И солнце сгорает

Все начинается и заканчивается; Доктору кажется, что сейчас что-то начинается и что-то заканчивается, и его тело больше не принадлежит ему — оно уже принадлежит силам, пересоздающим и перезаписыващим его раз за разом, стирая и восстанавливая его самого, пересобирая мозаику в Доктора, и — он не готов, не сейчас, он не хочет, но… …но время уже разворачивается перед ним, от первого мгновения до последнего и обратно, свивается тройными спиралями, подбрасывает ему в разум воспоминания… У Повелителей времени есть способ обмануть смерть… Роза Тайлер… …я рассказал бы тебе о том, что это и как это — если бы мог сам понимать, если бы каждый раз не было так невозможно и отчаянно страшно. Доктор смотрит в глаза Уилфу и видит то, чего так не хотел — хотел — бы видеть: восторг, благоговение, жалость. — Как ты сделал это? — спрашивает тот, и Доктор понимает, что обратного пути уже нет. Тело догадалось давно, запустило наноспаны назад сложные многоступенчатые механизмы, но только сейчас, глядя в глаза Уилфу, до него окончательно доходит: началось. — Это началось, — выдыхает он, и Уилф не понимает. Смерть постучит четыре раза. В такт сердцам, четыре удара — смерть стучит четыре раза, снова и снова. Как он раньше не понимал этого? Ритм ускоряется, счет идет на микроспаны, время внезапно обретает ценность — то время, которое он не смог провести вместе с Розой, ее время и его время, истертое в пыль; время Марты, звонкими осколками разбросанное вокруг; время Донны, которого та никогда не вспомнит — и так отчаянно, невыносимо не хочется уходить. Не хочется — и хочется, потому что где-то в ушах еще звучит выстрел Аделаиды, откуда-то из глубины сознания смотрит на него Джоан Редферн, а где-то пишет последнее письмо своему одинокому ангелу Ренетт — тронутые им люди, коснувшиеся его люди, сгоревшие, улетевшие давным-давно по своим орбитам кометы; те, кого так хочется отпустить, о ком хочется не помнить и кого хочется не забывать никогда, но… Я — центр Вселенной, я центр системы, я — черная дыра. Я — то, что осталось от яркой звезды, и в мое поле притяжения попадают люди. Регенерация — это смерть, думает Доктор. Это смерть, которую удалось обмануть. Повелители времени живут слишком долго. Возможно, именно такую плату берет смерть за каждый новый шанс. Абсолютный контроль над телом, над любыми физиологическими процессами — кроме этого, неизбежного, Рассилон, за что ты так с нами поступил? Снова и снова сгорает перед его глазами Галлифрей, и одного этого воспоминания достаточно было бы, чтобы умереть — раз и навсегда, сгореть там же, тогда же, гореть всегда — не в начале времени, не в центре, гореть в самом его конце, растянутом по вселенной, потому что — — Галлифрея больше нет. Далеки — есть. Галлифрея — нет. Люди — есть. Доктора — нет. Совсем скоро не станет — не этого, по крайней мере. Символично умереть в тот же день, когда ты во второй раз обрек собственную расу на смерть. Когда ты держал в руках последнего из своих, который отказывался регенерировать из-за тебя. Из-за твоих принципов, из страха, из упрямства, из ненависти, но что важнее — из всех тех эмоций, которых не должно было быть ни у него, ни у Мастера, но они — были. Эмоции были, и проклятые Галлифреем дети его были, а Галлифрея больше не было — он сам только что отправил его обратно в ад, потому что ему стало страшно. Ему снова стало страшно, он — Разрушитель Миров, он не спаситель их, и он достоин смерти — оттого, что ему страшно, и он бежал, и должен был бежать, но он остановился — однажды, и — — Галлифрея больше нет Он достоин смерти, но он не хочет умирать — почему он не хочет умирать? Почему в этом старом теле, измученном разумом, горит еще какая-то искра? Яркая, огненная… Время оборачивается вспять и уносит Доктора с собой волной. И он не сопротивляется. Донна выходит замуж: яркая, огненная, живая — почти настоящая. Он коснулся бы ее сейчас, но не может — нельзя, опасно, он может уничтожить Донну, как он уничтожил уже… Марта и Микки, наверное, счастливы. Доктору хочется верить, что они счастливы — но разве кто-то может быть счастливым на войне, разве бывают счастливые солдаты, разве можно быть счастливым, если… Жизнь идет и продолжается, заканчивается и начинается, в фантасмагоричном баре, которого не должно было быть, но есть — где сбываются все мечты и встречаются все невозможности, кроме одной — кроме его собственной… Роза Тайлер, в смешной малиновой шапке, Роза-Тайлер-Ты-в-порядке? О, Роза Тайлер… Я всегда в порядке. И да, мне пора домой. Он должен знать, какой это год — должен, обязан, потому что ТАРДИС слишком хорошо понимает его, слишком сильно старается для него, и потому что сейчас начинается две тысячи пятый по земному летоисчислению — год, в который… …цепочка событий возникает в его голове мгновенно, путая планеты и галактики; на самой грани восприятия — другой он, но тоже из две тысячи пятого, протягивает Розе Тайлер руку, потому что все уже решено и предрешено за них, потому что так ему сказано и предсказано… ТАРДИС нервничает; зовет, встревоженная и испуганная — ее Повелитель времени делает что-то странное и непонятное, он должен быть сейчас внутри, обнятый защитой и теплом, потому что он должен пройти через то, что каждый проходит в одиночку, но — еще немного снега, еще немного этого неба этими глазами, просто еще один кусочек, еще один момент — — Момент, воспаленный разум, перегруженный раскалывающейся на части личностью подбрасывает слово-понятие, которое что-то значит, но понять его сейчас — слишком сложно, и Доктор сосредотачивается на вещах простых, понятных. На ледяной земле, на снежинках, на запахе первого дня нового года — и на уде. Посреди дороги стоит уд. Доктор смотрит на него — не понимая, не осознавая больше, кто он и где он; до ТАРДИС — совсем немного, но каждый шаг — это уже невыносимо, его тело едва держится, клетки — словно заряженные частицы, готовые оттолкнуться друг от друга уже, и что-то должно их удержать, но посреди дороги стоит уд — и поет ему колыбельную. Звук окружает его, смешиваясь с гулом колокола в ТАРДИС, и будто бы дарит защиту — самую каплю, но ее уже хватает. Уд поет колыбельную для сгорающего солнца. И солнце сгорает.