень, узник падает на колени возле креста, изможденный, но свободный. Сестра выдыхает, хочет кинуться к нему, но Рамси ловит ее на полпути, заключая в объятия и поглаживая сверкающие волосы. -Тише, любовь моя. Идем в постель. Это был долгий и очень утомительный день для нас обоих, - он тянет ее за руку, вновь кидая быстрый взгляд в мою сторону. Он всегда говорит громко и четко, чтобы я слышал, кому Маргери принадлежит. И видел, кому она верна. Но я знаю, знаю, что она еще разыграет свою карту! И тогда держись, болтоновский бастард! Ты потеряешь все. - Вернешься к нему завтра. Их шаги удаляются, а тюремщик запирает камеру, так и не перетащив ослабшего узника на кушетку, не принеся ему даже воды. И сколько еще? Сколько мы должны стерпеть, прежде чем боги помогут нам? И наступит ли тот день, когда я посмотрю бастарду прямо в его надменные глаза, в которых не будет больше ни ликования, ни азарта, а лишь тихий животный ужас, который он так любит вселять в людей вокруг? И тогда я посмотрю ему в глаза. И снесу ему голову.