Дневник Психеи

Запись первая Дорогой дневник, привет! Меня зовут Психея, мне 13 лет. Мой отец – царь города Глома. Я его вижу редко, потому что он занят государственными делами и мало интересуется детьми. Нас, детей, трое: старшая – Оруаль, средняя – Редиваль и я. Наверное, отец больше интересовался бы нами, если бы мы были мальчиками, наследниками. А девчонок он считает бесполезными – мы же выйдем замуж и покинем дом. Оруаль уже давно могла бы выйти замуж, но она не слишком миловидна, да и на язык остра. Говорят, распугала всех женихов. А Редиваль мечтает о замужестве, скоро ее сосватают за соседнего короля. Моя мама умерла, когда я появилась на свет. Но я не одинока. Слуги меня любят, балуют. Оруаль заботится обо мне. Иногда я случайно называю ее мамой и она улыбается. А когда я пою и танцую, все собираются и хлопают, даже отец, и на лицах людей расцветает радость. И тогда я особенно счастлива. Запись вторая Дорогой дневник, я не открывала тебя больше года. Я не знала, что писать, потому что жизнь наша во дворце была довольно однообразна. Ничего не произошло интересного, кроме замужества Редивали прошлой осенью. Был большой пир, все пили и радовались. Особенно Редиваль. Я тоже радовалась за нее, хотя ее муж мне совсем не понравился. Он старый и неприветливый, ничуть не лучше нашего отца. Но раз Редиваль счастлива, я тоже за нее счастлива. Но, дорогой дневник, теперь наступили тяжелые времена. Прошлое лето было неурожайным, запасов на зиму едва хватало. В феврале отец открыл двери царской кладовой и отдал людям почти все зерно, чтобы им было что посеять. Оруали стоило огромных трудов уговорить его раздать зерно, он и так отдал немало в приданое Редивали. Но Оруали удалось доказать, что если люди будут голодать и умирать, и нам не видать ни налогов, ни продовольствия. А то и вовсе поднимется смута. Она такая умная! Такая сильная. Я иногда думаю, что она была бы лучшим правителем, чем отец. Мне очень повезло, что она рядом. Всем нам повезло. Запись третья Дорогой дневник, я так надеялась, что все наладится с приходом лета, но я ошиблась. Уже середина мая, а холода и сырость не отступают. Всходы на полях едва появились, еще одной голодной зимы нам не пережить. Нам – в смысле нашим людям. Тяжелые испарения ползут из лесов и болот. За стенами нашей крепости в городе болеют дети. Они кашляют и не могут спокойно дышать, теряют силы. Я узнала об этом от своей служанки Наньи. Она все время плачет, потому что ее сестра заболела. Сегодня я обменялась с ней платьем и выбралась в город. Я пришла в дом Наньи, принесла немного хлеба и фруктов. Ее сестренка такая маленькая, худенькая. Я села на краешек ее кровати и вспомнила, как Оруаль также сидела надо мной, когда я была маленькой и болела или пугалась дурных снов. Я погладила девочку по голове и запела колыбельную. Может мне показалось, но она задышала ровней и уснула. И я ушла. Запись четвертая Болеет все больше людей, даже взрослые. Сегодня я в который раз вышла в город. Оруаль бы сошла с ума, если бы узнала, но я не могу оставаться в стороне. Я прихожу куда зовут, успокаиваю детей, пою им свои колыбельные. Некоторым становится лучше, некоторые выздоравливают. Но не все. Люди шепчутся, что я богиня и могу исцелять. Это неправда, если бы я могла – исцелились бы все. Но если даже простым утешением и добрым словом можно помочь хоть кому-то, я буду приходить к людям. Буду приходить, пока они зовут меня. Запись пятая Мне никогда не было так страшно, как сегодня, дорогой дневник! Когда я шла в один из домов, чтобы принести гостинцев больному мальчику, ко мне подбежал какой-то человек. Он схватил меня и кричал, что я ведьма и обманщица, что я убила его семью и все напасти и болезни случились из-за меня. Он бы убил меня, но тут появилась стража и увезла меня во дворец. Оруаль долго причитала, что я думаю только о себе, а о ней – никогда. Что она бы не пережила, если б со мной что-то случилось, что я никогда не должна нарушать данное ей обещание. Должна быть послушной. Должна быть дома. Потом она замолчала и молчит до сих пор. И знаешь, дорогой дневник, я не могу выбрать, что было страшней – тот безумец, что напал на меня, или ярость и молчание Оруали. Отец пока ничего не узнал. Мне страшно, дорогой дневник, мне очень страшно... Запись шестая Все решилось, дорогой дневник. Мне тяжело об этом говорить, но уже не страшно. А случилось вот что. На следующий день после того, что я описала раньше, к воротам нашей крепости собралась толпа. Почти весь город был под стенами. Одни кричали, что я ведьма, что боги прокляли меня и потому на нашу страну обрушился неурожай и непонятная болезнь. Другие кричали, что я – пречистая богиня, посланная всех спасти. Но все сходились в одном: какова бы ни была моя природа, меня надо принести в жертву чудовищному богу смерти – сыну богини Унгит. Если я во всем повинна, моя смерть избавит страну от проклятья, а если нет, то такая большая и светлая жертва умилостивит богов и они уберегут наш народ от напастей. Мой отец пришел в ярость и хотел повелеть расстрелять толпу и залить смолой со стен. Но вперед вышел жрец богини Унгит. Он сказал, что такова воля богини. Что только искупительная жертва спасет нашу страну от мора, междоусобицы и полного уничтожения. Воевода сказал, что войско откажется выполнять приказ об убийстве народа под стенами, потому что все они родом из нашего города и не станут поливать смолой своих братьев и матерей. И если отец не прислушается к словам жреца и попытается защитить меня, наша стража его не поддержит. Оруаль орала и нападала с кулаками на отца, жреца, на воеводу. Она кричала: – Отдайте ему меня! На миг мое сердце сжалось от ужаса, но жрец и придворные хором возразили: – Да от такой жертвы боги еще сильней разгневаются! – Только самое чистое и прекрасное нужно приносить в жертву. Наконец ее бросили в темницу – подержать, пока не успокоится. Тогда я подошла к отцу и сказала: – Хорошо. Если так нужно, чтобы люди были живы и здоровы, я согласна. Я буду жертвой. Я искренне жертвую себя богу смерти, чтобы смерть не тронула мою семью и наш народ. Отец сразу успокоился и просветлел лицом. Он обнял меня, что прежде случалось не часто. – Молодец, девочка, – сказал он. – Мы поставим тебе статую из чистого золота! И он поцеловал меня в лоб. Жрец, воевода и все придворные склонились предо мной и стали восхвалять мою смелость и милосердие. Я пыталась им сказать: не надо восхвалений, я делаю, что должна. Я чувствую, что должна, и я сделаю независимо от вашей похвалы. Но они не слушали. Я сбежала и пошла искать Оруаль в темнице. Принесла ей молока и хлеба. Она отбросила еду с отвращением. – Это все ты, – кричала она, – ты, дура несчастная, почему ты не слушалась меня! Почему ты ходила к этим тупым людишкам? На кого ты тратила свою красоту, свои песни? Зачем это все? Они убьют тебя! Убьют, и у меня ничего не останется! Не останется ничего! Это ты во всем виновата! Я пыталась утешить ее, пыталась возражать, пыталась объяснить, что так будет лучше для всех, что это мой выбор и моя судьба, но она не слушала. Никто меня не слушает, дорогой дневник. Только ты. И тебе я скажу: я не боюсь и не жалею. Я радуюсь. Меня ждет смерть, но она не будет напрасной. Если даже она не принесет исцеления людям, она принесёт надежду. Сейчас, когда все решено, мне уже хорошо и спокойно. Я почти счастлива. Почти. Потому что горе Оруали омрачает мою радость. Она смирилась и молчит. Она молчит, и ее молчание грозовой тучей нависло надо мной. Но это уже не имеет значения. Завтра на рассвете я умру. Запись седьмая, которую некуда записать Прости, дорогой дневник, мне пришлось тебя сжечь. Я не хотела, чтобы после меня осталось хоть что-то, что могло расстроить Оруаль. Тяжело это сознавать, но она не будет находить утешения в воспоминаниях обо мне. Только боль утраты. Вещи, одежду я отдала Нанье, украшения оставила в ларце в дар Редивали. А все самое личное сожгла. Я лежала ночью без сна и думала, почему я спокойно и даже с радостью принимаю роль жертвы? Я вспоминала нашего старого учителя Лисса. Он был чужеземец. В его стране верят в Единого Бога, который отдал своего сына на смерть, для того чтобы спасти души людей. Лисс рассказал нам эту историю, когда я была совсем маленькая. Оруаль тогда спросила: "Как же ты утверждаешь, что твой бог лучше и милосердней наших богов, если и ему приносят человеческие жертвы?" А Лисс ответил, что его Бог сам пожертвовал сына людям, а не наоборот. Это было трудно понять. Я сидела и думала: каково ему было умирать, этому сыну? Лисс говорил, что он не желал принимать муки, но знал, для чего он идет на казнь, и потому не отступил. Я тогда думала: если можно жизнью отогнать большое зло, то это же прекрасно! Я хочу, чтобы мир был лучше, чтобы в нем не умирали от голода, чтобы дети не болели и не плакали. Но я не знаю, как помочь всем. Я выходила и кормила кого могла – мне кажется, спасти хоть кого-то лучше, чем ничего не сделать потому, что не можешь спасти всех. Поэтому я делала что могла. Хотела бы я сделать больше? Да. Но я не могу стать царем – женщины не наследуют трон, а если бы и наследовали – я младшая. Я не могу стать мудрым соответчиком мужу – я не так умна, как Оруаль. И мне противно даже думать о том, чтобы крутить мужчинами, манипулировать отцом и любовниками, как Редиваль. Я не знаю, как распределить хлеб, чтобы всем хватило. Как пережить неурожайное засушливое лето. Но если я могу просто отдать свою жизнь, не принести в жертву, жертва – это то, чего жаль, а мне себя не жаль. Если я могу подарить себя грозному богу, чтобы дети не плакали, чтобы люди не умерли хотя бы будущей зимой. Я приму такую судьбу с радостью. Поэтому мне не страшно. Ах, старый учитель Лисс, ты говорил, бойтесь своих желаний, они могут сбыться. Я не понимала, чего стоит бояться, а теперь мое желание исполнилось. Но мне все равно не страшно, мне просто больно за Оруаль. Оруаль, не плачь! Не плачь! Отпусти меня! Не жалей обо мне. Я так люблю тебя. Я бы хотела увидеть Оруаль напоследок, но меня скрывает белый саван. Ни один взгляд сегодня не коснулся моей кожи. Я не могу проститься с Оруаль даже взглядом. Только это печалит меня сейчас. Жертвенный камень высокий и острый, словно черный перст, грозящий небесам. Я видела его множество раз, а теперь ощущаю спиной. Меня приковали стоя, цепи обхватили меня за талию и поперек груди. Вот отец говорит, что отдает богу самое прекрасное, что у него есть. Голос его звучный и уверенный. Толпа одобрительно гудит. Вот жрец возносит молитву, прося богов принять жертву и обратить свою милость на Глом. Затем звучат песнопения, кто-то подходит и целует край моего савана. Кто-то шепчет "Спасибо, Психея!", многие, но только не Оруаль. Не та, от кого мне так бы хотелось услышать слова понимания. Все давно стихло. Меня окружает пустота и тишина. Я могу расслабить ноги и висеть на цепях, хотя тогда становится больно дышать. Хочется пить. Приходи за мной скорей, бог смерти. Ждать – самое тяжелое испытание. Запись восьмая Дорогой дневник, я не думала, что когда-нибудь вновь коснусь бумаги. А может, ты и не из бумаги? Просто я захотела записать свои мысли и нашла эти листы. Я не помню, как оказалась здесь, дорогой дневник. Это место похоже на Райский сад, как его давным-давно описывал нам Лисс. Но я не помню ни встречи с богом смерти, ни суда богини Унгит, ни того мига, когда сердце мое перестало биться, а ведь все это несомненно произошло, ведь я здесь – в ином мире с непривычными законами бытия. Очнулась я на мягчайших перинах, шелковистых и нежных, как лепестки клевера. Дивные плоды и искристые напитки ожидали меня возле ложа – и ни души вокруг. Радость наполнила все мое тело – я вскочила и побежала по просторным залам волшебного дворца. Его стены словно собраны из солнечных бликов и трепета листвы. В нем звучит чудесная музыка, подобная лепету родников и шепоту ветра в травах. Все тут словно противоположно замку королей Глома, той каменной тяжести, холодной и тесной цитадели, которая была моим домом до сих пор. Весь день гуляла я по светлым покоям, любовалась изменчивыми гобеленами, пела под тихую причудливую мелодию. Я не ощущала присутствия других существ и никого не видела. Когда свет дня померк и прозрачный свод палат налился золотом заката, пришел он – Хозяин. Он высок и статен. Лицо его и тело скрыты складками темного бархата с застежками из крупных бриллиантов, словно он укрыт куском ночного неба. Его голос звучал в моей голове, как Громкая мысль. Он сказал мне, чтобы я не боялась, что теперь это мой дом. Наш дом. Он обнял меня, и мне стало спокойно и уютно, словно мне предназначено было оказаться именно тут, именно с ним. Запись девятая Дорогой дневник, я влюблена! Голова кружится, как от вина, и сердце ликует. Можно ли было ожидать, что здесь – в послежизни, меня ждал мой возлюбленный и супруг? Это волшебство. Он нежен и предупредителен, он знает мои желания, и я знаю его желания. Да, я не видела его лица, но я чувствую его настроение, чувствую любую радость – как солнечный свет, сомнение – как легкие облака, грусть – как туман, раздражение – как запахи грозы. Я любима и счастлива, это самое волшебное, что когда либо происходило со мной. Вся прошлая жизнь кажется просто сном, просто подготовкой, как готовится гусеница в куколке к превращению в бабочку. Теперь я бабочка и могу летать! Запись десятая Есть боль сильнее физической, страшная боль. Сегодня я гуляла по своим владениям и на краю, где цветущий сад льнет к темной стене леса, увидела человеческую фигурку. Вот уже несколько месяцев я не видела никого, кроме Хозяина. Мне стало так интересно, что я поспешила посмотреть. Я увидела Оруаль. Радость и печаль смешались в моем сердце. – Дорогая сестра! – воскликнула я. – Неужели ты тоже умерла! – Я не умерла, – отвечала она. – А теперь вижу, что и ты тоже жива! Она заключила меня в объятия и заплакала. Затем она отстранила меня на вытянутых руках. – На кого ты стала похожа, бедная моя девочка! Что это за лохмотья? – Какие лохмотья, сестрица? Это шелковый наряд с золотым шитьем, что подарил мне мой супруг! – Какой супруг? С кем ты связалась? Я отшатнулась, страшась гнева в ее голосе и лице. – Мой супруг – бог света, младший сын Унгит. Посмотри, вот мой сад, за ним сияет хрусталем дворец. Пойдем скорее, я покажу тебе. Оруаль широко раскрыла глаза и замерла, я схватила ее за руку и почти силой потащила за собой. Она запиналась и закрывала глаза свободной рукой, когда лепестки цветов и жасминовые листья касались ее. Наконец я ввела ее во дворец. – Садись же, дорогая Оруаль, и поведай мне, как дела дома! – Куда? Она озиралась в замешательстве, хотя вокруг было несколько покойных кресел и мягких подушек. Наконец я усадила ее рядом с собой и протянула кубок вина. – Что за гадость ты мне даешь? Я никогда не могла подумать, что ты станешь жить в жалкой лачуге и питаться дикими ягодами! Теперь уже я застыла, перестав что-либо понимать. – О чем ты говоришь? Это мой дворец! – Хорош дворец! Как ты собираешься пережить зимние холода в своей землянке, дурочка? Кто заморочил тебе голову? Где этот обманщик? – Не говори так, сестра! Мой муж – бог этих мест. Он любит меня и защитит! – И где же он? – Он приходит с первыми лучами заката и уходит с рассветом, ибо он – Солнце и днем место его – в небесах! – Так я подожду, чтобы взглянуть ему в лицо. А потом заберу тебя отсюда! – Я никуда не уйду! Здесь мой дом! И ты не смеешь взглянуть в лицо моего супруга! Лик его слишком велик и грозен, не для глаз смертных! – Ну так хотя бы опиши мне его. Я заколебалась всего на миг, но она поняла мои сомнения. – Ты сама не видела его! Каков обманщик! Станет ли честный человек или тем более светлое божество скрывать свой лик от возлюбленной жены? Твой так называемый муж – бедный бродяга, что воспользовался помрачением твоего рассудка. И немудрено помешаться после тех испытаний, что выпали на твою долю. А если он и божество, то уж никак не бог Солнца – он демон смерти, которому отдали тебя в жертву, и лик его ужасен! Слова ее ранили меня, точно раскаленные копья, вонзающиеся в плоть. – Нет! Нет! – кричала я, – Неужели ты не видишь, как прекрасна моя жизнь? Неужели ты не веришь мне, что я могу быть счастлива здесь? – О, я вижу! Я вижу свою любимую младшую сестру одну, в лохмотьях в темной холодной землянке посреди дремучего леса. Я вижу, что ты, моя девочка, истощена и не в себе! И тут уже она схватила меня и пыталась увести с собой. – Отпусти, я никуда не уйду! – я вырывалась, как могла. И наконец Оруаль поняла, что силой ей со мной не совладать. – Послушай, – сказала она мягко, – я уйду, а ты поговори со своим мужем. Уговори его показаться мне. Я должна знать, что он не демон и не обманщик. И я обещала ей – я не знала, как возразить, что сказать. Я осталась одна и ждала. Когда Хозяин вернулся, я рассказала ему обо всем. Он рассмеялся и обнял меня. «Ты же знаешь, любимая, кто я и как все обстоит на самом деле, – говорили его мысли во мне. – Но я не могу явить свой лик ни тебе, ни твоей сестре. Не потому, что не хочу, а потому что вам не вынести его вида». Запись одиннадцатая Я успокоилась и на несколько дней все вернулось на круги своя. Но сегодня Оруаль явилась вновь. Она сама нашла меня и снова стала уговаривать уйти с ней. Она говорила и говорила, она убеждала, что я должна взглянуть на своего мужа. Тогда я пойму, что он меня обманывал, и уйду с ней. Я убежала и спряталась, но душа моя смущена, и муть эта серыми клочьями застилает сверкающие стены моего дворца. Сомнения могильным холодом выползают из каждой щели и сжимают сердце. Словно отравленная заноза, терзают меня слова Оруали, и я не знаю, как освободиться иначе, чем только нарушив единственный обет, что я принесла своему супругу. Я загляну под его капюшон сегодня, когда он будет спать. И если лик его столь ужасен, что я погибну на месте, – так тому и быть. Я не в силах разрываться между ним и Оруаль. Легче умереть. А если я не умру, то надеюсь, он меня простит. Запись двенадцатая, мысленная Я никогда не смогу больше ничего написать. Ох, если бы это была наибольшая из моих потерь! Едва я приоткрыла край капюшона моего супруга, из складок вырвался нестерпимый свет. Я закричала и упала. Раздался гром и в его раскатах я услышала гнев, хлынул дождь, и то были слезы моего возлюбленного, оплачивающего мою глупость и предательство.. Я надеялась, что он простит меня и обнимет. Укроет своими руками от бури. Но я осталась одна, ветер разрывал в клочья волшебный дворец и уносил прочь от меня. Мне некого было в этом винить, кроме себя. Меня окутала непроницаемая тьма. Я не знаю, сколько я пролежала под дождем, но наконец я поднялась и ощупью пошла вперед. Я все шла и шла, ни на что не надеясь, не думая, не загадывая. Шла, чтобы просто идти. Я шла долго и наконец ветви вокруг меня сменились влажным лугом. Потеплело и я поняла, что наступило утро. А тьма осталась со мной. Тьма осталась во мне, и потому я не могу вернуться в свой волшебный дворец. Я пошла дальше, и мне встретились какие-то добрые пожилые люди. Они не знают, кто я, но дали мне кров и пищу. Теперь я живу в их домике на краю деревни, кормлю кур и пряду кудель, тоньше и нежнее не сыщите, потому что теперь я смотрю на мир руками. Я не виню Оруаль, но в Глом больше не вернусь, та жизнь для меня кончилась навсегда. Проходят дни, иногда тьма под моими веками редеет, словно обещая рассвет. Быть может, нужно больше времени, может быть, глаза мои заживут и душа исцелится. И я вернусь к свету. Мой бог солнца простил меня. Я чувствую теплые лучи на моих щеках, словно его пальцы. Но пока он не может забрать меня к себе. Мне бы хотелось видеть вновь, но это уже совсем неважно. Я чувствую, как во мне растет новая жизнь. Мой свет теперь внутри меня, и никто его не отнимет. Я никогда больше не буду одинока, и никто больше не причинит мне боли.